Искатель. 1961–1991. Выпуск 2 - Иннес Хэммонд. Страница 52

В конце концов жена поддалась на уговоры, но велела посадить волчицу на другую цепь, потолще, а конуру поставить за домом, на огороде. Егор так и сделал.

Главное вроде бы решилось, но прижимало с других боков.

Во-первых, как прокормить волчицу? Ей на день подавай кило три, а то и четыре мяса, а где столько взять? Опять ходить попрошайничать по скотным дворам да по ветпунктам? Но приваживание, когда требовалось подкормить волков месяц — полтора, — это одно дело, и совсем другое — кормить постоянно хотя бы одного волка. Тут не могли выручить даже друзья-мыловары, потому что ходить к ним, пусть даже раз в неделю, накладно. Семь километров туда, семь обратно да еще с грузом — и ног не напасешься. Стрелять зайцев и ворон? Это сколько ж надо настрелять, если брать по зайцу на день!

Можно было, конечно, кормить волчицу через день, в лесу волки голодают и дольше, но для чего тогда, спрашивается, он тащил ее из леса? Пусть бы там и голодала, коли ей так на роду написано.

Во-вторых, отношения с волчицей у Егора никак не складывались. Она жила у него в доме уже месяц, а глядела по-прежнему зверем. Из конуры почти не вылезала, а если и вылезала, то при виде Егора спешила снова спрятаться. Еду, которую он приносил ей, съедала ночью, и Егору оставалось лишь убирать за волчицей объедки.

Конечно, он не рассчитывал, что волчица привяжется к нему, как собака, но и такой открытой неприязни не ожидал. Думал, что как-нибудь поладят, хотя и сам не знал, зачем ему это нужно. Когда в лесу он решил отвезти ее домой, у него и на уме не было приручать ее, пусть бы она и выжила. Это желание возникло позже, когда он нянчился с ней, залечивая рану на лбу и сращивая лапу. Легко сказать — вылечить дикую волчицу, которая даже близко к себе не подпускает, так и норовит отхватить руку. Одна жена видела, как он мучился с ней. Но ведь вылечил! Тогда-то и подумалось: а что, как приручить? Ведь приручил когда-то Тимофей Бирюков своего волка.

Но самым больным был вопрос: что делать с волчицей дальше? Держать ее в доме за здорово живешь не имело смысла, но тогда куда девать? Ответ напрашивался самый простой: отпустить на все четыре стороны. Раз не приручается и кормить нечем, пусть идет себе.

Но тут-то и начинались терзания. Отпустить ни за что ни про что волчицу обратно в лес! Одна только мысль об этом казалась Егору кощунственной.

Отпустить, но его мнению, можно было кого угодно, хоть чертя, но только не волка. От волков, кроме вреда, ничего. Жрать горазды и жрут всех подряд, никому в лесу спасения нету. А скотины сколько режут? Ладно бы летом, когда скот пасется, так и зимой разбойничают, и не уследишь — то через крышу во двор заберутся, то подкопают. Щель сделают — и в нее. Как только пролезают, дьявол их знает. У иных от этого вся шерсть на спинах вытерта. Убьешь, а у него на спине проплешины, как будто на нем ездили. Вот и скажешь после этого — отпустить.

В общем, неизвестно, как поступил бы Егор с волчицей, оставайся все по-старому, но нежданно и негаданно события круто изменили ход.

Часть вторая

ЛЮБОВЬ

Ночами волчица выла.

Собака воет, и то тоска, а тут — волк. Мороз по коже, а потому Егор предвидел, что рано или поздно в деревне начнется недовольство: кому хочется каждую ночь слушать могильное волчье завывание? А вдобавок и собачье, поскольку деревенские собаки начинали сходить с ума, едва вой волчицы докатывался до них. Хорошо еще, дом стоял на отшибе, и лишь ближайшие соседи Егора могли слышать вой. Но соседи разве не люди? Проснутся раз, проснутся другой, а потом скажут: делай, Егор, что хочешь, а слушать твою музыку мы не желаем. Ты нас с собой не равняй. Думаешь, если сам лесовик, то и другие?

Не думал так Егор и не хотел, чтобы волчица выла, и как только она заводила свою пластинку, он выходил из дома и цыкал на нее. Но всякий раз не нацыкаешься, и в конце концов Егор дождался того, о чем все время думал.

Утром пришел Петька Синельников. Сосед — ближе нету, дома бок о бок стоят. Правда, никакой такой дружбы у Егора с Петькой не водилось, скорее наоборот, но здороваться здоровались.

