Однажды Эрот пошутил на балу:
Ударил стрелой о колонну
И ранил сидевшую в дальнем углу
Седую почтенную бонну.
«Беда от возни твоей, мальчик Эрот!
Оставь, не дразни человеческий род!
Что скажешь?» — Молчанье —
Ответ на ворчанье:
Где шутит Эрот, ни к чему замечанье!
И чопорный клуб обстрелял мальчуган,
И вновь приключились напасти:
Со стула заслуженный пал ветеран
В порыве восторга и страсти!
«Ты что вытворяешь, лукавый злодей?
Зачем ты стреляешь в серьёзных людей?
Бедняга — рехнулся!»
Эрот усмехнулся
И только небрежно крылом отмахнулся.
Безбрачья обет было дать захотел
Причетник, — великое дело!
Однако, над кельей Эрот пролетел,
И та через миг опустела.
«Святошам, и тем не даёшь ты житья!
Причетник — добыча совсем не твоя:
Он дал бы обет!» — А
Эрот нам на это:
«Обет его — я! Нет святее обета!»
Напрасно дворянку просватал король:
Вмешался стрелок сумасбродный, —
Король, испытавший волшебную боль,
Женился на деве безродной!
«Зачем королю ты меняешь девиц?
Нахальство твоё не имеет границ!»
И слышим: «Поди-ка,
И сам я — владыка,
И, стало быть, вы рассуждаете дико!»
И тут рассердился мальчишка Эрот:
«Я стрелы и лук позабуду,
За жалобы ваши, бездумный народ,
Я жалить вас больше не буду!»
«Стрелок безрассудный, постой, погоди!
Любовью любого из нас награди
Иль мучай безбожно,
Одно непреложно:
Мы знаем, что жить без тебя — невозможно!»
Двое сырных клещей
О природе вещей
Рассуждали, ворочаясь в сыре.
Ортодокс хладнокровно
Молвил: «Сыр, безусловно,
Зародился в свободном эфире».
Еретик же в ответ
Возразил ему: «Нет,
В эти сказки пусть веруют люди.
Позабудьте о сырном
О пространстве всемирном,
Ибо сыр зародился на блюде!»
И продолжили спор,
И от них до сих пор
Я сдвигаю насмешливо брови:
Обсуждаются вещи
С каждым разом всё резче,
Но не вспомнил никто… о корове! [16]
Франклин уехал за покупкой,
Простился с дочерью голубкой.
Она слыла особой строгой,
Слыла холодной недотрогой…
И тут явился рыцарь важный,
И устремил в ней взор свой влажный,
Прося любви за ради Бога, —
Но отказала недотрога.
Вторым пришёл помещик местный,
Богач и щёголь всем известный,
И начал петь ещё с порога,
Но отказала недотрога.
За ним вослед пришёл купчина,
Солидный, денежный мужчина.
Сулил он много, очень много…
Но отказала недотрога.
И, наконец, возник в хоромах
Стрелок, что парень был не промах.
Бедняк, он был одет убого,
Но… встрепенулась недотрога!
Кому-то — смех, кому-то — слёзы,
Там — одобренье, там — угрозы.
Летит скакун, пылит дорога, —
Сбежала с парнем недотрога! [18]
Он — старый охотник, угрюмый и злой,
И взор его — холод безбрежный.
То вяло влачится, то мчится стрелой
Скакун его — конь белоснежный.
Охотник без промаха бьёт наповал.
Он связан с твоею судьбою:
Везде, где ты будешь, и есть, и бывал,
Он мчит за тобою.
Он — Смерть, что на ремени скачет верхом
Сейчас, в эти самые сроки,
Когда я над этим склонился стихом,
Рифмуя упрямые строки.
Он скачет, когда ты, вникая в меня,
Припал к своему восьмистрочью.
Ты слышишь копыта средь белого дня,
Ты слышишь их ночью.
Ты слышишь, на башне пробили часы:
Бам-бам! — трепещите, живые!
Бам-бам! — встрепенулись охотничьи псы:
Их звуки бодрят роковые.
С трудом, еле-еле полдневной порой
Ты слышишь их грозную свору,
Но явственно слышишь отчаянный вой
В полночную пору.
Со следа их свору не сбить никому,
Всегда она — с доброй добычей.
Столетья проходят, уходят во тьму, —
Но свора хранит свой обычай.
Вечерние звоны врываются в дом,
Где ты ещё. кажется, дышишь,
Но псы твоей смерти — уже за углом, —
Ужель ты не слышишь?
Найдётся ль на свете такой уголок,
Где Смерть свои планы не строит?
Быть может, финал твой уже недалек,
И думать о лучшем не стоит?
Собаки нас травят и ночью, и днем,
И лучшее — в нашей кручине
Мечтать как о счастье, мечтать об одном, —
О лёгкой кончине!
А где-то живет, побуждая сейчас
Подумать о зле неизбежном,
Хозяин, что шлёт против нас, против нас
Стрелка на коне белоснежном.
Хозяин велит, — и приходит беда,
И жертва рыдает и стонет,
Но Он — никогда, никогда, никогда
Собак не отгонит!
Его никогда мы не видим лица,
Он глух к нашим жалобам слёзным,
Но мы прославляем Его без конца,
Склоняясь пред Ним, перед грозным.
И пусть мы приходим к Нему одному
В бессмысленной жалкой надежде,
Давайте и впредь обращаться к Нему
И верить, как прежде! [19]