Топор с посеребренной рукоятью - Дойл Артур Игнатиус Конан. Страница 33

Его взгляд преследует меня с той поры. Я и сейчас вижу Его глаза. Будто вся земная скорбь отразилась в них. Печальные-печальные, и вместе с тем в них такая глубокая, нежная жалость к людям! При взгляде на Его бледное, избитое, изуродованное лицо, ты бы сказал, что надо жалеть Его. Но

Он не думал о себе, в Его ласковых глазах была великая мировая скорбь. Нас стояла лишь манипула благородного легиона, и каждый был бы рад броситься на отвратительную толпу воющих фанатиков, волочивших Его на смерть.

— А ты что делал там?

Я был младшим центурионом, золотая виноградная лоза была только что возложена на мои плечи. Я стоял в карауле на холме, и не было в моей жизни службы тягостнее. Но дисциплина прежде всего, ведь Пилат отдал приказ. Но я думал тогда — и не я один, — что имя и дело Того человека не забудутся и что проклятие обрушится на город, в котором совершилось подобное. Была там старая женщина с седыми, распущенными волосами. Помню, она пронзительно закричала, когда один из наших парней взял копье и прекратил Его страдания. Несколько человек — мужчины и женщины, бедные, оборванные, — стояло возле Него. И видишь, все обернулось, как я и думал тогда. Даже в Риме, как ты сказал, появились Его последователи.

Полагаю даже, — ответил я, — что говорю с одним из них.

По крайней мере я ничего не забыл, — сказал он. — С той поры я не переставал бывать в походах и сражениях, и для учебы у меня времени не было. Но пенсия меня давно ждет, и я сменю сагум {22} на тогу, а палатку — на какой-нибудь небольшой домик с садом и огородом вблизи Комо. Тогда-то я и постараюсь вникнуть в учение христиан, если, конечно, мне посчастливится найти наставника.

На том я и оставил его. Я затем, дорогой дядюшка, рассказываю тебе все это, что помню о твоем интересе к Павлу — человеку, которого приговорили к смерти за проповедь этой религии. Ты говорил мне, что христианство уже проникло во дворец Цезаря; я же могу сказать, что оно проникло также в души солдат Цезаря.

А помимо того, я хотел бы рассказать тебе о приключениях, недавно случившихся с нами, когда мы отправились на розыски провианта по холмам, что тянутся на юг до реки Иордан. В тот день...

(Здесь отрывок заканчивается.)

1922 г.

ТОПОР С ПОСЕРЕБРЕННОЙ РУКОЯТЬЮ

3 декабря 1881 года д-р Отто фон Гопштейн, профессор сравнительной анатомии Будапештского Университета и попечитель академического Музея, был самым подлым образом зверски убит прямо у входа в здание университета.

Мало того, что жертвой подобной жестокости оказался человек видный и весьма популярный среди студентов и горожан, но имелись в деле еще и особые обстоятельства, способствовавшие тому, что данный случай привлек живейшее внимание публики и заставил говорить о себе всю Австро-Венгрию.

Газета «Пештер Абендблатт» опубликовала на следующее утро статью, с которой могут ознакомиться любопытные. Я приведу из нее лишь несколько отрывков, имеющих отношение к некоторым обстоятельствам данного преступления, каковые поставили в тупик венгерскую полицию.

«Насколько можно судить, — сказано в этой замечательной газете, — профессор фон Гопштейн покинул здание Университета около половины пятого пополудни, чтобы успеть на вокзал к прибытию венского поезда в 17.05. Профессора сопровождал приват-доцент химии г-н Вильгельм Шлезингер, его давнишний и преданный друг и главный помощник в заботах о музее. Цель, которою задались оба господина, направляясь встречать названный поезд, состояла в том, чтобы принять коллекцию, переданную в дар Будапештскому Университету после смерти ее владельца графа фон Шуллинга. Как известно, этот несчастный дворянин, трагическая гибель которого еще у всех на устах, завещал уже знаменитому музею в своей alma mater непревзойденную коллекцию средневекового оружия, владельцем коей он являлся, а также несколько поистине бесценных инкунабул {23}.

