Гибель вермахта - Пленков Олег Юрьевич. Страница 91
Встает вопрос, а как вообще отделить преступление от исполнения воинского долга, от выполнения приказа? Это почти неразрешимое противоречие — его можно разрешить только путем постепенного и настойчивого распространения убеждения, что послушание, дисциплина — это важные элементы военной организации, но и они должны иметь свои границы, ориентированные на моральные нормы и моральный инстинкт. Эту мысль точно выразил один прусский генерал в наставлении молодому штабному офицеру: «Господин офицер, Вы для того и назначены прусским королем в Генштаб, чтобы научиться тому, чтобы чувствовать, когда не нужно исполнять приказ» {847}. В вермахте же преобладали офицеры, морально почти полностью индифферентные. Вместе с тем не следует терять историческую перспективу и забывать, что Гитлер после 1933 г. с сенсационной легкостью смог унифицировать самое мощное в Европе рабочее движение, профсоюзы, государственную бюрократию, демократические партии (в Германии была довольно значительная демократическая традиция), церковь, но армия ему доставила массу хлопот. Как справедливо указывал известный английский знаток истории вермахта Тревор-Роупер: «Принудительными отставками и новыми назначениями Гитлер долгое время добивался только частичного успеха» {848}. Генералы, однако, не в состоянии были устоять перед действительно сенсационными и действительно яркими военными победами — самыми значительными в современной военной истории, учитывая соотношение наличных сил и ресурсов.
Во взаимоотношениях вермахта и нацистского государства в 1933–1945 гг. часто происходили серьезные перемены, которые видны были в различных сферах — во внешней политике, во внутренней политике, в политике вооружений, которые были особенно важны для вермахта. Еще важнее для вермахта было отношение к Гитлеру, растущее влияние которого совершенно отстранило военную элиту от принятия главных решений, — она стала послушным инструментом в руках диктатора. Там же, где появлялась какая-либо оппозиция диктатуре, она исходила в основном от старшего поколения офицеров, но оппозиция эта была скорее тактического плана, но не принципиального — большинство офицеров было благодарно Гитлеру за то, что он вернул армии ее место в обществе. Разность подходов стала ясна значительно позже: если военное руководство в стремлении к ревизии Версальских установлений исходило из долгосрочных планов восстановления армии, то гитлеровская политика ремилитаризации исходила из конкретного стремления к завоеванию «жизненного пространства» на Востоке. Конфликта, однако, от различия установок не произошло.
Один из активистов Сопротивления, Гельмут фон Мольтке, уже в 1942 г. назвал войну на Восточном фронте «гигантским преступлением» {849}. Следовательно, и вермахт — это собрание преступников? Как институт государства, вермахт виноват в преступлениях нацистского режима и несет ответственность за эти преступления, но вопрос в другом — насколько должны нести ответственность солдаты вермахта? На этот вопрос вряд ли может быть дан определенный ответ, поскольку при такой постановке вопроса все становится слишком большим, слишком огромным для определенности и ясности: пространство, время, число действующих лиц и жертв. Только в 1941 г. на Восточном фронте у вермахта было 12 армий и 3 армейские группы, которыми руководило несколько тысяч офицеров. Среди них также были разные люди — такие, как участники Сопротивления Хенинг фон Тресков или Рудольф фон Герсдорфф, прекрасно представлявшие себе последствия расовой войны нацистов. Были и такие, как фельдмаршал Рейхенау, активно поддерживавший нацистов. Хотя нацистской верхушке довольно быстро удалось склонить вермахт на свою сторону, процесс нацистской унификации армии не был доведен до конца; для многих вермахт был возможностью «внутренней эмиграции». Гитлер это прекрасно осознавал и рассматривал войну с СССР как воспитательный процесс, в ходе которого должна была произойти желанная радикализация офицеров и солдат. Война имеет свою внутреннюю логику развития, от воздействия которой не многим