Малёк. Безумие продолжается - ван де Рюит Джон. Страница 7

14.30. Прослушивание в хор. Меня выбрали главой сек­ции мальков (сопрано). Плохо то, что мне не нужно ничего делать, только сидеть в конце ряда. А самое унизительное, что я теперь единственный второкурсник среди мальков и единственный член Безумной Восьмерки, поющий в хоре. (Жиртрест тоже пришел на прослушивание, но его снова не взяли. Он так расстроился, что Джулиан пообещал поста­вить его в резерв на случай, если кто-нибудь из теноров от­кинет копыта.)

21.45. Рэмбо держал Верна, а Бешеный Пес тем временем отрезал Картошке второе ухо. Бедняга Верн обезумел от го­ря, разрыдался и полночи пытался примотать ухо на место рыболовной леской. Мне было его не жалко, потому что я слишком скучал по дому.

Снилось, что прощаюсь с Русалкой на вокзале. (Наде­юсь, это не означает, что она меня бросит.)

Четверг, 24 января

06.30. РУСАЛКА ПОЗВОНИЛА!!! Только я начал ду­мать, что между нами все кончено, как она позвонила и ска­зала, что любит меня и просто была занята. Оказывается, друзья записали ее на конкурс «Юная Мисс Дурбан», но она еще не решила, будет ли участвовать. Ей понравилось мое письмо про злоключения Шорта в Законе, и она по­обещала ответить мне на днях.

Поговорив с моей Русалкой, я почувствовал себя намно­го счастливее и перестал скучать. Рэмбо говорит, что нельзя так зависеть от бабы. Я кивнул, хотя не совсем понял, что он имеет в виду.

14.30. Плохая новость: моя подача из плохой преврати­лась в просто кошмарную. Я умудрился бросить мяч, кото­рый отскочил от земли трижды, прежде чем попасть к отби­вающему. (Саймон выбил его аж за железнодорожные пу­ти.) Видимо, моя уверенность в себе куда-то делась, потому что каждый раз, когда я бегу подавать, мне почему-то ста­новится стыдно за себя. (Не помогает и то, что после каж­дой моей подачи Бешеный Пес выкрикивает: «Ослиная ка­кашка!») После десятого позорного мяча за тренировку Папаша отвел меня в сторонку на пару слов. Я попытался пробить его на жалость и сказал, что в последнее время сам не свой. Папаша пристально поглядел на меня поверх очков и ответил: «А чей же ты тогда?» Расхохотавшись, он сказал, что я превращаюсь в размазню. Я в ярости помчался на свое место, чтобы доказать, что он неправ, но следующий же мой мяч опять выбили за линию поля.

Пятница, 25 января

11.00. Попал в сборную на завтрашний матч против кол­леджа Вествуд. Ненавижу каждый раз по пятницам плестись в столовую и просматривать списки — что, если меня не включили? Рэмбо бы мне этого никогда не простил.

Сдвоенный урок рисования с мистером Лилли превра­тился в настоящий цирк. Бедняга Лилли, кажется, побаива­ется Рэмбо, Гоблина и Жиртреста, поэтому все его учитель­ское внимание было направлено на меня. Увы, рисование не мой конёк (правда, я неплохо леплю из пластилина). Но я пытался строить из себя профессионала, разложив на столе аккуратно заточенные цветные карандаши. Лилли приказал нам нарисовать то, что мы любим больше всего. Жиртрест изобразил гамбургер, Гоблин — гигантские сиськи, Рэмбо — себя, а Верн — великолепный портрет Роджера. Я попытал­ся нарисовать Русалку, но на полпути понял, что рисунок мой совсем на нее не похож, да и вообще даже близко не напоминает человеческое существо. Поэтому я переиначил его под странное дерево с большими буферами. Лилли при­шел в восторг, увидев, что у Верна талант к рисованию, и попросил его нарисовать автопортрет. Верн взялся за каран­даши, сосредоточенно высунув язык, и снова изобразил Роджера. Лилли не знал, как реагировать, поэтому захлопал в ладоши и объявил Верна импрессионистом. Интересно, он умеет рисовать только Роджера или же считает себя Род­жером? В обоих случаях основания для беспокойства име­ются.

Весь день тренировал подачу на поле. Папаша посовето­вал положить носовой платок в то место, куда я хочу заки­нуть мяч, и считать, сколько раз попаду в него. К сожале­нию, за полчаса непрерывных тренировок я не приблизился к платочку ни разу (правда, один раз мяч попал в него, предварительно отскочив от поля дважды). Решил для при-ободрения заменить платок на большое полотенце, но и сле­дующие десять раз промазал. Поэтому бросил все и пошел в магазин за едой.