— Егор, у тебя совесть есть? — спросил Петька, не успев войти.

— Есть, — ответил Егор. Раз спрашивает человек, почему не ответить.

— А я так думаю, что нету. Если бы была, ты не привязал бы эту волчицу. Чего она каждую ночь воет?

— А твоя собака не воет?

— Сказал тоже: собака! А то ты не знаешь, кто как воет!

Егор молчал. Петька был прав со всех сторон, но Петька, как всегда, лез нахрапом, а Егор этого не любил. Пришел, давай поговорим по-человечески, а то сразу про совесть, как прокурор какой.

А Петька, видя, что Егор молчит и, значит, озадачен, нажал сильнее:

— Я так тебе скажу, Егор: ты или застрели свою паскуду, или я заявлю куда надо. Волк вне закона объявлен, а у тебя он как барин живет. Противно же глядеть, как ты с этой шелудивой возишься!

— А ты не гляди, — сказал Егор, — я тебя не заставляю. Тебе-то какое дело, вожусь я с ней или нет?

— А такое, что нечего волчице жить в деревне. У меня, если хочешь, корова молока поубавила. Как завоет твоя стерва, Зорьку аж в пот кидает. Того и гляди совсем перестанет доиться. В общем, Егор, я тебя предупредил, а ты уж сам смотри, как бы хуже не было.

Такой вот получился разговор. Егор знал Петьку и не сомневался, что тот как сказал, так и сделает — либо бумагу куда напишет, либо так нажалуется. Ну и черт бы с ним, пусть жалуется. Пока соберется, что-нибудь придумаем.

А что можно было придумать? Не будешь же стоять над волчицей с палкой: не вой, мол. Самое простое — сделать намордник, но тогда как кормить? Каждый раз снимать и опять надевать? Замучаешься. Волчица — не собака, просто так не подойдешь да не наденешь. Когда-никогда изловчится и хватит. И все же что-то надо делать. Как ни погляди, а Петька прав. И сам заметил: корова и овцы шарахаются, когда слышат вой. Правда, Красавка как доилась, так и доится, но ведь корова корове тоже рознь.

Подождав, пока за Петькой захлопнется калитка, Егор оделся и пошел к волчице. Она, как всегда, сидела в конуре. Егор прибрался вокруг, а потом присел на чурбак, валявшийся неподалеку от конуры. В прорезь был виден серый волчицын бок.

— Дождалась, дура, — сказал Егор. — Петька вон приходил, говорит, к стенке тебя надо. А ты как думала? Лежишь, тебе все до феньки, а мне как? Петька мужик стервозный, напишет бумагу, приврет чего, а потом выкручивайся. Не можешь не выть, что ли? Довоешься…

Вечером, когда пришла с работы жена, Егор рассказал ей про Петьку.

— Напишет, и думать нечего, — сказала жена. — Ох, Егор, Егор… Ну зачем тебе все это? Что у тебя, другого дела нет? А ты все с волчицей да с волчицей. Да застрели ты ее, ей-богу! Ну не можешь сам, позови кого, мало ль мужиков с ружьями.

— Еще чего, — сказал Егор, — позови! Не буду никого звать и убивать не стану. А не кончит выть — намордник сделаю.

— Еще чудней, — сказала жена. — Волк в наморднике! Достукаешься, дурачком считать будут.

— Пусть считают, — усмехнулся Егор. — Мне от этого ни жарко ни холодно.

Ложась спать, Егор надеялся, что волчице, может быть, надоест надсаживать глотку, однако ночью его снова разбудил вой. Заворочалась и жена, и только дочка спала по-детски крепко и безмятежно.

Надев валенки на босу ногу, Егор вышел и загнал волчицу в конуру. Все, сказал он, хватит чикаться, завтра же сделаю намордник.

Утром Егор принялся за работу. Всяких ремней у него хватало, и он, выбрав подходящий, уселся с шилом и дратвой у окна. Часа через полтора намордник был готов — не совсем складный, зато прочный, что и требовалось. Полюбовавшись на дело своих рук, Егор стал прикидывать, как бы получше управиться с волчицей. Сделать это одному было трудно, но звать кого-нибудь на помощь Егор не хотел. Хоть и сказал жене, что ему, дескать, все равно, как о нем будут говорить, однако лишние разговоры были ни к чему. А кто ж утерпит, чтоб не похвастать, что помогал Егору взнуздывать волчицу?