удалось ускользнуть: лишь настоящие патриоты и герои (а героизма нельзя требовать от всех), такие, например, как участники группы Сопротивления «Белая роза» — смогли выразить свое отношение к происходящему. Остальные вынуждены были следовать требованиям воинской дисциплины, а также таким важным на войне понятиям как товарищество, взаимопомощь, патриотизм. Но, прежде всего, всем правила страшная война — даже в высшей степени идеологизированное советско-германское противостояние было в конечном счете просто войной. Фронт представлял собой ту ось, вокруг которой вращалась вся солдатская жизнь: по уши в грязи, на грани истощения физических и духовных сил солдаты с обеих сторон фронта переживали войну как непрерывную цепь лишений, жестокости, смертей. Это поведение солдат само по себе было вынужденным и не представляло собой нарушения «правил войны» или международного права. События в войну развивались столь драматически и напряженно, что в их круговорот был вовлечен и вермахт, солдаты и офицеры которого постоянно стояли перед выбором между долгом и моральными соображениями, между родиной и справедливостью по отношению к другим народам. На деле многие ценности одинаковы: важны и справедливость, и свобода, и равенство, но мы не можем иметь все сразу, поскольку справедливость не всегда совместима с милосердием, христианские добродетели несовместимы с доблестями древних римлян. Привести мир в гармоническое единство и согласие очень тяжело и в нормальных условиях, а в войну это сделать чрезвычайно трудно, скорее всего, просто невозможно. Должно быть ясно только одно — никакие идеалы не стоят человеческой жизни, по крайней мере, жизни другого человека.
Абстрагируясь от агрессивных планов Гитлера, следует признать грандиозность его завоеваний и военных успехов — бесспорно, они значительнее наполеоновских. Но немцы, обладая лучшей армией в мире и в Первую и во Вторую мировые войны, все же обе эти войны проиграли. Понять причины этих поражений, пользуясь категориями исключительно военными, нельзя по той причине, что в XX в. как раз в оперативном, тактическом отношении немецкая армия была на 20–25 лет впереди своих соперников. Дело в том, что обе мировые войны были соревнованием не столько искусства командиров или храбрости и выучки солдат, как это было во времена Наполеона или раньше, но огромными битвами ресурсов (людских, сырьевых, промышленных), и тот, у кого их было больше, имел значительное преимущество. С этим утверждением можно, конечно, поспорить, но в качестве одной из причин поражения Германия оно может быть принято.
Фигурально выражаясь, и в Первую и во Вторую мировые войны Германия была слишком сильна для того, чтобы вписаться в европейское равновесие сил, и слишком слаба для того, чтобы покорить весь мир. Если в Первую мировую войну Германия практически одна противостояла всему остальному миру (слабые Австро-Венгрия, Болгария и Турция не могут считаться полноценными союзниками), то это произошло вследствие стечения обстоятельств, и никакой спецификой германский империализм — по сравнению с российским, французским или английским — не обладал. Во Вторую мировую войну положение было иным — для антигитлеровской коалиции война носила справедливый, освободительный характер, а германская сторона была ответственна за начавшееся кровопролитие, и с ее стороны война была агрессивной, несправедливой. Эта агрессивность не соответствовала ни размерам страны, ни ее ресурсам, ни здравому смыслу. «Великая Германия» (Gro?deutschland) на деле — это всего лишь среднее по размерам и ресурсам европейское государство. В этом отношении весьма характерен следующий анекдот нацистских времен: неграмотная немецкая крестьянка в доме у сельского учителя увидела глобус и спросила, что это. Учитель ей объяснил. Она попросила ей показать, где находится Россия. Он показал. Женщина воскликнула: «О, это великая страна (gro?es Land). Те же чувства вызвали у нее США, Канада, Китай. Потом женщина попросила показать на глобусе Gro?deutschland. Взглянув на едва различимое пятнышко в центре Европы, она спросила: «А у Гитлера есть глобус?»