Искатель. 1961–1991. Выпуск 2 - Иннес Хэммонд. Страница 3

Море начинало волноваться. На его поверхности вспухали небольшие волны, верхушки которых разбивались в белые барашки. Я видел, что времени у меня немного. Сложив ладони рупором, я крикнул:

— Эй! «Мэри Диар»! Эй! Есть кто-нибудь на борту?!

Эхо отразилось от одного из вентиляторов, который смотрел на меня своим блестящим от сырости, пустым глазом. Ответа не было, лишь с регулярностью метронома хлопала дверь, ведущая в помещения верхней палубы, да раздавался скрип талей единственной спасательной шлюпки. Ясно — корабль покинут. Доказательством тому и различные вещи, разбросанные по палубе, — обрывки канатов и веревок, части одежды, кусок сыра, прилипший к доскам настила, полураскрытый чемодан, из которого высыпались несколько пачек сигарет и какие-то нейлоновые вещи, пара морских ботинок. Все это было брошено в спешке.

Но почему?

На мгновение мною овладело чувство растерянности — брошенное судно со всеми его тайнами, его могильной тишиной. Я выглядел непрошеным гостем и невольно бросил взгляд назад, на «Морскую ведьму». Она казалась игрушкой на фоне свинцовой бесконечности моря и неба.

Я побежал вперед к трапу, ведущему на мостик. Рулевая рубка была пуста, но ее вид поразил меня. На первый взгляд все выглядело обыкновенно: пара пустых грязных чашек, трубка, аккуратно лежащая в пепельнице, бинокль на спинке капитанского кресла… Все выглядело так, как если бы рулевой только что вышел и сейчас вернется к штурвалу.

Но вся правая часть мостика была разбита, трап согнут и перекручен, а внизу, на грузовой палубе, море превратило в ленты толстые полотнища брезента, прикрывавшие трюмные люки.

Штурманская рубка, расположенная чуть позади рулевой, тоже не разрешила загадку. Там лежал судовой журнал, открытый на месте последней записи: «20.46 — до маяка Лезье 12 миль. Ветер юго-восточный, 2 балла. Волнение умеренное. Видимость хорошая. Курс на Нидлз — северо-восток 33°». Дата 18 марта и время показывали, что запись сделана за час и три четверти до того момента, как «Мэри Диар» чуть не протаранила нашу «Морскую ведьму». Записи в журнале делались каждый час, из чего следовало, что какая-то необходимость заставила экипаж покинуть судно где-то между девятью и десятью часами, вероятно, в то время, как спустился туман.

Перелистывая журнал, я не нашел ничего, что говорило бы о том, что судно собирались покинуть. Сообщалось о постоянных штормах, о том, что судно сильно трепало. «Опасное волнение, волны порой достигают мостика. Вода в трюме № 1. Помпы срываются со станин». Эта запись, сделанная 16 марта, была самой тревожной. В течение двенадцати часов кряду сила ветра держалась на уровне 11 баллов. Помпы работали непрерывно.

Если бы экипаж покинул судно 16 марта, когда был сильный шторм, это было бы понятно. Но в судовом журнале говорилось, что судно обогнуло Ушант утром 18-го, в хорошую погоду, волнение было умеренным, сила ветра всего 3 балла. Выла даже пометка: «Помпы работают нормально. Судно очищают от обломков, ведется ремонт крышки трюма № 1».

Все это ни о чем не говорило.

По трапу я взобрался на верхнюю, шлюпочную, палубу. Дверь в капитанскую каюту была распахнута; Каюта была чистой и прибранной: все на своих местах, ни признака поспешного бегства. С фотографии в серебряной рамке улыбалась миловидная девушка, ее белокурые волосы блестели на солнце, а поверх фотографии, видимо, ее собственной рукой было написано: «Папочке. Счастливых плаваний и скорых возвращений. С любовью Джанет». Налет пыли на рамке и на листе бумаги, которая оказалась грузовой декларацией, наглядно подтверждал ее содержание: «Мэри Диар» имела на борту партию хлопка, принятую в Рангуне 13 января, которая подлежала доставке в Антверпен. Поверх стопки бумаг лежало несколько авиапочтовых писем, вскрытых ножом. Письма были из Англии, на них стоял лондонский штемпель, и адресованы они были в Аден, капитану Джеймсу Таггарду, борт «Мэри Диар». Адрес был написан одним и тем же неровным круглым почерком, каким была сделана надпись на фотографии. Среди массы бумаг я обнаружил рапорт, написанный четкими мелкими буквами, под которым стояла подпись Джеймса Таггарда. Здесь же, на столике, я обнаружил и запечатанное письмо с адресом: «Мисс Джанет Таггард, Университетский колледж, Гауер-стрит, Лондон, Западно-центральный район 1». Штампа на конверте не было, и надписан он был другим почерком. Затем мой взгляд упал на два дождевика, висящие на двери, в которых ходят офицеры торгового флота, — один из плащей был значительно большего размера, чем другой.

