Джордж Венн и привидение - Дойл Артур Игнатиус Конан. Страница 3

Скудно обставленная студия была, в сущности, не более чем огромной комнатой и из-за массы разнообразных неудобств казалась нежилой. Свою идею о живописности грязи Венн воплотил в жизнь, пожалуй, даже с излишним усердием: каждая кучка мусора, не говоря уж о паутине, явно пользовалась тут его личным покровительством. Между тем многие из нас к обстановке в собственной студии относились с величайшим пиететом, прилагая немало усилий к тому, чтобы украсить её изделиями из резного дерева, декоративного фарфора, венецианского стекла, средневековыми гобеленами, отрезами бархата или дублёной кожей; другими словами, обставляя своё рабочее место так, что оно вполне могло бы сравниться с будуаром иной барышни. Венн всё это считал пустым щегольством и излишества отвергал.

— Терпеть не могу, когда меня окружают вещи, которые можно разбить или испортить, — говорил он. — Мне нужна такая комната, в которой я чувствовал бы себя просторно, где я не боялся бы брызнуть в сторону краской или скипидаром. Это же студия, а не парикмахерский салон. Вы вот, ребята, не в силах двинуть кистью, прежде чем не нацепите по бриллиантовому перстню на палец, не смажете волосы медвежьим жиром и не надушите все свои платочки. Так вы скоро и краски начнёте разводить одеколоном. Вам эта студия кажется неудобной? Но чего же вам в ней не хватает? Разве нет тут стульев и квадратного коврика у камина? Готов признать, он слегка потёрт и плешив — но это из-за угольков, которые знай себе, выпрыгивают из камина, да тех ребят, что то и дело роняют здесь трубки. Нет, я не стану, как вы, загромождать место мебелью и всяким хламом. Какая от этого польза? Всё оно только поглощает деньги и свет. Меж тем, избытка ни того, ни другого, я не ощущаю.

В общем, Венн хранил верность своей бедной студии с несколькими полуразломанными виндзорскими стульями, неровным полом и едва видимым где-то наверху потолком, гладкими панелями, лишь местами украшенными рисунками, выполненными «с натуры». Место мебели занимали полотна, обращённые к стене — типичные обитатели всех студий, наброски, которые художник не в силах ни выбросить, ни завершить: вместо этого он забывает о них и оставляет погибать собственной смертью — от времени, пыли и влаги.

— Ну, так расскажи же нам о своём привидении, Венн, — попросил. Том Торотон после того, как несколько минут мы тщетно ждали, что хозяин сам заговорит об интересующем нас предмете. Судя по всему, он был вовсе не расположен к продолжению разговора — просто сидел себе, тихо раскуривая трубку, и разглядывал ярко раскрашенный бокал. Стало ясно, что без расспросов и просьб тут не обойтись.

— Ну, расскажи же нам о своём привидении, Венн.

— Что именно вы хотели бы о нём знать?

— Когда ты его впервые увидел?

— Вскоре после того, как здесь поселился.

— И оно тебя не испугало?

— Ну, «испугало» — это, пожалуй, не то слово. Сначала я был смущён, растерян — потом попривык: в облике его нет ничего такого, что бы очень уж тревожило воображение.

— И оно подолгу бывает здесь?

— По нескольку дней.

— Что?! Так ты видел его и при свете дня? А я-то думал, что призраки появляются лишь по ночам.

— Ну вот, сразу ясно, что единственным источником информации о привидениях служат тебе театральные спектакли. «Принц Датский», Банко, потом ещё эта сцена в палатке из «Ричарда Третьего». Но привидения тоже меняют привычки: днём они теперь прогуливаются ничуть не менее охотно, чем ночью.

— Ты шутишь, Венн.

— Прекрасно, в таком случае, давайте переменим тему разговора. Не я его начал, и будьте уверены, мне совсем не хотелось бы его продолжать.

С таким поворотом событий мы, разумеется, согласиться никак не могли. Венн своим лукавством только распалил наше любопытство.

— Нет-нет, — возразил я, — давай-ка, приятель, рассказывай обо всём по порядку. Часто оно к тебе приходит?

— Ну, не сказал бы. Частых визитов я бы не потерпел: как говорится, хорошенького понемножку. Как бы я смог работать в студии, если бы призрак вздумал поселиться здесь навсегда? В таком случае, определённо, съехать отсюда пришлось бы мне.