Суббота, 26 января

Сегодня на матч пришлось ехать в колледж Вествуд. Беше­ный Пес так возбудился, что открыл окно в автобусе, что­бы удобнее было лаять на людей, проезжавших мимо. Всем было интересно, играет ли по-прежнему в вествуд-ской команде их первый подающий (тот, который в про­шлом году приехал на своей машине) или он уже умер от старости.

По прибытии мы увидели первого подающего (того са­мого, на своей машине). Он сидел у входа в раздевалку, читал «Уикли Мейл», а у его ног маленький мальчик на­чищал биту. Мой папа тоже приехал. Он исполнил бое­вой танец перед нашим автобусом, когда тот затормозил. К сожалению, перед нами ехали еще первокурсники, ко­торые перепугались до смерти и отказались выходить из автобуса, пока папа не отойдет на безопасное расстоя­ние.

Я украдкой поискал глазами наш зеленый универсал и увидел четыре разложенных шезлонга. (Обычно их только три.) Сердце трижды перевернулось: вдруг предки прита­щили Русалку? Но моя фантазия рассыпалась в прах, когда я увидел на заднем сиденье дикую фиолетовую шевелюру. Вомбат! Как я ни старался смотреть в другую сторону и по­скорее нырнуть в раздевалку, бабуля все же оглушительно завопила «Дэвид!» Решил откликнуться, а то еще потащит­ся за мной в туалет. Под пристальными взглядами окружа­ющих я, ссутулившись, поплелся к ней. По мере моего при­ближения лицо бабули вытянулось, она повернулась к маме и сказала:

— О Боже. Он все больше похож на отца. Неужели ни­чего нельзя сделать?

В раздевалке всем захотелось знать, почему у моей ба­бушки фиолетовые волосы и с какой стати она зовет меня Дэвидом. Я ответил, что ее объявили невменяемой еще в 1977 году, а в детстве она поубивала всех своих братьев и сестер. (Это было вранье, но надо же было сделать так, что­бы никто не вздумал подойти к ней и начать разговор.) Бе­шеный Пес был впечатлен до глубины души тем, что моя бабушка оказалась психопаткой.

К счастью, мне не пришлось ни подавать, ни отбивать: Саймон с Бешеным Псом разгромили Вествуд без посто­ронней помощи. Предки ушли вскоре после обеда, потому что бабуля налакалась и стала неуправляемой.

Воскресенье, 27 января

На утреннем причастии наш хор пел просто чудесно. Пере­одеваясь в ризнице после выступления, Джулиан похвалил секцию сопрано под моим руководством. Затем он шлепнул по заднице Сент-Джона Лайла (солиста теноров) и сказал, что в «Славься, Боже» теноры переврали всю свою партию. Поэтому Джулиан не позволит им ехать на гастроли, если они немедленно не исправятся. Сент-Джон Лайл (все зовут его Син-Джин) ужасно расстроился и принялся сбивчиво бормотать что-то в оправдание, а очки у него запотели.

Позвонил Русалке, чтобы выяснить, как прошел конкурс красоты. А ее мама сказала, что она ушла с друзьями празд­новать — ее выбрали «Юной Мисс Дурбан — 91»! Я так разволновался, что у меня руки затряслись. Моя девушка — королева красоты и супермодель! Я — самый счастливый па­рень на целом свете!

После ужина позвонил ей снова, но Мардж сказала, что Русалка осталась ночевать у подруги.

20.00. Собрание общества «Африканская политика». Наш состав остался таким же, поэтому я по-прежнему младше всех.  Лутули  выбрали  председателем.  Линтон

Остин, который вернулся в школу на прелуниверситетский курс до августа (он отправится в Кембридж), избран казна­чеем. Джеральд выдвинул сам себя на все должности, но его никем не выбрали. Видимо, ребята так и не простили ему прошлогодней оплошности, когда он заявил, что апарте­ид — это не так уж плохо. А потом стал отрицать, что когда-либо утверждал нечто подобное.

Я же очень обрадовался, когда меня сделали секретарем. Но радость длилась ровно до тех пор, пока я не узнал, что в мои обязанности входит вести протокол собрания. (По сути это означает, что я должен записывать все, что говорят дру­гие, и зачитывать протокол предыдущего собрания на сле­дующем.) Это уже моя вторая должность, не предусматри­вающая абсолютно никакого лидерства. Верн хотя бы впра­ве доносить на тех, кто тратит слишком много туалетной бумаги!