Колесо судьбы - Стил Даниэла. Страница 3

Ей было очень страшно в первые месяцы, а также в самом начале, когда в один прекрасный день у нее не осталось никаких сомнений, что она беременна. В момент отъезда мужа Джин надеялась, что ребенок поможет ей перенести горе разлуки, но теперь вдруг испугалась. Это означало уход со службы, одиночество, безденежье. На какие средства она будет содержать себя и ребенка? Джин помнила реакцию мужа, когда впервые поделилась с ним своими подозрениями. Но после того, как она сообщила Энди на фронт и получила в ответ восторженное послание, все снова представилось ей в розовом свете. К тому времени истекло уже пять месяцев, и ее состояние немного стабилизировалось.

На досуге будущая мама занялась превращением своей спальни в детскую. «Конверт» для ребенка она сшила сама – белый с желтыми лентами. Она вязала маленькие чепчики, башмачки, кофточки. Стены детской Джин расписала яркими картинками, а на потолке изобразила белые облака. Увидав это, соседка по площадке отругала Джин за то, что та забралась на стремянку. Но как еще ей было убить свободное время? Джин не позволяла себе даже ходить в кино, не желая тратить ни одного лишнего пенни из своих сбережений и из тех денег, которые получала за мужа. Все это предназначалось ребенку, с которым Джин собиралась оставаться дома несколько первых месяцев. Когда же деньги кончатся, придется искать няню и возвращаться на службу. Она надеялась, что старенькая миссис Вайсман с четвертого этажа согласится посидеть с ее ребенком. Эта добросердечная женщина, живущая здесь уже много лет, пришла в восторг, узнав, что молодая женщина ждет ребенка. Теперь она навещала ее каждый день, а иногда и поздно вечером, когда не могла заснуть из-за летней духоты. Если у Джин горел свет, старушка запросто заходила к ней на огонек.

Но в тот вечер Джин не включала электричество. Обессиленная нестерпимой духотой, бедняжка сидела впотьмах, прислушиваясь к стуку колес пробегающих наверху поездов, пока те не перестали ходить поздно ночью и не возобновили свой бег уже под утро. Наблюдая восход солнца, Джин думала, будет ли она когда-нибудь в состоянии вздохнуть полной грудью или свалится здесь без чувств, будто ее придушили. Это был один из тех особенно трудных дней, когда жара не спадала даже по ночам, когда не помогали и поезда.

Около восьми утра она услышала стук в дверь и решила, что это пришла миссис Вайсман. С тяжелым вздохом Джин накинула розовый купальный халат и зашлепала босыми ногами к двери. Благодарение Богу, осталось мучиться один месяц, больше ей не выдержать.

– Привет!..

Ожидая увидеть перед собой свою соседку, она через силу улыбнулась – и вдруг покраснела, смутившись за свой вид. В дверях стоял, протягивая ей желтый конверт, незнакомый юноша в коричневой форме, отделанной песочного цвета галунами. Джин смотрела ему в лицо, будто не понимая, отказываясь понимать, – она слишком хорошо знала, что это должно означать. Юноша взглянул на нее исподлобья, и ей показалось, что лицо его перекосилось, когда она, выйдя наконец из шока, молча схватила конверт и быстро вскрыла его. Это было то, то самое… Она снова взглянула на вестника смерти, сосредоточившись на знаках различия, нашитых на его форме, и вдруг, не успев вскрикнуть, свалилась бесформенной кучей к его ногам. Он посмотрел на нее в ужасе и закричал, призывая кого-нибудь на помощь. Ему было шестнадцать лет, он еще никогда не видел беременную так близко. Открылись две двери на площадке, кто-то побежал вверх по лестнице. Появилась миссис Вайсман с мокрым полотенцем, которое она положила на лицо Джин. Юноша оторопело попятился назад, желая лишь одного – поскорее убраться из этого тесного и душного здания. Очнувшись, Джин застонала. Миссис Вайсман и две другие женщины подвели ее к кушетке – это была та самая кушетка, где она зачала дитя, где они с Энди лежали вдвоем, предаваясь любви… «С прискорбием сообщаем… Ваш муж погиб за Отечество… убит в бою при Гвадалканале»… Убит в бою… в бою… У нее снова помутилось в голове.

– Джин!.. Джин! – Соседки старались привести ее в чувство, но она никого не узнавала. Женщины переглянулись между собой. Элен Вайсман прочла телеграмму и показала соседкам. Джин медленно приходила в себя, пульс еле прослушивался. Ей помогли сесть и дали воды. Она тупо взглянула на миссис Вайсман – и вдруг все вспомнила. Конвульсивные рыдания сотрясли ее тело, не давая продохнуть. По щекам несчастной катились слезы, она судорожно цеплялась за миссис Вайсман, которая не давала ей упасть.

«Он мертв… как все остальные, как мама и отец, как Руфь… он ушел, ушел навсегда… я больше никогда его не увижу…» Джин рыдала, точно малое дитя, на сердце у нее была неимоверная тяжесть, какую ей не доводилось испытать даже на похоронах родных.

