Hohmo sapiens. Записки пьющего провинциала - Глейзер Владимир. Страница 30

Уникальная перспектива вытягивания передо мной в струнку партайгеноссенов захватила меня не на шутку. Ведь дядя Ваня не озоровал — рекомендация старого большевика приравнивалась в этом партдурдоме к рекомендации обкома партии! Вот с этой самой индульгенцией я и явился на прием к камераду Юрию Ивановичу.

Комэск в защитной гимнастерке в это время окончательно сводил с ума в предбаннике уже с первой минуты потерявшую рассудок секретаршу, на деле просто прикрывая плановый прорыв авангарда.

Я изложил свой ультиматум по незамедлительному членству в КПСС с предельной четкостью, держа в вытянутой руке сорокинский мандат, как Ленин — кепчонку.

Погрязший в трехмерном пространстве «ум, честь и совесть нашей эпохи» партийный физик явно недооценил четвертую координату комэска и, исходя из аксиомы, что я — известный баламут, покрутил пальцем у виска и выслал меня на три буквы. Я повторил свои требования громко, так, чтобы услышал в засаде комэск.

И он ворвался! Для полной иллюзии победной кавалерийской атаки не хватало только вороного коня. Что творил дядя Ваня, описать в рамках нормативной лексики невозможно. Это была фанфарная музыка боя!

Забитый холодным оружием матерного слова партийный интеллигент Юрий Иванович стал терять сознание прямо на рабочем месте. Одной рукой легко удерживая маленького комэска, другой я вытащил из-за пазухи бутылку водки и истошно возопил:

— Юра! — Я первый и последний раз назвал Юрия Ивановича забытым именем его детства. — Юрий Иванович! Это шутка! Я не хочу в партию! Я просто хотел тебя познакомить с настоящим, живым героем Гражданской войны! И выпить за перекличку поколений!

Дальше все было хорошо. А потом все герои повествования, кроме меня, умерли. Комэск Сорокин и няня Саня от старости и болезней, а Юрий Иванович — в расцвете лет. Его ослабленное алкоголем большое и доброе сердце разорвалось утром, когда он, как обычно, достал из потаенного места заначенную чекушку, трясущейся рукой перелил содержимое в стакан, залпом выпил… и упал замертво.

Любящая супруга, спасая Юрия Ивановича от беспробудного пьянства, без оповещения потребителя вылила из бутылочки водку и наполнила ее чистой водой!

Привычный мир разорвался, и трещина прошла через его сердце. К переменам Юрий Иванович не был готов.

БЫЛИ СБОРЫ НЕДОЛГИ

Военная кафедра университета шесть семестров готовила из студентов — математиков и физиков — офицеров радиолокационных средств разведки наземной артиллерии. Большей профанацией я занимался, только читая пятисеместровый курс высшей математики в Энгельсском филиале Политехнического института. Клянусь Царь-пушкой, что кроме причитания «конденсатор Ц-1 заряжается, а конденсатор Ц-2 разряжается», я не усвоил за три года обучения ничего. Подозреваю, что отличники боевой и политической подготовки из моих коллег знали, что в электрической цепи происходит и с конденсатором Ц-3, но я, хоть и окончил вуз с «красным» дипломом, до таких безымянных высот наземной разведки артиллерии не доходил.

Государственному экзамену по этой трухе предшествовали месячные выездные сборы. Наш курс поехал осваивать дагестанские горы и ущелья в царских еще казармах города Буйнакска. Партийные тупонимисты, переименовавшие в эту чертовщину экзотичную Темир-Хан-Шуру, не предполагали, что веселые студенты прежде всего отправят письма с фронта мамам, указав обратный адрес: Дагестанская АССР, г. Хуйнакск, до востребования. И мамы писали по этому адресу. И мы получали их письма, телеграммы и даже почтовые денежные переводы!

Казармы действительно были царские не только по происхождению, но и по комфорту. На двухъярусных железных шконках было прохладно при сорокаградусной жаре снаружи за счет полутораметровой толщины каменных стен, непробиваемых для пушек имама Шамиля. И так хотелось в них укрыться от положенной по программе шагистики на раскаленном плацу, что мы и укрывались.

