Шотландия. Автобиография - Фруассар Жан. Страница 2

В зависимости от того, какой комплект линз вы выбираете, возможно увидеть прошлое либо как бесконечные беды и несчастья, либо как беспрерывную вереницу религиозных противоречий и войн, либо восхищаться техническим гением, либо сосредоточиться на великих людях, от исследователей до романистов и предпринимателей. Можно еще более сузить поле зрения, ограничившись интеллектуалами, или трактовать прошлое как историю стоического терпения и безжалостного угнетения.

Разумеется, в истории Шотландии присутствует все вышеперечисленное. Эта антология призвана показать, как появилась и развивалась наша страна. Чтобы и без того широкий холст не расползся, мне пришлось исключить из антологии историю шотландской диаспоры, то есть тех, кто добился успеха в жизни, только покинув родные места (а ведь среди них есть известнейшие люди, например, эколог Джон Мюир и основатель американских ВМС Джон Пол Джонс). Единственным исключением стал филантроп Эндрю Карнеги, чей вклад в создание сети библиотек принес значительную пользу многим поколениям шотландцев. Что касается тех, кто оправлялся за рубеж по профессиональной надобности, будь то солдаты, первооткрыватели, ботаники или миссионеры, их исключать было нельзя, поскольку они сыграли немаловажную роль в создании международного образа Шотландии.

Основная цель этой книги — показать историю глазами тех, кто наблюдал, как она творилась, чтобы создать яркую и поистине живую картину прошлого. Многие из приведенных в книге текстов написаны непосредственно по следам событий или же некоторое время спустя, когда события уже были осмыслены; тем не менее они, конечно, содержат неизбежные преувеличения и ошибки. Надо признать, история открывает перед нами возможность судить, насколько истинным является то или иное свидетельство. Ни один из текстов этой книги не лишен личного отношения к происходящему, однако тяжелее всего определить истинность тех, где рассказчиком выступает записной лжец или человек, привычный к «перекраиванию» истории на собственный лад, а не невольный исказитель. Таков советник королевы Марии сэр Джеймс Мелвилл, который больше рассказывает, как предупреждал королеву относительно благоволения Давиду Риччо, чем вдается в подробности убийства последнего; таков и неприкрытый ура-патриотизм «Таймс» в отчете о затоплении «Звезды Арандоры» в годы Второй мировой, когда якобы ссора между немецкими и итальянскими военнопленными стоила жизни прочим пассажирам.

Несмотря на то что сегодня мы сознаем, сколь богатые пласты истории еще ожидают исследования или таятся в свежеобнаруженных документах, антология, подобная нашей, опирающаяся на повествовательные тексты, вряд ли может использовать эти открытия для ранних периодов истории. В результате для рассказа о многих ранних событиях выбраны тексты комментаторов, к которым на протяжении столетий обращались историки, будь то хроники Аилреда из Риво, Уильяма Мальмеберийского, Уолтера Боуэра или Матвея Парижского; впрочем, там, где это представлялось возможным, я искала и в них позицию простого человека.

Изучая многие ранние документы и ранние переводы с латыни, сталкиваешься с той трудностью, которую литературный критик Генри Маккензи обнаружил в сочинениях молодого Роберта Бернса, — с едва ли не полной непостижимостью языка шотландцев. Чтобы сделать эти тексты доступными, я перевела их на современный язык. В некоторых ранних документах мы находим удивительно прозрачный язык; это означает, что они были в свое время переведены с латыни.

Истинная автобиография Шотландии, пусть безмолвная, скрывается в ее горных формациях и хребтах, в ее вулканических скалах и утесах из песчаника, в ее кернах, названиях, руинах древнейших поселений, где впервые на территории страны зазвучали человеческие голоса. Руны, вырезанные викингами на Маэс-Хоув, читаются как граффити: «Хермунд с кровавым топором вытесал эти руны», «Ингибьерг — прекраснейшая из дев», «Здесь останавливались искатели Иерусалима». Можно бесконечно размышлять о характерах людей, которые вырезали эти надписи. Но это все же не более чем шепотки прошлого. Подобно древнейшим руинам, они искушают, однако не могут утолить любопытство.

