Тайна бильярдного шара. До и после Шерлока Холмса [сборник] - Дойл Артур Игнатиус Конан. Страница 20

ДЕНЬ ИЗ ЭПОХИ

РЕГЕНТСТВА

Описанные мною события происходили в бурные годы начала девятнадцатого столетия, когда Британия переживала век героев и шутов. В перерывах между боксерскими поединками, скаковыми дерби, великосветскими балами и дворцовыми скандалами страна превратилась во владычицу морей и смогла победить хваленую наполеоновскую гвардию. Шутники с Сент-Джеймс-стрит и игроки из клуба «Ватьер» были той же породы и нрава, что и храбрецы Веллингтона или «разгильдяи» и «недоумки», вызвавшие гнев Нельсона, а впоследствии своей доблестью завоевавшие его восхищение. В одном и том же человеке могли причудливо сочетаться пресыщенная изнеженность и отчаянная удаль. Поэтому неудивительно, что денди, вечером жуировавший в светском салоне, наутро превращался в яростного дуэлянта. Над всем этим странным обществом, где замысловато переплелись жестокость и сентиментальность, возвышалась тучная фигура принца-регента Георга, чудовищная по своей ничтожности и чрезвычайно интересная с точки зрения несвойственного человеку отсутствия каких бы то ни было интересов. Слабый и жалкий, лжец и трус, он до сих пор неким непостижимым образом приковывает к себе внимание потомков так же, как когда-то — современников, тем самым невольно вынуждая нас отвращать свой взор от людей куда более достойных.

Король Георг III пребывал уже во второй, быстро развивавшейся стадии безумия, в то время как принц-регент ждал восшествия на престол и временно исполнял обязанности своего отца. Дважды в год регенту предписывалось являться в Виндзорский замок, где содержался сумасшедший монарх, и справляться о его самочувствии. Все это представляло собой чистейшую формальность, но превратности истории таковы, что в высшей степени запутанное британское конституционное право безоговорочно довлело над королями и палатами лордов и общин, единодушно стенавшими и поносившими его тираническое господство. И поэтому, вопреки своей воле, этот слабый и недалекий человек покинул резиденцию в Брайтоне и отправился на север, чтобы исполнить столь ненавистный ему долг.

Однако в Виндзор он поехал не один. Он вообще избегал одиночества, особенно когда другие могли сделать за него его работу или, по крайней мере, существенно облегчить ее. На сей раз одним из его попутчиков был сэр Чарльз Трегеллис — ценитель мод, отважный дуэлянт, изнеженный повеса, осторожный игрок и завсегдатай великосветских салонов, чьи полуопущенные веки и высокомерный взгляд приводили в замешательство даже самых родовитых членов клубов «Ватьер» или «Брукс». Компанию им составил лорд Ярмут, прославившийся своей пышной огненно-рыжей шевелюрой и бакенбардами, — заядлый игрок, спорщик и бретер. Целый день они ехали густыми лесами Суссекса и пологими холмами Суррея, пока, наконец, под вечер, уже по щиколотку в игральных картах, распечатывая очередную колоду, они не увидели Темзу, плавно изгибавшуюся среди зеленых лугов, и грозные башни Виндзорского замка, темневшие на фоне багряно-золотистого сентябрьского заката. По дороге в Лондон принца ждали еще две перемены карет и лошадей, ибо стало известно, что Его Высочество нуждается в обществе, и его друзья спешили со всех сторон, дабы исполнить прихоть августейшей особы.

