Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу - Фомин Вячеслав Васильевич. Страница 3
Антинорманист И.Е.Забелин назвал еще несколько причин, по его мнению, породивших норманизм. Подчеркивая, что Байеру и Миллеру было свойственно смотреть на все «немецкими глазами и находить повсюду свое родное германское, скандинавское», он констатировал, что круг «немецких познаний» хотя и отличался великой ученостью, но эта ученость сводилась к знанию больше всего западной, немецкой истории, «и совсем не знала, да и не желала знать историю славянскую». В связи с чем, резюмировал исследователь, начало русской истории объяснялось «скандинавским происхождением самой руси». Причину возникновения норманской теории именно в петровские времена он видел также в том, что «положение русских дел в первой половине 18-го века во многом напоминало положение славянских дел во второй половине 9-го века». Поэтому, призвание немцев Петром I «для устройства в дикой стране образованности и порядка, лучше всего объясняло до последней очевидности, что не иначе могло случиться и во время призвания Рюрика». Отсюда, достраивал историк логический ряд своих оппонентов, новгородцы могли призвать только германцев: «Это была такая очевидная и естественная истина, выходившая из самой природы тогдашних вещей, что и ученые, и образованные умы того времени иначе и не могли мыслить»18.
Вывод об антирусской направленности норманизма был полностью принят в послевоенной советской историографии, чему способствовали Великая Отечественная война и тот факт, что им фашисты идеологически обосновывали «Drang nach Osten» - агрессию против СССР. Как утверждал в «Майн кампф» Гитлер, «организация русского государственного образования не была результатом государственно-политических способностей славянства в России; напротив, это дивный пример того, как германский элемент проявляет в низшей расе свое умение создавать государство», и что «в течение столетий Россия жила за счет этого германского ядра своих высших правящих классов». Поэтому, вещал он, «сама судьба как бы хочет указать нам путь своим перстом: вручив участь России большевикам, она лишила русский народ того разума, который
породил и до сих пор поддерживал его государственное существование». Фюреру в унисон вторил Гиммлер: «Этот низкопробный людской сброд, славяне, сегодня столь же не способны поддерживать порядок, как не были способны много столетий назад, когда эти люди призывали варягов, когда они приглашали Рюриков»19. Нацисты, полагая себя потомками летописных варягов, призванных для наведения порядка среди восточных славян, превратили норманизм в практическое руководство к своим чудовищным действиям на Востоке20.
М.Н.Тихомиров появление норманской теории в России в 30-х гг. XVIII в. объяснял тем, что она «в сущности выполняла заказ правительства Бирона, поскольку... стремилась исторически объяснить и оправдать засилие иноземных фаворитов при дворе Анны Ивановны», «служила сугубо политическим целям»/Эта точка зрения, став одним из принципиальных положений советской историографии, получила в творчестве М.А.Алпатова определенное развитие. Ученый увидел в норманизме «идейный реванш за Полтаву», за победу в Северной войне, после которых «в России существовал большой национальный подъем». Байер, проникнутый антирусским настроением, «мечом Рюрика» нанес «удар по национальным амбициям русских с исторического фланга», выдвинув тезис о том, что «русские не умели создать даже своего государства, им его создали варяги - предки тех самых шведов, победой над которыми так кичатся русские»21. В науке стало аксиомой, что создатели норманизма -это высокомерные, самодовольные немцы, свысока смотревшие на все русское, «культуртрегеры», приехавшие «в медвежью Россию приобщать ее к европейской культуре»22. Саму же норманскую теорию исследователи характеризовали не иначе как «лженаучная» и «реакционная», «антинаучная» и «клеветническая», «порочная» и «политически спекулятивная»23, как «враждебная русскому народу»24. f
Антинорманисты упрекали и прежде всего, конечно, Байера в ошибках и бездоказательности. Так, причину его ошибок В.Н.Татищев видел, помимо вышеназванной, еще в том, что «ему руского языка, следственно руской истории, недоставало» (как и «географии разных времен»), т. к. он не читал летописи, «а что ему переводили, то неполно и неправо», поэтому, «хотя в древностях иностранных весьма был сведом, но в русских много погрешал...». Правоту слов Татищева*подтвердил А.Л.Шлецер, сказав, что Байер трактовал древнюю русскую историю «только по классическим, северным и византийским», но не русским источникам, ибо «по-русски он никогда не хотел учиться». В связи с чем «зависел всегда от неискусных переводчиков» и наделал «важные» и «бесчисленные ошибки». Потому, весьма категорично заключал Шлецер, у него «нечему учиться российской истории». Н.М.Карамзин отмечал, что Байер «худо знал нашу древнюю географию»25. М.О.Коялович подчеркивал, что «Байер - человек великой западноевропейской учености, но совершенный невежда в области русской исторической письменности...». В целом, по мнению антинорманиста Н.В.Савельева-Ростислави-ча, немецкий ученый всю свою систем}' основал на шатком «если», возводил ее «на песке»26.
