Роковые годы - Никитин Борис Владимирович. Страница 11

Сами по себе отдельные случаи не были опасны, но зато подавали дурные примеры, которые толкали к быстрому разрушению.

Уже в конце марта в Петрограде трудно было найти стоящих на часах солдат: все часовые сидели на стульях и табуретах, а около них стояли прислоненные к стене винтовки. К этому надо добавить, что, идя на пост, солдат никогда не забывал запастись семечками и папиросами.

О занятиях в частях можно сказать очень немного. Прежде всего, солдаты поняли, что на войну их не пошлют, а потому самое обучение военному делу считали для себя бесполезным. Они не имели представления о внутреннем фронте гражданской войны; а для охраны революции их собирали на митинги, выводили на демонстрации, и все кончалось общим торжеством и удовольствием. Кроме того, помещения в казармах часто были заняты большими собраниями и митингами. Да, наконец, не было и дисциплинарной власти, которая бы имела право и могла вернуть солдата в строй.

Праздное и бесцельное проживание, естественно, привело к тяге в город. И вот улицы заполняются гуляющими; а более практичные отправляются на вольные работы, продают газеты, семечки, заводят свои маленькие, переносные торговые лотки, подметают улицы, преобразовываются в носильщиков и даже зачисляются в милицию.

Для усиления офицерского состава, его авторитета и единения с солдатами Корнилов стал производить унтер-офицеров в прапорщики по 20 на батальон. Новые офицеры сразу прониклись идеей порядка; они прилагали все усилия, чтобы воздействовать на солдат, обращались с ними по-своему, не останавливаясь перед рукоприкладством.

Балабин назначал для разрешения всевозможных личных вопросов смешанные комиссии из солдат и офицеров. В большинстве случаев офицерам удавалось удерживать за собою руководство расследований, доводить их до благополучного конца.

Вопрос о реорганизации многочисленных запасных батальонов в полки нормального состава был поднят Корниловым и проведен в приказе. Военное министерство согласилось на него в принципе, но приступить к переформированию не разрешило.

Власть Главнокомандующего была номинальна. Петроград официально узнал об этом 21 апреля. В этот день Корнилов вызывает батарею и батальон для защиты Верховной Власти против вооруженной «манифестации», устроенной перед Мариинским дворцом. Выступление было организовано большевиками при участии немцев, как выяснилось по делам публициста К.-Степина [20]. Председатель Совета солд. и раб. депутатов Чхеидзе телеграммой отменяет наряд; вызванные части остаются в казармах. «Только Исполнительному комитету принадлежит право располагать вами», – пишет Чхеидзе в своем обращении ко всем частям гарнизона. Войска послушались Чхеидзе. Права Главнокомандующего упраздняются. Корнилов уходит.

Новому Главнокомандующему Половцову с трудом удается добиться компромисса, в силу которого приказы будут все же подписываться Главнокомандующим, но обязательно контрассигноваться двумя из шести и точно поименованными членами Исполнительного комитета Совета.

Чтобы стать ближе к солдатам и в противовес разлагающему влиянию Таврического дворца, Половцов заводит так называемое «Совещание при Главнокомандующем», составленное из выборных всего гарнизона. Здесь на собраниях, руководимых Балабиным, делегаты полков охотно следовали сдерживающему призыву разумных указаний. Совещание при Главнокомандующем состояло только из призывных солдат и нескольких офицеров, а потому гораздо вернее представляло полки, чем военная секция Совета. В последней отдельные члены ее нередко надевали в первый раз военные гимнастерки под крышей Таврического дворца, где украшали их своими старыми университетскими значками. Переодеться было совсем нетрудно, так как некоторые полки, особенно большевизирующие: 1-й пулеметный, 2-й запасный, Московский, Гренадерский, разные команды свободно зачисляли в свои списки людей со стороны; они даже проводили их в свои полковые комитеты, как то было, например, в 1-м пулеметном полку. Полковые собрания зачастую переходили в многолюдные митинги, на которые приваливали из города одни и те же летучие резервы, приводимые большевиками. Солдат полка брали измором: часть их постепенно расходилась, а митинги все затягивались и заканчивались революциями, обязательными для полковых комитетов.