Достопочтенный профессор слишком дорожил подобными реликвиями, чтобы доверить их получение и доставку кому-нибудь из подчиненных. Таким образом, с помощью г-на Шлезингера он намеревался принять коллекцию прямо на вокзале и разместить ее в небольшой повозке, предоставленной для этой цели университетским руководством. Большая часть книг и наиболее хрупких предметов прибыла упакованная в деревянные ящики, однако значительная часть оружия была без особых затей обложена соломой, так что разгрузка оказалась делом отнюдь не легким.

Тем не менее профессор был настолько озабочен тем, как бы бесценные реликвии не повредились, что решительно отверг услуги носильщиков. Каждый из экспонатов переносился по перрону непосредственно г-ном Шлезингером и передавался им прямо в руки профессору фон Гопштейну, который находился в повозке и занимался погрузкой.

Когда все было уложено, оба ученых, печась о сохранности груза, вернулись в Университет. Профессор был в превосходном настроении. Он явно гордился тем, что смог в свои преклонные годы выказать столько умения и сноровки при погрузке всех этих весьма тяжеловесных и громоздких предметов. Он даже отпустил по этому поводу несколько шутливых замечаний Рейнмаулю, университетскому привратнику, который с помощью своего друга Шиффера, еврея из Богемии, разгружал повозку по прибытии ее в Университет.

После того, как реликвии были надежно размещены в университетском хранилище, профессор самолично запер дверь, передал ключ от нее своему помощнику, г-ну Шлезингеру, и, попрощавшись со всеми, отправился домой. Г-н Шлезингер, со своей стороны, еще раз убедившись, что все в полном порядке, также ушел, оставив Рейнмауля с его приятелем Шиффером курить в привратницкой.

В одиннадцать часов вечера, приблизительно через полтора часа после ухода фон Гопштейна, один солдат 14-го стрелкового полка, возвращаясь в казарму и проходя мимо здания Университета, натолкнулся на тело профессора, лежавшее чуть поодаль от обочины дороги. Фон Гопштейн лежал ничком, раскинув руки. Голова была разрублена пополам страшным ударом, который, как видно, был нанесен сзади, поскольку на лице старика застыла мирная улыбка; должно быть, смерть настигла его внезапно, когда он был погружен в приятные мысли о своем последнем приобретении. Иных увечий на теле не обнаружено, если не считать отека в области левого колена, вызванного, по всей видимости, ушибом уже после нанесения удара, когда профессор упал. Самое, пожалуй, необъяснимое в этой истории то, что кошелек профессора с сорока тремя флоринами, а также дорогие часы остались нетронутыми. Стало быть, мотивом преступления не могло быть ограбление, если только убийцам не помешали прежде, чем они смогли довершить начатое.

Однако последнее предположение отпадает по той причине, что тело убитого, по-видимому, пролежало в таком положении не менее часа. Все это дело окутано непроницаемой тайной. Д-р Ланген-манн, знаменитый врач-криминалист, пришел к выводу, что рана могла быть нанесена тяжелым сабельным штыком, причем нападавший, несомненно, отличается незаурядной силой. Полиция воздерживается от каких-либо комментариев по данному поводу, а это дает основания полагать, что она уже напала на след. Возможно, в скором времени преступники будут найдены».

Вот и все, что сообщала об этом происшествии «Пештер Абендблатт». Тем не менее поиски полиции не пролили ни малейшего света на обстоятельства убийства. Не удалось найти даже намека на след убийцы, и самые хитроумные уловки не помогли обнаружить ни малейшего повода, который мог бы послужить мотивом к совершению столь ужасного преступления. Покойный профессор был настолько поглощен своими научными изысканиями, что жил как бы отгородясь от мира, и определенно не мог дать повода кому бы то ни было для проявления враждебности. Оставалось только допустить, что удар этот был нанесен каким-то демоном, кровожадным дикарем.