Тень Бонапарта - Дойл Артур Игнатиус Конан. Страница 28

— А, так вот он где! — гневно крикнула она. — Я вижу все! И все понимаю! Ну хорошо же, я поговорю с ним! Пропусти меня, Констан! Как ты осмеливаешься загораживать мне дорогу?!

— Разрешите мне доложить о вас, ваше императорское величество.

— Я сама доложу о себе!

Быстрым движением она отстранила протестовавшего слугу, раздвинула портьеру и исчезла в смежной комнате.

Яркий румянец, несмотря на наложенные на щеки белила, заливал ее лицо; глаза сверкали гневом оскорбленной женщины. Она не боялась предстать перед мужем. Но в изменчивой, нервной натуре переход от безумной отваги к самой отчаянной трусости совершается слишком быстро! Не успела она скрыться в соседней комнате, как оттуда раздался грозный окрик, словно рычание разъяренного зверя, и тотчас Жозефина в ужасе выбежала из комнаты в палатку.

Император вне себя от ярости бежал за женой. Жозефина была так испугана, что бросилась прямо к камину; мадам де Ремюза, не желавшая в качестве арьергарда принять на себя натиск разгневанного императора, бросилась вслед за нею. Так они обе бежали, словно спугнутые с гнезда наседки, и, дрожа всем телом, опустились на свои прежние места. Тяжело дыша, не смея поднять глаз, они молча сидели, пока Наполеон с нервно подергивающимся лицом яростно метался по комнате, изрыгая град площадных ругательств.

— Ты во всем виноват, Констан, ты! — кричал он. — Разве так служат мне? Неужели у тебя настолько не хватило соображения? Неужели я никогда не могу побыть один?! Неужели я вечно должен подчиняться женским капризам? Почему все могут иметь часы свободы, а я нет? А вам, Жозефина, я скажу, что между нами все кончено! Я еще колебался, но теперь я решил порвать с прошлым!

Я уверен, что все присутствующие дорого дали бы за возможность покинуть комнату. Находиться при подобной сцене не так-то легко! Император не обращал на нас ни малейшего внимания, словно мы были просто неодушевленные предметы. Складывалось впечатление, что этот странный человек непременно хотел все щекотливые семейные дела, которые обыкновенно сохраняются в тайне, разбирать публично, чтобы еще больнее уязвить свою жертву. Начиная с императрицы и кончая грумом, не было решительно ни одного человека, кто бы с грустью не сознавал, что он каждую минуту может быть прилюдно осмеян и оплеван ко всеобщему удовольствию, хотя каждый из присутствующих понимал, что в ближайшем будущем сам может попасть в такое же положение.

Жозефина прибегла к последнему средству, к которому обыкновенно прибегают женщины: закрыв лицо руками и склонив свою грациозную шейку, она залилась горючими слезами. Мадам де Ремюза тоже заплакала, голос ее от волнения стал хриплым и резким, а когда смолкали ее рыдания, слышались тихие, стонущие всхлипывания Жозефины. Когда издевательства мужа выводили ее из терпения, тогда она пыталась возражать ему, мягко упрекая его за бесконечные измены, но каждая такая попытка вызывала только новый прилив раздражения в императоре.

В порыве гнева он швырнул свою табакерку на пол, как рассерженное дитя, разбрасывающее по полу игрушки.

— Нравственность, — кричал он в исступлении, — мораль не созданы для меня, и я не создан для них! Я человек вне закона и не принимаю ничьих условий. Я много раз говорил вам, Жозефина, что это все фразы жалкой посредственности, которыми она старается ограничить величие других. Все они неприложимы ко мне. Я никогда не буду сообразовывать свое поведение с законами общества!

— Значит, вы совершенно бесчувственный человек! — рыдала императрица.

— Великие люди не созданы для чувств! Им решать, что делать и как выполнить задуманное. Они не слушают ничьих советов. Вы должны смириться с моими капризами и недостатками, Жозефина. Я надеюсь, вы сами поймете, что нельзя стеснять моих действий.

Это была его любимая манера: если он был в чем-то не прав, то сейчас же объяснял факт с совершенно иной точки зрения, которая бы оправдывала его поступки. Наконец бурная сцена окончилась. Он достиг своего: убедил в своей правоте им же оскорбленную женщину! Как в битве, так и в спорах Наполеон всегда предпочитал натиск и атаку.

