Лучшие классические детективы в одном томе (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан. Страница 61

– При жизни моей бедной матери ее друзья не всегда были моими друзьями. Теперь, когда я лишилась ее, сердце мое обращается за утешением к людям, которых она любила. Она любила вас. Постарайтесь быть моим другом, Друзилла, если можете.

Откликнувшись на ее предупредительность со всем доступным мне дружелюбием, я села, по ее просьбе, возле нее на диван. Мы заговорили о семейных делах и планах на будущее – обо всем, за исключением одного только плана, который должен был окончиться свадьбой. Как ни старалась я повернуть разговор на эту сторону, она решительно отказывалась понимать мои намеки. Глядя на нее теперь с новым интересом и припоминая, с какой опрометчивой быстротой она приняла предложение мистера Годфри, я сочла своей священною обязанностью горячо вмешаться и заранее была уверена в исключительном успехе. Быстрота действия тут была, как я полагала, залогом этого успеха. Я тотчас вернулась к вопросу о прислуге, нужной для меблированного дома.

– Где список, душечка?

Рэчел подала мне список.

– «Кухарка, судомойка, горничная и лакей», – прочитала я. – Милая Рэчел, эти слуги нужны только на срок, на тот срок, на который ваш опекун нанял этот дом. Нам будет очень трудно найти честных и опытных слуг, которые согласились бы наняться на такой короткий срок, если мы будем искать их в Лондоне. Дом в Брайтоне снят?

– Да. Его снял Годфри, и слуги в этом доме просили, чтобы он их оставил. Он не был уверен, годятся ли они для нас, и вернулся, не решив ничего.

– А сами вы неопытны в таких вещах, Рэчел?

– Не особенно.

– А тетушка Эблуайт не хочет утрудить себя?

– Да. Не осуждайте ее, бедняжку, Друзилла. Я думаю, что это единственная счастливая женщина, с какой я когда-либо встречалась.

– Есть различные степени счастья, дружок. Мы должны как-нибудь посидеть и поговорить об этом. А пока я возьму на себя затруднительный выбор слуг. Пусть ваша тетушка напишет письмо к слугам в брайтонском доме.

– Она подпишет письмо, если я его напишу за нее, – а это одно и то же.

– Совершенно одно и то же. Я возьму письмо и завтра поеду в Брайтон.

– Как вы добры! Мы приедем туда к вам, как только все будет готово. Надеюсь, вы останетесь погостить у меня. Брайтон всегда так оживлен – вам, наверное, там понравится.

Вот в каких словах была я приглашена, и передо мной открылась блестящая возможность вмешаться во все.

Разговор происходил в середине недели. В субботу дом для них был готов. В этот краткий промежуток я проверила не только рекомендацию, но и религиозные воззрения всех слуг, обращавшихся ко мне, и успела сделать выбор, одобренный моей совестью. Я также нашла и навестила двух серьезных моих друзей, живших в этом городе, которым могла поверить благочестивую цель, приведшую меня в Брайтон. Один из них – носивший духовный сан – помог мне закрепить места для нашего маленького общества в той церкви, в которой он сам служил. Другой друг – незамужняя женщина, такая же, как и я, – предоставил в полное мое распоряжение свою библиотеку (всю состоявшую из драгоценных изданий). Я взяла у нее с полдюжины сочинений, старательно выбранных для Рэчел. Разложив их наивыгоднейшим образом в тех комнатах, которые она должна была занять, я сочла свои приготовления законченными. Незыблемая твердыня веры в слугах, которые будут ей служить, незыблемая твердыня веры в священнике, который будет ей проповедовать, незыблемая твердыня веры в книгах, лежавших на ее столе, – таков был тройной подарок, который мое усердие приготовило для осиротелой девушки. Небесное спокойствие наполнило мою душу в ту субботу, когда я сидела у окна, поджидая приезда моих родственниц. Суетные толпы сновали взад и вперед перед моими глазами. Ах, многие ли из этих людей сознавали так, как я, что они безупречно исполнили свою обязанность? Ужасный вопрос! Не будем останавливаться на нем.

В седьмом часу они прибыли. К моему великому изумлению, их провожал не мистер Годфри (как я ожидала), а стряпчий, мистер Брефф.

