Лучшие классические детективы в одном томе (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан. Страница 77

Боюсь, что такое описание моего состояния покажется читателю очень странным, чтобы не сказать больше. К чему я прибег прежде всего, попав в такое исключительное положение? Отдалился ли от всякого общества? Заставил ли себя проанализировать неопровержимый, хотя и невероятный факт, стоявший передо мною? Поторопился ли в Лондон с первым же поездом, чтобы посоветоваться с компетентными людьми и немедленно произвести следствие? Нет. Я отправился искать приют в доме, куда решил не входить никогда, чтобы не унизить собственного достоинства, и сидел, прихлебывая ром с водой, в обществе старого слуги в десять часов утра. Такого ли поведения можно было ожидать от человека, поставленного в мое ужасное положение? Могу только ответить, что вид знакомого лица старого Беттереджа был для меня неоценимым утешением и что грог старого Беттереджа помог мне так, как, думаю, ничто другое не помогло бы мне в той телесной и душевной апатии, в которую я впал. Только это и могу я сказать в свое оправдание и готов искренне восхищаться, если мои читатели и читательницы неизменно сохраняют достоинства и строгую логичность поведения во всех обстоятельствах жизни.

– Вот одно-то уж верно по крайней мере, мистер Франклин, – сказал Беттередж, бросая ночную рубашку на стол и указывая на нее, как на живое существо, которое может его услышать. – Верно то, что она лжет.

Этот успокоительный взгляд на дело меня не успокоил.

– Я так же невиновен в покраже алмаза, как и вы, – сказал я, – но рубашка свидетельствует против меня! Краска и метка на ночной рубашке – это факты.

Беттередж взял мой стакан со стола и сунул его мне в руку.

– Факты? – повторил он. – Выпейте-ка еще грогу, мистер Фрэнклин, и вы преодолеете слабость, заставляющую вас верить фактам. Дело нечисто, сэр, – продолжал он, понизив голос. – Вот как я отгадываю загадку! Дело нечисто, и мы с вами должны его расследовать. В жестяной шкатулке ничего больше не было, когда вы ее раскрыли?

Вопрос этот тотчас же напомнил мне о конверте в моем кармане. Я вынул его и распечатал. Там оказалось несколько мелко исписанных страниц. Я с нетерпением взглянул на подпись внизу письма: «Розанна Спирман».

Когда я прочитал это имя, внезапное воспоминание осенило меня, и я воскликнул, осененный неожиданной догадкой:

– Постойте! Розанна Спирман поступила к моей тетке из исправительного дома? Розанна Спирман прежде была воровкой?

– Сущая правда, мистер Фрэнклин. Что ж из этого, позвольте спросить?

– Как «что ж из этого»? Почем мы знаем – может быть, все-таки она украла алмаз? Почем мы знаем – может быть, она с умыслом запачкала краской мою ночную рубашку?

Беттередж положил свою руку на мою и остановил меня, прежде чем я успел сказать что-либо еще.

– Вы сумеете оправдаться, мистер Фрэнклин, в этом нет ни малейшего сомнения. Но, я надеюсь, не таким путем. Посмотрите сперва, что говорится в письме, сэр. Из уважения к мертвым посмотрите, что говорится в письме.

Серьезность, с какой он произнес это, показалась мне почти упреком.

– Судите сами об ее письме, – сказал я, – я прочту его вслух.

Я начал – и прочитал следующие строки:

– «Сэр, я должна сделать вам признание. Иногда признание, в котором заключается много горя, можно сделать в немногих словах. Мое признание можно сделать в трех словах: я вас люблю…»

Письмо выпало из моих рук. Я взглянул на Беттереджа.

– Ради бога, – воскликнул я, – что это значит?

Ему, по-видимому, неприятно было отвечать на этот вопрос.

– Сегодня утром вы были наедине с Хромоножкой Люси, – сказал он, – разве она вам ничего не говорила о Розанне Спирман?

– Она даже не упоминала имени Розанны Спирман.

– Пожалуйста, вернитесь к письму, мистер Фрэнклин. Говорю вам прямо: у меня недостает духа огорчать вас после того, что вы уже перенесли. Пусть она сама говорит за себя, сэр, и продолжайте пить ваш грог. Ради собственного спокойствия продолжайте пить ваш грог!