— Но как часто он здесь появляется?

— Раза два-три в год не чаще.

— И каждый раз останавливается на несколько дней?

— Именно так.

— Мне бы это, чёрт побери, не понравилось, — проговорил Том Торотон, вытирая ладонью лоб. — Удивляюсь тебе, Венн, как спокойно ты говоришь об этом! Я бы, например, ужасно расстроился, если бы ко мне на квартиру повадился призрак, да ещё и вздумал бы оставаться на несколько дней. У меня рука бы с кистью не поднялась, я ни спать, ни есть, ни пить бы не смог! — с этими словами Том Торотон осушил свой бокал. Вид у него, как мне показалось, был бледноватый. Он всегда отличался очень живым воображением.

— Ко всему рано или поздно привыкаешь, — философски заметил Венн. — Аппетит — он всегда так: то пропадает, то возвращается снова. Вот бы ещё так же обстояло дело и с деньгами.

— Он является неожиданно или ты бываешь готов к его появлению?

— Ну… иногда он заранее подаёт знак.

— А, ясно — возникает как бы предчувствие!

— Ну, пусть будет предчувствие, если хотите.

— Ощущение надвигающейся беды?

— Пусть будет так, если настаиваете. Сам бы я так красиво ни за что не выразился.

— Твои мысли начинают путаться, ты ощущаешь необъяснимую подавленность?

— Тут есть одна закономерность: стоит мне слегка расслабиться, начудить малость, а потом несколько дней побездельничать — как вскоре возникает подавленность, а вслед за ней и привидение.

— Но ты, Венн, всегда в прекрасном расположении духа!

— Нет, всякое бывает. Но, как бы то ни было, я всегда знаю, как бороться с депрессией: ухожу, как говорится, в себя. Никогда не стараюсь переложить свои проблемы на плечи друзей. Не цепляюсь к первому встречному с тем, чтоб и его заразить тем же недугом. Депрессия — это ведь болезнь заразная, и человек, ей подверженный, способен натворить немало бед, если, конечно, возьмётся за дело всерьёз. Я же в таких случаях чувствую лишь стыд да раскаяние: запираюсь у себя и жду, пока не пройдёт. Зачем бродить по знакомым и портить всем настроение, делая вид, будто так уж остро нуждаешься в сочувствии?

Не знаю, право, насколько искренен был Венн в этой своей тираде, но только тут он попал в самую точку. Каждый из нас, сознаюсь, любил поделиться с другом — не только, и даже не столько радостью, сколько неприятностью, не особенно задумываясь о том, как это может подействовать на ближних. Что ж, желание, в общем, естественное — излияния такого рода, согласитесь, приносят определённое облегчение.

— Слушай, Венн, может быть, всё-таки, это не привидение, а, скажем, мысленный образ, видение — словом, порождение мрачного состояния духа, безделья, некоторых, скажем так, отклонений от здорового образа жизни и естественного в таких случаях раскаяния? Наверное, этот твой призрак — плод воображения, порождение фантазии и расшатанных нервов, может быть, даже болезни?

— Ничего подобного, — невозмутимо ответствовал Венн. — Моё привидение совершенно реально: его можно потрогать руками. Оно является в студию и помногу часов просиживает вот в этом кресле. — Он указал на платформу, где стояло обычное для любой студии кресло натурщика. Мы все как один повернули туда головы и уставились в одну точку, ожидая, наверное, что тотчас увидим там призрачного гостя. Кресло, однако, пустовало.

— Боже мой, какой ужас! — голос Тома Торотона задрожал. — Вы только представьте себе: призрак заявляется к парню в студию и просиживает тут часами! Да от этого кто хочешь сойдёт с ума!

— Всё это, Том, действует, конечно, на нервы, но только до тех пор, пока не привыкнешь.

— А призрак этот, случайно, не дама? — спросил Фрэнк Рипли.

— Нет, Фрэнк, на женщину он похож меньше всего, и нечего ухмыляться.

Фрэнк Рипли, надо сказать, никогда особой тактичностью не отличался. А ведь дело-то мы обсуждали нешуточное, и насмешки были тут неуместны. Не исключено, впрочем, что этой выходкой Фрэнк просто попытался скрыть собственное смущение.