Почему принц должен был обязательно навестить отца? Ему вполне хватило одного официального визита, к тому же доктор Джон Уиллис и его сын регулярно предоставляли свои отчеты. В таком состоянии принц видел отца один-единственныи раз и с тех пор никак не мог забыть их встречи. Воспоминания о ней часто преследовали его, когда он беспокойно ворочался по ночам, тщетно пытаясь уснуть, и далеко не всегда ему удавалось избавиться от них с помощью бесчисленных рюмок мараскина. Казалось, положение принца-регента и наследника престола само по себе ограждало его от любых неприятностей. Весь мир стоял на страже его покоя, но природа являлась досадным исключением в этой идиллии. Она являла собой грубую, жестокую и не прикрытую дворцовым политесом реальность. За всю свою жизнь принц не услышал ни единого резкого слова или упрека ни от кого, кроме сурового старика-отца и жены, этой отвратительной немки с непроизносимой фамилией. Пару раз, когда палату общин просили разрешить оплатить его долги из казны, там звучали довольно едкие и нелицеприятные речи, но он их не слышал. Они достигали его ушей в самой смягченной и обтекаемой форме. Придворные льстецы и подхалимы, словно сквозь сито, просеивали все, что доходило до него из внешнего мира. И теперь туда, где он доселе жил в тепличных условиях, окруженный потворством и угодничеством, словно вихрь, ворвалась жестокая реальность — болезнь отца. Король, по положению стоявший гораздо выше него, все больше впадал в детство, в слезливое старческое слабоумие. Трусливая натура принца Георга приходила в ужас от одного вида болтливого безумца-старика, беспрестанно изрыгавшего бесконечные потоки бессмысленных слов. В эти минуты он со всей явью осознал, что существует высший закон и суд, перед которым все его исключительное положение и привилегии суть прах. Он всеми силами старался избежать этой встречи, а после — скорее позабыть о ней. Именно поэтому его апартаменты, куда он пригласил своих друзей, помещались в крыле замка, расположенном как можно дальше от покоев короля.

К позднему ужину накрыли двенадцать приборов, и все его участники засиделись за бокалами вина далеко за полночь. Принц много пил, чтобы облегчить тяготившее его моральное бремя. Дом монарших страданий навевал на него неимоверную тоску. Остальные пили наравне с ним или даже больше, стараясь выказать сочувствие своему августейшему другу, а также в собственное удовольствие, ибо обильные возлияния являлись в те времена общепринятой нормой. За столом сидели: острый на язык румяный Шеридан, Хертфорд, муж нынешней фаворитки принца, его сын Ярмут, Теодор Хук, душа компании, весельчак и шут, Трегеллис, раскрасневшийся после четвертой бутылки, Монфор с похотливым взором и безукоризненноповязанным галстуком, гвардеец Маккиннон и Бенбери, недавно застреливший сэра Чарльза Уильямса в каком-то известняковом карьере. Именно эти люди, вопреки добродетели и мудрости всей Британии, составляли ближний круг принца-регента на пятидесятом году его жизни.

Томас Лоренс. Портрет Георга III

Он сидел, развалившись на стуле, и по мере того, как графины сменяли друг друга, его глаза все больше стекленели, а лицо все сильнее наливалось кровью.

Камзол был наполовину расстегнут, и наружу торчала мятая рубашка с пышным жабо. От праздности и винопития он очень сильно растолстел, но на дворцовых церемониях всегда выступал с величественной торжественностью. Теперь, в час — досуга, все августейшее величие словно испарилось, и он вольготно устроился во главе стола — грубый, опухший, расплывшийся от жира, рано постаревший человек. За ужином он был забавен. Он обладал двумя несомненными талантами: умел увлекательно рассказать историю или анекдот и довольно неплохо пел. Будь он простолюдином, он всегда оставался бы душой любой компании. Но мозг его с каждым годом слабел, так что он сильно уступал окружавшим его закаленным гулякам и бражникам. Несколько бокалов вина веселили его, выпив чуть больше, он делался сентиментально-слезливым; добавив еще немного, он становился совершенно невменяемым. К описываемому времени принц-регент уже начисто утратил всю былую благовоспитанность и сдержанность. В перерывах между возлияниями он гневно ругал братьев, жену и дочь, принцессу Шарлотту. В палате общин он визгливо кричал на вигов, этих проклятых вигов, которые отказывались повиноваться и не давали ему денег, чтобы расплатиться с досаждавшими ему кредиторами. Он обрушивал свою ярость на всех и вся, мешавших молниеносному исполнению его бесчисленных капризов. Большинство в собравшейся за столом компании хоть как-то поддерживало принца своим напускным сочувствием, остальные же, потупившись, глядели в свои бокалы или же неодобрительно задирали брови, обмениваясь красноречивыми взглядами. Более того, на какой-то стадии пьяного восторга он принимался врать, забрасывая окружающих совершенно абсурдной, наскоро сочиненной тщеславной и самовлюбленной похвальбой. Это являлось одним из пороков всей правящей династии и стало главной причиной сумасшествия его отца, потерявшего способность отличать правду от вымысла. За изнеженным, тупым сибаритом всегда маячит тень безумия.