Пушкин - историк Петра - Лисунов Андрей Петрович. Страница 4

Мнение о том, что Пушкин не имел систематического взгляда на историю и Петра довольно прочно укрепилось в пушкиноведении и стало общим местом. Вероятно, поэтому главная мысль Попова, что “Пушкин при составлении своих записей целиком следовал Голикову”²⁹, ни у кош не вызвала вопросов. Ссылка на использование поэтом .голиковского труда, который к тому времени являлся наиболее полным собранием исторических сведений о Петре, многим показалась неоспоримым свидетельством вторичиости пушкинской “Истории Петра”. При этом ни у кого не вызвала смущение фраза Попова: “Привнесения из других источников (Штелин, Тумапский, Шафиров, Lemontey) столь ничтожны, что не ломают последовательности голиковского рассказа”³⁰. Дело не в том, что список этот был неполным, - нет упоминаний о следственных материалах по делу царевича Алексея, записке Гордона и т.д., а в том, что происходи ла сознательная подмена понятий. Попов сам соглашается: “Эго не конспект книг I 'оликова в точном смысле слова и не извлечения (“выписки”) из него. С трудом найдешь две-три фразы, дословно соответствующие текстам Голикова. Тетради Пушкина - свободное переложение 1 оликова” ³¹. Казуистическое строение фразы очевидно: как можно “целиком” следовать и в то же время “свободно” перелагать? К тому же, ;,..ч-.;дова7'ез?ь пдйд-жг излишнее значение структурному совпадению “Деяний Петра Великого” и пушкинской работы. Бессмысленно говорить о том, насколько тот или иной фрагмент “Истории Петра” “перекрывается” голиковским текстом , поскольку речь идет об одних и тех же событиях, об одной исторической последовательности, наиболее исчерпывающе представленной в “Деяниях”. Пушкин, действительно, мог лишь отчасти дополнить их. Решительное значение, в данном случае, играла разница в подаче материала. И тут Попов не скрывает: “Специфически пушкинские обороты при характеристике переходных моментов, этапов событий и в обобщениях... Пушкин в противоположность Голикову употребляет крутые выражения и обостряет мысль в сторону более резких характеристик (...) Пушкин вникает во все подробности взаимоотношений Петра с Екатериной и стремится выявить те стороны ее жизни, которые Голиков прикрывает (...) Пушкин подчеркивает жестокое отношение Петра к сыну и" обнаруживает свои симпатии к последнему, в то время как Голиков старается дискредитировать Алексея Петровича” ³². Наконец, Попов просто выносит отдельным пунктом “Собственные тенденции Пушкина в истолковании поступков и деятельности Петра”, тем самым опровергая свое же утверждение, что пушкинский труд “не был самостоятелен, опирался на избранный им риторический источник” ³³. Давая довольно откровенную и точную характеристику пушкинского отношения к реформатору: “Для Пушкина, лелеявшего мечту о высоком значении дворянства, Петр был "разрушитель", как для Евгения Медный всадник - символ гибели его жизненного благополучия” ³⁴, Попов между тем настаивает на том, что “никаких "ценных материалов" Пушкин не собрал, никаких новых взглядов на основание Петербурга не высказывал и "эволюции характера" Петра не прослеживал”³⁵. Вряд ли такой вывод можно было назвать логичным.

В столь же неловком положении оказался и Фейнберг, когда принял за основу своих рассуждений тезис о так называемом, двойственном, а по существу неопределенном, отношении поэта к фигуре Петра: “Пушкин намечает изображение Петра в действии, в противоречиях, в борьбе с врагами и препятствиями” . Отсюда и довольно расплывчатое описание исследовательского метода поэта: “Образ Петра создавал историк, не прибегающий к средствам художественного вымысла, но обогащенный художественным опытом прозаика и драматурга” ³⁷. Итоговое же определение пушкинской работы - “подготовительный, писанный Пушкиным большей частью "про себя" и потому неоднородный текст (...) во многом уже подготовленное произведение Пушкина” ³⁸ - выглядит еще более двусмысленным, чем у Попова.