– Успокойся, милая, все будет хорошо, – говорили соседки, заведомо зная, что не будет, ничего больше не будет для нее без ее бедного Энди…

Немного погодя все разошлись, кроме Элен Вайсман: ей не нравился неподвижный взгляд молодой женщины, застывшая поза, внезапные истеричные рыдания. Элен провела с ней весь день и только к вечеру отлучилась ненадолго к себе. Вдруг она услыхала ужасающие стоны и поспешила спуститься обратно. Войдя через незапертую дверь, она позвонила врачу, наблюдающему Джин: тот уже закончил прием и собирался уходить. Доктор просил миссис Вайсман передать Джин его соболезнования и предупредил, что в результате потрясения у нее могут начаться преждевременные роды. Старая женщина и сама заподозрила это, когда заметила, что Джин то и дело давит на поясницу кулаками. Она беспокойно металась по своей квартирке, будто та вдруг сделалась мала для нее. Окружающий мир словно заколебался, готовый рухнуть, а бежать было некуда. От ее мужа не осталось ничего, даже мертвого тела, чтобы послать домой… Только память о высоком, красивом блондине да еще дитя в ее чреве.

– Как ты себя чувствуешь? – Элен Вайсман прожила в Америке сорок лет и все же не избавилась от сильного немецкого акцента. Мудрая и добрая женщина искренне сочувствовала Джин. Тридцать лет назад она потеряла мужа и больше не вышла замуж. В Нью-Йорке у нее было трое детей, которые навещали ее время от времени – главным образом затем, чтобы подкинуть ей очередного ребенка, которому нужна была нянька. Еще один сын жил в Чикаго, где имел приличную работу.

– У тебя схватки? – Она испытующе посмотрела в лицо Джин, но та отрицательно замотала головой. После кошмарного дня у нее болело все, однако как раз в области живота острых болей не ощущалось. Было непонятно, что с ней происходит: везде болит, всю жжет, она не находит себе места. Когда боль сосредоточилась в пояснице, Джин изогнулась дугой – так ей было как будто легче.

– Со мной все в порядке, миссис Вайсман. Идите, ложитесь, – голос Джин сел от беспрестанных рыданий. Она взглянула на кухонные часы и отметила, что прошло пятнадцать часов с момента получения злополучной телеграммы… Пятнадцать часов, а ей показалось – пятнадцать лет… тысяча лет. Она снова заходила по комнате.

Элен Вайсман не спускала с нее глаз.

– Хочешь, пойдем погуляем?

Джин отрицательно покачала головой. Даже сейчас, в одиннадцать часов вечера, было слишком жарко для прогулок – ее жгло как огнем.

– Пожалуй, мне надо выпить чего-нибудь холодного.

Она достала из холодильника кувшин с лимонадом, налила в стакан и выпила. Он показался вкусным, однако ее сразу затошнило. Джин кинулась в туалет, и ее вырвало; приступы тошноты все накатывали и накатывали на нее, хотя рвать ей было уже нечем.

– Тебе надо прилечь, – сказала миссис Вайсман.

Джин послушалась, но лежать было еще хуже, чем сидеть. Она попробовала вернуться в старое зеленое кресло, но уже через несколько минут почувствовала, что ей в нем неудобно. У нее ныла поясница, болезненно тянуло живот.

В полночь Элен Вайсман ушла, взяв с Джин обещание позвать ее в случае необходимости. Джин выключила свет и присела в замолкшей квартире, в полном одиночестве, предаваясь мыслям о муже, о своем Энди. Зеленоглазый, с белокурыми волосами, звезда легкой атлетики, неукротимый футболист… ее первая и единственная любовь. Джин влюбилась в него по самые уши с первого взгляда… В ту самую минуту, как она подумала об этом, нестерпимая боль пронзила ее насквозь, от живота до спины, потом еще и еще… Схватки повторялись одна за другой, не давая ей продышаться. Джин встала, шатаясь от слабости и дурноты, и кое-как добралась до туалета. Почти целый час она простояла там, уцепившись за раковину; режущая боль разрывала ее на части, позывы к рвоте выворачивали наизнанку. Измученная, теряющая сознание, она начала кричать и звать Энди. Тут и нашла ее Элен Вайсман: в половине второго ночи миссис решила еще раз наведаться к соседке, прежде чем лечь спать. В ту душную ночь мало кому удавалось заснуть, поэтому старая женщина долго не ложилась. Она возблагодарила за это Господа, когда увидела, в каком плачевном состоянии находится Джин. Поднявшись к себе, миссис Вайсман позвонила врачу и в полицию. Ей обещали прислать «скорую» без промедления. Переодевшись в чистое ситцевое платье, Элен взяла свою сумочку и, как была в домашних туфлях, поспешила спуститься к Джин. Едва успев накинуть на плечи роженицы купальный халат, она услыхала звуки сирены. Джин, похоже, не слышала ничего: ее мучила тошнота, она жалобно стонала, миссис Вайсман пыталась в меру сил облегчить ее страдания. Джин корчилась от болей и звала Энди. Вскоре после того, как ее доставили в «Нью-Йорк госпитал», показалась головка ребенка. Акушерки поспешно увезли роженицу на каталке, не успев оказать ей никакой помощи. Скоро она разрешилась маленькой, но здоровой девочкой, с черными, как смоль, волосами и крепко сжатыми кулачками. Девочка, весившая пять фунтов с четвертью, громко кричала, оповещая о своем появлении на свет. Примерно через час Элен Вайсман попросила разрешения взглянуть на них, Джин к тому времени дали успокоительное, ребенок тоже спокойно спал.