— Я смотрел счета г-жи Ленорман, Жозефина, — сказал он, — знаете ли вы, сколько платьев вы приобрели в этом году? Сто сорок четыре платья, причем каждое из них стоит баснословных, безумных денег! Ваш гардероб насчитывает до 600 платьев, почти не надеванных! Мадам де Ремюза может это подтвердить.

— Но вы любите, чтобы я была всегда хорошо одета!

— Да, но я не желаю платить по таким невероятным счетам! Я мог бы содержать еще два кирасирских полка или целую флотилию фрегатов на те суммы, которые заплатил за ваши шелка и меха. А ведь один-два лишних полка могут повлиять на исход всей кампании. И кроме того, Жозефина, кто дал вам право заказывать Лефевру бриллиантовую парюру [2] с сапфирами? Когда мне был прислан счет, я отказался уплатить. И если это повторится, то сей господин пойдет в тюрьму, да и ваша модистка последует туда же!

Приступы гнева у императора хотя и были довольно бурными, но никогда не продолжались долго; конвульсивное подергивание руки — что было одним из признаков его раздражения — постепенно утихало; посмотрев на де Миневаля, который не отрывался от бумаг и как заведенный писал в течение этой сцены, Наполеон улыбнулся, подошел к огню, и следы гнева постепенно исчезли с его лица.

— Нет оправдания вашим безрассудным тратам, Жозефина, — сказал он, кладя руку на ее плечо. — Бриллианты и дорогие платья необходимы уродливым женщинам, чтобы привлечь к себе внимание, но вам они не нужны! У вас не было дорогих костюмов, когда я впервые увидел вас на улице Шотрэн, и ни одна женщина в мире не увлекала меня так, как вы! Зачем же ты раздражаешь меня, Жозефина, и заставляешь говорить тебе столько обидного? Возвращайся назад в Пон-де-Брик, малютка моя, да смотри не простудись.

— Наполеон, так вы будете у нас? — осведомилась императрица, все страдания которой, казалось, без следа рассеялись под влиянием одного доброго слова мужа. Она по-прежнему держала платок у глаз, но, я думаю, с единственной целью скрыть следы слез.

— Да-да, я буду! Мы все последуем за вами! Кон-стан, проводи дам к экипажу. Бертье, распорядились ли вы о погрузке войск? Подите-ка сюда, Талейран, я хочу поговорить с вами насчет моих планов на Испанию и Португалию. Месье де Лаваль, вы можете сопровождать императрицу в Пон-де-Брик. Мы увидимся с вами на приеме.

Глава пятнадцатая

Раут у императрицы

Пон-де-Брик, маленькое селение, благодаря неожиданному прибытию двора, который должен был оставаться здесь несколько недель, был переполнен гостями. Гораздо проще и удобнее было бы разместиться в Булони, где есть более подходящие и лучше обустроенные здания, но раз Наполеон наметил Понде-Брик, оставалось только повиноваться. Слова «невозможно» для него не существовало, и с этим приходилось считаться всем, кому по долгу службы приходилось исполнять его желания.

Целая армия поваров и лакеев расположилась в крошечных домах деревушки. Затем прибыли сановники новой Империи, после них — придворные фрейлины и их поклонники из лагеря. Императрица занимала целый замок, остальные вынуждены были довольствоваться деревенскими домами, если не могли найти что-нибудь лучшее, и с нетерпением ожидали дня, когда можно будет наконец вернуться обратно в покои Версаля или Фонтенбло.

Императрица милостиво предложила мне место в своем экипаже, и всю дорогу до деревни, как будто забыв пережитую только что сцену, она весело болтала, задавала тысячу вопросов обо мне самом и о моих делах. Жозефина считала своим долгом все знать о каждом придворном, и это было одной из наиболее характерных и приятных ее черт. Особенно она заинтересовалась моей Эжени, и, так как эта тема меня весьма волновала, в конце концов я продекламировал настоящий хвалебный гимн своей невесте, который императрица внимательно выслушала, иногда прерывая меня сочувственными восклицаниями. Мадам де Ремюза при этом глупо хихикала.