– Как вы поживаете, мисс Клак? – сказал он. – На этот раз я намерен остаться.

Этот намек на случай, когда я принудила его отступить со своими делами перед моим делом на Монтегю-сквер, убедил меня, что старый грешник приехал в Брайтон для какой-то особой цели. Я приготовила маленький рай для моей возлюбленной Рэчел, и вот уже является змей-искуситель.

– Годфри было очень досадно, Друзилла, что он не мог приехать с нами, – сказала моя тетка Эблуайт. – Что-то задержало его в Лондоне. Мистер Брефф вызвался занять его место и остаться у нас до понедельника. Кстати, мистер Брефф, мне предписано делать моцион, а мне это совсем не нравится. Вот… – прибавила тетушка Эблуайт, указывая из окна на больного, которого вез в кресле слуга, – вот мой идеал моциона. Если вам нужен воздух, вы можете им пользоваться в кресле, а если вам нужна усталость, я уверена, можно достаточно устать, глядя на этого слугу.

Рэчел молча стояла у окна, устремив взгляд на море.

– Вы устали, дружок? – спросила я.

– Нет. Мне только немного грустно, – ответила она. – Я часто видела море на нашем йоркширском берегу при таком же освещении. И я думаю, Друзилла, о тех днях, которые никогда не вернутся.

Мистер Брефф остался и к обеду, и на целый вечер. Чем дольше я глядела на него, тем сильнее убеждалась, что он приехал в Брайтон с какой-то тайной целью. Я старательно наблюдала за ним. Он принял самый непринужденный вид и все время болтал безбожные пустяки – до тех пор, пока не настала пора проститься. Когда он пожимал руку Рэчел, я заметила, что его суровые и хитрые глаза бросили на нее долгий взгляд, исполненный особого интереса и внимания. Очевидно, цель, которую он имел в виду, касалась ее. Он не сказал ничего особенного ни ей и никому другому при расставании. Он напросился к завтраку на следующий день и ушел ночевать в гостиницу.

На следующее утро не было никакой возможности заставить тетушку Эблуайт вовремя снять капот, чтоб успеть одеться для церкви. Ее больная дочь (по моему мнению, не страдавшая ничем, кроме неизлечимой лености, унаследованной от матери) объявила, что она намерена весь день провести в постели. Рэчел и я одни пошли в церковь. Великолепную проповедь сказал мой даровитый друг об языческом равнодушии света к маленьким прегрешениям. Более часа гремело его красноречие в священном здании. Я спросила у Рэчел, когда мы выходили из церкви:

– Нашло ли это путь к вашему сердцу, дружок?

Она ответила:

– Нет, у меня только сильно разболелась голова.

Такой ответ мог обескуражить многих. Но когда я вступаю на душеспасительную стезю, ничто не обескураживает меня.

Когда мы вернулись, тетушка Эблуайт и мистер Брефф уже завтракали. Рэчел, сославшись на головную боль, отказалась от завтрака, и хитрый стряпчий тотчас этим воспользовался.

– Для головной боли есть только одно лекарство, – сказал этот противный старик, – прогулка, мисс Рэчел, вылечит вас. Я к вашим услугам; сделаете ли вы мне честь принять мою руку?

– С величайшим удовольствием; я сама очень хочу прогуляться.

– Уже третий час, – кротко заметила я, – а обедня, Рэчел, начинается в три.

– Неужели вы думаете, что я снова пойду в церковь, – сказала она капризно, – с такой головной болью!

Мистер Брефф раболепно распахнул перед нею дверь, и через мгновение оба вышли из дома. Не знаю, чувствовала ли я когда-нибудь сильнее священную обязанность вмешаться, нежели в эту минуту. Но что было делать? Ничего, как только вмешаться при первом удобном случае попозднее в тот же день.

Когда я вернулась из церкви и они возвратились с прогулки, первый же взгляд на стряпчего убедил меня, что он высказал ей все, что собирался сказать. Никогда раньше не видела я Рэчел такой молчаливой и задумчивой. Никогда раньше не видела, чтобы мистер Брефф выказывал ей такую преданность, такое внимание и смотрел на нее с таким явным уважением. Он объявил (может быть, выдумав это), что приглашен к обеду, и рано простился с нами, намереваясь вернуться в Лондон с первым же утренним поездом.