Меры, принимаемые Военным командованием, не могли остановить разрушительного действия пропаганды.

Обыкновенно, возвращаясь домой около 3 часов ночи, я проезжал мимо штаба большевиков, занимавшего дом Кшесинской, и всегда видел на площади немного поредевшую за день, но все еще большую толпу солдат. Иногда, сойдя с автомобиля, я пробивался к балкону, с которого говорил очередной оратор. Мои разведчики шли своими путями. Меня просто интересовал вопрос: о чем можно говорить каждые сутки, с утра до такого позднего часа, чтобы иметь столь многочисленную аудиторию? Но выходило так, что здесь не говорили, а систематически повторяли, а значит, можно думать, сюжет был настолько интересен, что его хотелось прослушать много раз. Речь каждого оратора продолжалась в среднем полчаса. Его без задержки сменял другой. Организованные станции Т. S. F. могли бы позавидовать такой пунктуальности, особенно при работе, рассчитанной без малого на круглые сутки. Содержание речей было одинаково и давно нам знакомо из любого митингового выступления. Оно только дополнялось измененными рассказами, цинизм которых не уступал фантазии; но зато неизменно заканчивалось непосредственным призывом, обращенным к солдатам, стоящим под балконом, идти, идти именно им и взять то, что принадлежит другим [21]. Солдат стоял, молчал и слушал. Рабочие митинговали, возвращались к станкам; они так или иначе были заняты заботами о куске хлеба. Напротив, солдаты жили на всем готовом, гуляли по улицам и выслушивали преудивительные рассказы.

Уже на четвертом месяце революции гарнизон шел значительно впереди рабочей массы, если не считать нескольких заводских очагов, большевистско-немецких.

Солдаты, составлявшие подавляющую часть всех выступавших в разные дни, все больше и больше отрывались влево по мере подхода к октябрю.

Действие пропаганды в городе поражало своей быстротой. После июльского восстания дом Кшесинской был очищен от большевиков; там был поставлен 1-й самокатный батальон, только что пришедший с фронта. При своем прибытии в столицу солдаты этого батальона обращали на себя внимание своей дисциплинированностью. Их можно было принять за юнкеров. Мы даже не представляли, что на пятом месяце революции можно было увидеть таких отчетливых и выправленных людей.

Командир батальона мне с гордостью говорил, что его солдаты хватают без разговора и приводят к нему всякого проповедника, появлявшегося в расположении батальона.

Через три месяца, в октябре, этот самокатный батальон штурмовал Зимний дворец, в котором закончило свое существование Временное правительство.

Наша удачная экспедиция 18 июня на дачу Дурново лишний раз подтвердила во всех своих подробностях об отсутствии власти Главнокомандующего. В обществе составилось и отчасти сохранилось до сих пор представление, что петроградские войска подчинялись не Главнокомандующему, а Совету солд. и раб. депутатов. Это – большое заблуждение. День 4 июля был той датой, когда Совет мог воочию убедиться, что у него уже нет ни одного солдата: в Петрограде не было войск, а была солдатская толпа, и она никому не подчинялась [22].

Мысль о том, что мы не выскочим из этого хаоса без своей собственной организации, ясно сознавалась некоторыми из нас с первых же дней.

Потерпев фиаско со своим предложением открыть отдел пропаганды, но ободренный удачным набором личного состава контрразведки, я сейчас же поехал к Балабину и предложил ему приступить к новому специальному и поименному формированию. Мы составили небольшой проект о «культурно-просветительном отделе при Штабе округа», и Балабин начал хлопоты об отпуске соответственных кредитов. Мы вовсе не хотели мафии, но имели в виду положить начало организации, которая могла бы вывести в нужный момент дисциплинированных людей для поддержки Временного правительства. Судьба ходатайств Балабина была та же, что и других подобных.