Но для норманистов Байер, как полно выразил в дореволюционной историографии это мнение П.Н.Милюков, являет собой «истинный тип германского ученого-специалиста», обладавшего «критическим чутьем» и «колоссальной ученостью», владевшего всеми приемами классической критики. В предвоенные годы в советской науке, о Байере (равно как о Миллере и Шлецере) говорилось с пиететом, что с особенной силой проявилось в историографическом труде Н.Л.Рубинштейна. Ученый, характеризуя Байера, утверждал, что «прекрасное знание византийских и скандинавских источников бросило новый свет на ряд вопросов древнерусской истории, с которыми он впервые познакомил русского читателя». Причем среди «тщательных» его исследований Рубинштейн выделял постановку «варяго-русского вопроса на основе непосредственного изучения скандинавских материалов...»27.
Великая Отечественная война коренным образом изменила отношение к Байеру, т. к. с его именем прежде всего ассоциировался нор-манизм, взятый фашизмом на службу (ситуацию в науке еще больше накалила борьба «с низкопоклонством перед Западом», развернувшаяся в конце 40-х гг.). В 1948 г. М.Н.Тихомиров очень резко отозвался о Байере, назвав его «бездарным и малоразвитым воинствующим немцем...». Раздел монографии Рубинштейна, посвященный немецкому ученому, Тихомиров расценил как «самый неправильный по своим выводам» и охарактеризовал его как «совершенно неприкрытый восторженный отзыв о Байере». В 1955 г. к вышеприведенным словам историк добавил, что работы Байера, «страдают грубейшими ошибками», и в целом заключил, что деятельность академиков-иностранцев «принесла не столько пользы, сколько вреда для русской историографии...»28. Данная тональность в разговоре о немецких историках была подхвачена в науке, и в историографии стало нормой именовать их «псевдоучеными», занимавшимися «злостной фальсификацией» русской истории29. Подобное отношение к ним вызвало в 1957 г. возражение Л.В.Черепнина, заметившего, что ошибочные, а в ряде случаев тенденциозные утверждения Байера, Миллера и Шлецера, «несомненно, наносили ущерб русской науке», но вряд ли следует изображать их «бездарными, тупыми и невежественными людьми», да и перед русской исторической мыслью они имеют заслуги. Данная позиция была принята наукой30, в связи с чем разговор о немецких историках приобрел сдержанный и конструктивный характер. И, конечно, не может быть никакого сомнения в том, что имена немцев Байера, Миллера, Шлецера есть такое же достояние русской исторической мысли, как и имена русских Татищева, Ломоносова, Карамзина.
Взгляд на Байера как родоначальника норманской теории не является единственным взглядом на проблему возникновения норманизма. В 50-х гг. прошлого века за рубежом были высказаны мнения, ставящие на место Байера либо известного Миллера, либо совершенно безвестного Пауса, при этом по-прежнему оставляя за столицей российской империи роль колыбели норманской теории.