Досужие размышления досужего человека - Джером Клапка Джером. Страница 4

А ведь вы, милые дамы, могли бы сделать нас гораздо лучше, если бы только захотели. Именно вы, а не проповедники, способны подтолкнуть этот мир чуть ближе к небесам. Рыцарство не умерло — оно уснуло, не найдя себе применения. Лишь вы можете разбудить его и направить на благородные подвиги. Вы должны быть достойны рыцарского преклонения.

Вы должны быть выше нас. Рыцарь Красного Креста сражался ради Уны [4]: невозможно убить дракона ради напудренной придворной жеманницы. О, прекрасные девы, пусть ваши умы и души будут так же прекрасны, как ваши лица, чтобы рыцари могли заслужить славу подвигами во имя вас!

О женщина, сбрось обманчивую накидку себялюбия, бесстыдства и жеманности! Вновь предстань перед нами королевой в царском одеянии безыскусной чистоты. Тысяча мечей, ныне ржавеющих в постыдном бездействии, вылетят из ножен, чтобы сражаться за твою честь с силами зла. Тысяча сэров Роландов отложат копья, а Страх, Алчность, Сладострастие и Честолюбие падут перед тобой ниц.

В дни, когда любовь наполняла наши сердца, мы были готовы на любой благородный подвиг. Ради нее мы стали бы образцом добродетели. Любовь была нашей религией, за которую мы готовы были умереть. Предмет обожания представлялся нам не обычным человеческим существом, подобным нам, нет, мы преклонялись перед ней, как вассалы перед королевой, мы боготворили ее.

О, как безумно мы ее боготворили! Как сладко было поклоняться ей! Ах, юноши, наслаждайтесь грезами любви, пока длится этот сладкий сон. Вы слишком рано постигнете истину слов Тома Мура, который сказал, что нет в жизни ничего слаще. Даже когда любовь заставляет вас страдать, эти терзания безумны и романтичны в отличие от скучных мучений обыденного мира. Когда вы потеряли ее и светоч вашей жизни угас, а вселенная полна темного, бесконечного ужаса, даже тогда к вашему отчаянию примешивается капля волшебного очарования.

Ради восторгов любви каждый согласен ступить на этот опасный путь. Ах, как упоительна любовь! Одно воспоминание приводит нас в трепет. Как восхитительно признаться в любви предмету своего обожания, сказать, что вы живете для нее и ради нее готовы умереть! О, как вы бредили в любовной горячке, какой вздор изливался из ваших уст, и, Боже, как жестоко было с ее стороны притворяться, что она не верит вам! А вы так благоговели перед ней! Как вы страдали, обидев ее! И в то же время как сладко выносить ее упреки и молить о прощении, не имея ни малейшего понятия, в чем же состоял ваш проступок. Мир погружался во тьму, когда возлюбленная пренебрегала вами (а маленькая негодница частенько вела себя так, просто чтобы насладиться вашими страданиями), но стоило ей улыбнуться, и солнце вновь сияло с небес. Как вы ревновали всех, кто оказывался рядом с ней! Вы ненавидели любого мужчину, которому она пожала руку, и любую женщину, которой она подарила поцелуй; служанку, что расчесывала ее волосы, мальчишку, чистившего ее туфельки, собачку, которую она носила на руках, — с этим существом приходилось обходиться с особым почтением! Как безумно вам хотелось ее видеть, а когда мечты сбывались, вы стояли столбом, взирая на нее, не в силах вымолвить ни слова. Любой ваш путь в любое время дня и ночи неизменно оканчивался под ее окнами. Вам не хватало храбрости войти, но вы слонялись на углу, поглядывая на окна. Ах, если бы дом охватило пламя! Он застрахован, так что переживать не стоит, зато вы получили бы шанс ворваться внутрь, спасти ее, рискуя жизнью, и получить ужасные ожоги и увечья. Все, что угодно, ради нее! Даже в мелочах служить ей было так сладко. Вы следили за ней преданным собачьим взглядом, предвосхищая ее малейшее желание. С какой гордостью вы бросались исполнить ее поручение! Как восхитительно было ей подчиняться! Что может быть проще, чем посвятить ей всю жизнь и ни на миг не вспомнить о себе! Вы работали без выходных, чтобы поднести скромный дар на ее алтарь, и если она благоволила принять его, то лучшей награды и быть не могло. Как вы дорожили любой вещицей, освященной ее прикосновением, — ее перчаткой, ленточкой, розой, украшавшей ее волосы… Увядшие лепестки той розы и поныне вложены в томик стихов, который вы давным-давно не открывали.