В последнем академическом издании “История Петра” также сопровождена не менее своеобразным комментарием Томашевского: “Текст этот представляет собой подробный конспект предполагающегося сочинения” ³⁹ И хотя существует расшифровка, что оно “состоит из соединения собственных суждений (обычно имеющих вполне законченную форму), цитат и краткого изложения различных сочинений и документов по истории Петра I” ⁴⁰, подзаголовок “Подготовительные тексты” надежно блокирует восприятие “Истории Петра”, как собственно пушкинского произведения. К тому же употребление термина “конспект” крайне неудачно. Дело даже не в том, что у него ecu. несколько толкований, а в данном случае важна определенность. Сам термин в комментарии употреблен как раз в общепринятом значении, отрицающем самостоятельную роль конспектирующего, поскольку обращение Пушкина к “Деяниям” Голикова названо “...конспектированием 9-ти томного основного тогда труда по истории Петра” ". В результате получается довольно запутанная картина, согласно которой Пушкин конспектировал труд Голикова, который при этом превращался в сочинение самого поэта.

По окончании работы, посвященной “Истории Петра”, Фейнберг между прочим назвал исторический труд поэта “черновой конструкцией будущей книги” ¹². Колебался в определениями пушкинского труда и первый биограф поэ та: “Это черновая работа, свидетельствующая о добросовестности, с какой приступал он к задаче своей: Пушкин употребил 5 лет на один первый, подготовительный труц”⁴³. Следует, видимо, сделать еще один шаг и дать “Истории Петра” то определение, которое по праву носят все незавершенные произведения поэта. Речь идет о черновике или черновом тексте пушкинской исторической работы.

Определения “подготовительный” или “предварительный”, хотя и отражают действительное состояние труда поэта, опять же имеют от ношение к области научных представлений, согласно которым любое исследование до своего завершения проходит стадии предварительной подготовки. Таким образом, подчеркивается дистанция между исследуемым материалом и автором, позволяющая сохранять последнему некоторую объективность при сборе информации. Подготовительный этап не содержит определенной точки зрения и самое гоя тельного значения не имеет.

Черновиками 061,14110 называют рукописи художественных произведений, не претендующие на научную обоснованность. Черновик в тобой с тепени готовности отражает то или иное состояние ангорской мысли и может рассматриваться как самостоятельный текст. 1$ нем как раз и реализуется удивительный принцип, когда I юд1 о гови тельный текст выглядит “во многом уже подготовленный”, а “предварительные конспекты” содержат “собственные суждения (обычно имеющие вполне законченную форму)”. Поэтому, учитывая особенности творческого метода поэта - близость к художественной форме выражения - и то, что “История Петра” в данном случае изучается в рамках филологической, а не исторической науки можно говорить, об издании “Истории Петра” с подзаголовком “Черновые тексты”. Это в большей степени соответствовало бы действительному положению вещей, научной истине и способствовало бы более внимательному отношению к пушкинскому исследованию специалистов и заинтересованных читателей.

Употребляемое в работе определение “творческое сознание” имеет широкое хождение в пушкиноведении. Зачастую оно носит условный характер, обозначая способность поэта к более художественному, чем научному восприятию мира. Временами это конкретизируется, как, например, в заглавиях работ Мейлаха “Художественное мышление Пушкина как творческий процесс” ⁴⁴ и Эйдельмана “История и современность в художественном сознании поэта”, или, наоборот, отступает на задний план, как у Томашевского: “Одной из основных черт пушкинского реализма является историзм его творческого мышления” ⁴⁵. Иногда исследователи соглашаются с тем, что творческое сознание предполагает разные подходы: “Историческое направление” как характернейшая черта “духа XIX века” не только порождало в творческом сознании Пушкина замыслы новых художественно-исторических произведений, но и выводило его писательскую деятельность за пределы одной лишь художественной литературы”⁴⁶. Однако, очевидно, что во всех случаях данный подход служит разделению художественной и как бы научной деятельности поэта. Вместе с тем, между художественным, творческим и научным мышлением существует определенная разница. Заключается она в том, что понятие творчества описывает не столько принадлежность к определенной сфере человеческой деятельности, сколько подчеркивает новизну и гармонию происходящего явления. Творческим может быть и научное и художественное мышление: первое - в части новизны, второе - в части гармонии. Но само по себе творческое, неразделенное сознание явление крайне редкое. Его отличают многообразное восприятие и вера в определенный миропорядок, который основан на нравственном законе и имеет непосредственное отношение к тайне сотворения мира, к духовным источникам, свидетельствующим об этом важном событии в истерии человечества. Творческое сознание не религиозно в строго ортодоксальном смысле, но является сотрудником живой веры и пророческого дара. Оно в полной мере соответствует характеру пушкинского историзма.