Лавровый венок я отправил на суп… - Губерман Игорь Миронович. Страница 10

* * *

Как странно: вагонный попутчик,

случайный и краткий знакомый —

они понимают нас лучше,

чем самые близкие дома.

* * *

Я лежу, про судьбу размышляя опять

и, конечно, – опять про тюрьму:

хорошо, когда есть по кому тосковать;

хорошо, когда нет по кому.

* * *

В тюрьме о кладах разговоры

текут с утра до темноты,

и нежной лаской дышат воры,

касаясь трепетной мечты.

* * *

Как губка втягивает воду,

как корни всасывают сок,

впитал я с детства несвободу

и после вытравить не смог.

Мои дела, слова и чувства

свободны явно и вполне,

но дрожжи рабства бродят густо

в истоков скрытой глубине.

* * *

Тюрьма – не животворное строение,

однако и не гибельная яма,

и жизней наших ровное струение

журчит об этом тихо, но упрямо.

* * *

Сын мой, будь наивен и доверчив,

смейся, плачь от жалости слезами;

времени пылающие смерчи

лучше видеть чистыми глазами.

* * *

Смерть соседа. Странное эхо

эта смерть во мне пробудила:

хорошо умирать, уехав

от всего, что близко и мило.

* * *

Какие бы книги России сыны

создали про собственный опыт!

Но Бог, как известно, дарует штаны

тому, кто родился без жопы.

* * *

Тому, кто болен долгим детством,

хотя и вырос, и неглуп,

я полагал бы лучшим средством

с полгода есть тюремный суп.

* * *

Скудной пайкой тюремного корма

жить еврею совсем не обидно;

без меня здесь процентная норма

не была бы полна, очевидно.

* * *

Под каждым знаменем и флагом,

единым стянуты узлом,

есть зло, одевшееся благом,

и благо, ряженое злом.

* * *

Здесь очень подолгу малейшие раны

гниют, не хотят затянуться, болят,

как будто сам воздух тюрьмы и охраны

содержит в себе разлагающий яд.

* * *

Жизнь – серьезная, конечно,

только все-таки игра,

так что фарт возможен к вечеру,

если не было с утра.

* * *

Мне роман тут попался сопливый —

как сирот разыскал их отец,

и, заплакав, уснул я, счастливый,

что всплакнуть удалось наконец.

* * *

Беды меня зря ожесточали,

злобы и в помине нет во мне,

разве только облачко печали

в мыслях о скисающем вине.

* * *

Сея разумное, доброе, вечное,

лучше уйти до пришествия осени,

чтобы не видеть, какими увечными

зерна твои вырастают колосьями.

* * *

Под этим камнем я лежу.

Вернее, то, что было мной,

а я теперешний – сижу

уже в совсем иной пивной.

* * *

Вчера, ты было так давно!

Часы стремглав гоняют стрелки.

Бывает время пить вино,

бывает время мыть тарелки.

* * *

Страшна тюремная свирепость,

а гнев безмерен и неистов,

а я лежу – и вот нелепость —

читаю прозу гуманистов.

* * *

Я днями молчу и ночами,

я нем, как вода и трава;

чем дольше и глубже молчанье,

тем выше и чище слова.

* * *

Курю я самокрутки из газеты,

боясь, что по незнанию страниц

я с дымом самодельной сигареты

вдыхаю гнусь и яд передовиц.

* * *

Здесь воздуха нет, и пощады не жди,

и страх в роли флага и стимула,

и ты безнадежно один на один

с Россией, сгущенной до символа.

* * *

Не зря из жизни вычтены года

на сонное притушенное тление,

в пути из ниоткуда в никуда

блаженны забытье и промедление.

* * *

Тюремные насупленные своды

весьма обогащают бытие,

неведомо дыхание свободы

тому, кто не утрачивал ее.

* * *

Мои душевные итоги

подбил засов дверей стальных,

я был ничуть не мягче многих

и много тверже остальных.

* * *

Исчерпывая времени безбрежность,

мы движемся по тающим волнам,

и страшны простота и неизбежность

того, что предстоит однажды нам.