Я начал спускаться вниз по трапу, освещая себе путь карманным фонарем. В затхлом трюме я ощутил запах гари. Однако исходил он не из буфета — там огня не было, печка была холодной. Свет фонарика выхватил из темноты полупустую консервную банку на столе. Рядом лежали масло, сыр, кусок хлеба, покрытый слоем угольной пыли; угольная пыль лежала и на ручке ножа, и на полу.

— Есть кто-нибудь здесь? — снова крикнул я.

Тишина. Я вышел на внутреннюю палубу и побежал по коридору к середине судна. И там тишина, как в шахте. Я стал спускаться и вдруг остановился. Звук! Он исходил откуда-то из глубины корабля. Это был странный, ни с чем не сравнимый звук. Внезапно он прекратился, и в вакууме тишины я четко услышал завывание ветра.

Я побежал в машинное отделение — кажется, именно оттуда исходил привлекший мое внимание звук. Может быть, это перекатывался уголь? А может быть, в котельной кто-то был? Где-то хлопнула крышка люка, а может быть, дверь.

— Э-эй! — снова закричал я. — Э-эй, там!

И тогда я услышал шаги.

Кто-то тяжелой поступью прошел мимо двери в машинное отделение и направился к мостику. Звук шагов постепенно таял, и наконец его снова заглушил плеск воды где-то внизу подо мной.

Я выскочил наружу — никого. Коридор был пуст. Я закричал, но никто не ответил. Корабль покачивало, скрипело дерево обшивки, плескалась вода, и слышно было, как над головой ритмично хлопала на ветру дверь рубки. До моего слуха издалека донесся тревожный сигнал ревуна. С «Морской ведьмы» требовали моего возвращения.

Я подошел к лестнице и уже было ступил на нее, когда увидел какого-то человека. Он промелькнул в свете моего фонарика: расплывчатая темная и неподвижная фигура, стоящая в дверном проеме.

Я замер. Потом направил на него луч и осветил целиком. Это был крупный мужчина. На нем был бушлат и морские сапоги, и весь он был покрыт угольной пылью. Пот струился с его лица, оставляя на нем светлые дорожки, лоб блестел. Правая щека и челюсть были в крови.

Вдруг он обернулся и бросился ко мне. В мгновение ока мой фонарик оказался выбитым из рук. Я ощутил запах пота и угольной пыли в тот момент, когда его сильные пальцы схватили меня за плечи, развернули как ребенка, повернув голову к тусклому свету, просачивавшемуся через дверь.

— Что вам нужно? — спросил он хриплым, срывающимся голосом. — Что вы здесь делаете? Кто вы? — Он неистово тряс меня, будто хотел вытряхнуть правду.

— Моя фамилия Сэндс, — выдохнул я. — Джон Сэндс. Я пришел сюда, чтобы посмотреть…

— Как вы попали сюда? — в его хриплом голосе звучали властные нотки одновременно с бешенством.

— По канату, — ответил я. — Мы увидели, что «Мэри Диар» дрейфует, а когда обнаружили, что нет шлюпок, то решили обследовать судно.

— Обследовать! — уставился он на меня. — Нечего здесь обследовать. — И тут же спросил, не выпуская меня из своих цепких рук: — Хиггинс с вами? Вы его подобрали? Поэтому вы здесь?

— Хиггинс? — переспросил я.

— Да, Хиггинс. — В тоне, каким он произнес это имя, звучали и бешенство и отчаяние. — Именно из-за него я спасал судно, чтобы доставить его в Саутгемптон. Если Хиггинс с вами…

Он внезапно умолк, склонив голову набок, ожидая ответа. Звук ревуна раздался совсем рядом, и я различил голос Майка, который выкрикивал мое имя.

— Они вас зовут. — Его руки конвульсивно еще сильнее сжали мои плечи. — Что у вас за судно? — потребовал он. — Какой тип?

— Яхта, — ответил я и безо всякой последовательности добавил: — Вы едва не протаранили нас прошлой ночью.