Дело это носило индивидуальный характер, связанный со степенью наглости дезертира. Болезни, не известные полковому фельдшеру Аббасу, так и косили «курсантов». Я лично страдал «деформирующим спондилезом четвертого позвонка» и страшно боялся, как бы разрушающее весь мой молодой организм заболевание не проникло в пока еще здоровый пятый. Аббас небескорыстно делал мне ежедневный массаж, норовя слегка полапать крепкую белую задницу. Я бесстыдно соглашался на это однополое извращение, будучи уверен, что за месяц не обращу легкую привычку в тяжкий порок.

Многие добровольно шли на понос, достичь которого способствовало местное арычное водоснабжение. Гарантию давал всего один стакан некипяченой воды из крана. Для некоторых городских неженок упражнение закончилось настоящей дизентерией, но объявлять эпидемию полковые начальники не стали, изолировав десяток дристунов в карантинной брезентовой палатке, где зной и духота высушивали опасную инфекцию за сорок восемь часов.

Досуг нам скрашивали два наших ровесника срочной службы — завкаптеркой старшина Иоэль Рыбкин и и. о. командира взвода старший сержант Олег Гончаров. Отпетыми уголовниками были оба. Первый крал со склада простыни, разрезал их на полоски нужной ширины и продавал личному составу на подворотнички одноразового пользования: тридцать жарких дней умножить на сто пятьдесят потных рыл, умножить на двадцать копеек равняется девяноста целковым, что полностью совпадало с зарплатой школьного учителя химии И. Рывкина на гражданке без подоходного налога. Вдобавок старшина приторговывал из-под полы спиртными напитками — курсантам за наличные, господам офицерам — в долг. А как известно, долг платежом красен! Рывкин порхал над законом и уставом гарнизонной службы, как птица Гамаюн.

Сержант Гончаров рисковал свободой: он в открытую торговал анашой местного изготовления. Цена была более чем доступной — тридцать копеек «баш». Это ровно такое количество зеленой травки, чтобы набить полноценный «косяк» в гильзу беломорины. Так как подкуривали косяк коллективно три-четыре курсанта, то этот вид восточного досуга был весьма распространен. Специфическая сладкая вонь стояла в казарме как в китайском опиумном притоне, и беспощадному проветриванию по указанию старших офицеров не поддавалась. Тем более, что сами они гашиш частенько курили, когда им было нечем опохмелиться.

Нарядили нас в полуистлевшие солдатские гимнастерки неясного происхождения с черными суконными погонами. Тщедушный и любознательный курсант Мартышев (очки — минус шесть диоптрий), изучая от безделья свою робу, обнаружил на спине ровно напротив сердца аккуратно заштопанную дырку. После чего небезосновательно предположил, что форма снята с убитого бойцами заградотряда СМЕРШ труса или паникера. Уже изучив повадки супостата Рывкина, каждый манекен проверил личное обмундирование — и что же? Версия происхождения униформы с раскопок безымянного солдатского кладбища на фоне заштопанных дыр и сытой рожи старшины казалась достоверной. Оттуда же были, по видимости, и гнилые ремни с ржавыми пряжками. Эти ремни лопались от физического напряжения в сортире при избавлении распухшего пуза от буйволятины с перловой кашей — нашего ежедневного обеда. Как известно, сапоги на Руси с покойников снимали, поэтому наша кирзуха, хоть и была стоптанной, оказалась сносной. Особенно в офицерских фланелевых портянках из подпольного рывкинского военторга.

И о буйволах как о еде. Вообще-то, всеядный Рыбкин, совмещавший к тому же ответственную должность начпищеблока, выдавал обеденное мясо за быкоговяжье. Действительно, если эту подошву из миски облизать или пожевать, вкус бифштекса на машинном масле можно было представить. Кусанию она не подлежала, поэтому для насыщения мы резали ее отточенными перочинными ножами на мелкие кусочки и, давясь, глотали без смазки. Эффект описан выше. На высококалорийную свинину, сетовал Рыбкин, не рассчитывайте — в полку полно мусульман, а партия уважает национальные особенности местных национальных большинств военнослужащих. Выгораживая партию, Рыбкин врал: по сходной цене просроченную хрюшечью тушенку в металлических банках он продавал в неограниченном количестве.