А как прекрасна была ваша богиня, восхитительно прекрасна! Будто ангел небесный, она входила в комнату, и все вокруг меркло, казалось слишком земным и обыденным. Прикосновение к ней было бы святотатством, даже просто смотреть на нее граничило с бесстыдством. Мысль о поцелуе так же невозможна, как распевание насмешливых песенок в соборе. Довольно и того, что вы преклонили колени и робко поднесли к губам изящную ручку.

Ах, эти безумные дни, сумасбродные дни, когда мы были бескорыстны и чисты в помыслах! Наивные дни, когда наши бесхитростные сердца были полны истиной, верой и благоговением! Нас переполняли благородные стремления и благие желания! А теперь мы поумнели и помудрели, мы знаем, что единственное, к чему следует стремиться, — это деньги, мы не верим ни во что, кроме подлости и лжи, и нам нет дела ни до кого, кроме самих себя!

© Перевод О. Василенко

О хандре

Меланхолия бывает мне приятна, и беспросветная тоска таит в себе немало удовольствия, но никому не нравится приступ хандры. Тем не менее время от времени уныние охватывает каждого, и никто не знает почему. Приступ хандры объяснению не поддается. Вы с равной вероятностью можете захандрить как на следующий день после получения большого наследства, так и после потери нового роскошного зонтика. Упадок духа действует примерно как зубная боль, несварение желудка и насморк, вместе взятые. Вы теряете ясность рассудка, не можете найти себе места и вспыхиваете по малейшему поводу и без; вы грубите незнакомцам и агрессивно бросаетесь на друзей; вы неуклюжи, плаксивы и вздорны; вы сплошная неприятность для себя и всех окружающих.

Пока длится приступ хандры, вы не в состоянии что-либо делать и о чем-либо думать, хотя убеждены, что от вас непременно требуются какие-то действия. Вы не можете усидеть на месте, поэтому надеваете шляпу и идете гулять, однако, едва сделав несколько шагов по улице, уже жалеете, что не остались дома, и поворачиваете обратно. Вы открываете книгу в надежде что-нибудь почитать, но Шекспир кажется вам банальным и пошлым, Диккенс — скучным и затянутым, Теккерей — занудным, а Карлейль — слишком сентиментальным. Отбросив книгу, вы высказываете все, что думаете об авторе, затем выгоняете кошку из комнаты и захлопываете дверь. Решив посвятить время написанию писем, вы начинаете: «Дорогая тетушка, у меня нашлось немного свободного времени, и я поспешил взяться за перо», — проводите четверть часа, тщетно пытаясь придумать следующую фразу, в конце концов запихиваете бумагу в стол, бросаете перо, брызгая чернилами на скатерть, и встаете с намерением нанести визит Томпсонам. Уже надевая перчатки, вы вспоминаете, что Томпсоны полные идиоты и никогда не ужинают и что вам придется развлекать их младенца. Призвав проклятия на головы Томпсонов, вы решаете никуда не ходить.

Теперь тоска становится беспросветной. Закрыв лицо руками, вы думаете, как сладко было бы умереть и отправиться на небеса. В своем воображении вы видите, как лежите на смертном одре, а вокруг, заливаясь слезами, стоят друзья и родственники. Вы благословляете их всех, особенно молодых и симпатичных. Теперь-то они оценят вас по достоинству и слишком поздно поймут, что? утратили с вашей смертью. Вы с горечью сравниваете будущее почтение с полным отсутствием оного в настоящем.

От этих мыслей вам становится немного легче, но ненадолго, ибо в следующее мгновение вам приходит в голову, что вы просто кретин, если думаете, будто кому-то есть до вас дело. Кто испытает хотя бы два грана сочувствия (не важно, сколько именно сочувствия вмещается в один гран), если вас повесят или разорвут на кусочки, или если вы женитесь или утонете? Да никто и глазом не моргнет. Вас никогда не ценили по достоинству, вам никогда не воздавали должного. Вы вспоминаете всю свою жизнь, и горькая правда становится очевидной: с вами дурно обращались с самой колыбели.