Я снова вернулся к письму:

– «Постыдно для меня было бы писать вам об этом, будь я жива, но меня уже не будет на свете, сэр, когда вы найдете мое письмо. Вот это и придает мне смелости. Даже и могилы моей не останется, чтобы сказать вам обо мне. Я решаюсь написать всю правду, потому что Зыбучие пески ждут, чтобы скрыть меня, едва лишь слова эти будут написаны.

Кроме того, вы найдете в моем тайнике вашу ночную рубашку, испачканную краской, и захотите узнать, каким образом я спрятала ее и почему ничего не сказала вам об этом, когда была жива. Могу привести только одну причину: я совершила эти странные поступки потому, что люблю вас.

Не стану утомлять вас рассказом о себе самой и о своей жизни до того дня, как вы приехали в дом миледи. Леди Вериндер взяла меня из исправительного дома. Я поступила в исправительный дом из тюрьмы. Я была посажена в тюрьму потому, что была воровкой. Я была воровкой потому, что мать моя таскалась по улицам, когда я была девочкой. Мать моя таскалась по улицам потому, что господин, бывший моим отцом, бросил ее. Нет никакой необходимости подробно рассказывать такую обыкновенную историю. Она довольно часто рассказывается в газетах.

Леди Вериндер и мистер Беттередж были очень добры ко мне. Эти двое и начальница исправительного дома были единственные добрые люди, с которыми мне случилось встретиться за всю мою жизнь. Я могла бы оставаться на своем месте – не очень счастливой, но могла бы оставаться, если бы вы не приехали. Я не виню вас, сэр. Во всем виновата я – только я!

Помните утро, когда вы спустились к нам с дюн, отыскивая мистера Беттереджа? Вы были похожи на принца из волшебной сказки. Вы похожи были на возлюбленного, созданного мечтой. Вы были восхитительнейшим человеком, когда-либо виденным мной. Что-то похожее на счастливую жизнь, которой я никогда еще не знала, мелькнуло передо мною в ту минуту, когда я увидела вас. Не смейтесь над этим, если можете. О, если бы я могла заставить вас почувствовать, насколько серьезно это для меня!

Я вернулась домой и написала ваше и мое имя рядом – на рабочем ящичке. Потом какой-то демон – нет, мне следовало бы сказать: добрый ангел – шепнул мне:

«Ступай и посмотрись в зеркало». Зеркало сказало мне… все равно, что оно сказало. Но я была слишком сумасбродна, чтобы воспользоваться этим предостережением. Я все больше и больше привязывалась к вам сердцем, словно была одного с вами звания и прекраснее всех женщин, каких когда-либо случалось вам видеть. Как я старалась – о боже, как я старалась! – заставить вас взглянуть на меня! Если бы вы знали, как я плакала по ночам от горя и досады, что вы никогда не обращали на меня внимания! Может быть, вы пожалели бы меня тогда и время от времени удостаивали бы меня взглядом, для того чтобы я находила силу продолжать жить.

Но, может быть, взгляд ваш не был бы очень добрым, если бы вы знали, как я ненавижу мисс Рэчел. Я, кажется, догадалась о том, что вы влюблены в нее, прежде, чем вы это узнали сами. Она дарила вам розы, чтобы вы носили их в петлице. Ах, мистер Фрэнклин! Вы носили мои розы чаще, чем предполагали вы или она! Единственное утешение, которое я имела в то время, состояло в том, чтобы потихоньку поставить в ваш стакан с водой мою розу вместо ее розы, а ее розу выбросить.

Если бы она действительно была так хороша, какой казалась вам, я, может быть, легче переносила бы все это. Нет, пожалуй, я сильнее возненавидела бы ее. Что, если бы одеть мисс Рэчел служанкой и снять с нее все ее уборы?.. Не знаю, зачем я пишу все это. Нельзя ведь отрицать, что у нее дурная фигура: она слишком худощава. Но кто может сказать, что нравится мужчине? И молодым леди позволительно иметь такие манеры, за которые служанка лишилась бы места. Но это не мое дело. Я не могу надеяться, что вы прочтете мое письмо, если я стану писать таким образом. Только обидно слышать, как мисс Рэчел называют хорошенькой, когда знаешь, что все это происходит от ее нарядов и от ее уверенности в самой себе.

Постарайтесь быть терпеливым со мной, сэр. Я сейчас перейду к тому времени, которое вас интересует, когда пропал алмаз.