К тому времени, когда появились хронисты, свидетельства о событиях уже нередко записывали те, кто слышал их из уст детей или внуков очевидцев. До некоторой степени они предлагают лишь упоминание о том или ином факте, обернутое, так сказать, в пелену наслоившихся впечатлений и предубеждений. Порой же и столь ненадежный свидетель, как поэзия, ухитрялась донести до потомков ценные исторические сведения. Баллады шотландской границы, представленные в антологии балладой о сэре Патрике Спенсе, записанной после того, как корабль Норвежской девы затонул в виду побережья Шотландии, отлично выражают чувства и переживания людей той эпохи; если нельзя положиться ни на что другое, можно быть уверенным, что настроения баллад в полной мере соответствуют настроениям в тогдашнем обществе.

Хронисты неизбежно повествовали больше о схватках, чем о домашних событиях, каковые, столь интересующие нас, у них не вызывали и толики любопытства. Поскольку история Шотландии и без того изобилует конфликтами, решавшимися ударом меча или веревкой палача, я старалась по возможности не включать в антологию такие тексты, иначе лязг стали и скрип виселичной петли были бы попросту оглушительными. То есть в антологии описаны далеко не все сражения и расправы — вовсе нет.

Даже так в книге немало кровавых страниц. Никому не удастся избежать вывода, что шотландская жизнь, будь то в «кукольной» среде Скара-Брэй или во дворце Холируд, была чрезвычайно жестокой. Вдобавок люди, разумеется, более склонны записывать нечто особенное, нежели повседневное. Куда менее вероятно, что они занесут в дневник или упомянут в письме к матери очередной день в саду или за шитьем — допуская, что они умели писать и имели время для писания, — чем поделятся собственными ощущениями в периоды великих потрясений.

Поскольку церковники принадлежали к числу самых образованных (и самых занудных) шотландцев и имели досуг, чтобы присесть и черкнуть пару слов, не удивительно, что события церковной истории записывались многократно и многословно, будь то процессы еретиков и ведьм или Великий разрыв 1843 года. В самом деле, редкие эпизоды нашей истории записаны более подробно, чем тяготы и триумфы ковенантеров; в ту пору священники с готовностью бередили собственные раны, и потому их дневники и письма читаются как исповеди.

Дурные вести обычно живописуются ярче хороших и, конечно же, порождают куда больше воспоминаний, а потому антологии, подобные нашей, часто рассказывают о мрачных фактах истории. В самом деле, если не знать, что большинство населения на протяжении поколений жило мирной и спокойной жизнью, когда основную угрозу составляли голод, болезни и переутомление (и деторождение для женщин), а вовсе не вторжения захватчиков, тогда большую часть этой антологии составили бы рассказы о почти беспрерывных войнах и вооруженных конфликтах. И это было бы, разумеется, грандиозное искажение исторической истины. По сравнению с Англией, например, средневековые шотландские монархи правили почти без помех — лишь двое из них были убиты (а в Англии — пятеро или шестеро); и до 1939 года шотландцы воевали за рубежом ничуть не меньше, чем дома. Но пока городская и деревенская жизнь текла относительно безмятежно, отдельные люди выживали не менее тяжело, как если бы подвергались постоянным нападениям.

И наиболее очевидно это было в модернизированной, индустриализованной Шотландии. Вплоть до этого времени целые слои населения оставались фактически невидимыми для историка, особенно женщины, дети и те — большинство населения, — кто не был обучен грамоте. В их жизнь удавалось заглянуть, лишь когда ее защищали, когда таких людей вызывали в суд или просто о них упоминали. Так, в начале девятнадцатого столетия, когда инженер Роберт Болд описывал условиях женского труда в шахтах, он составил поразительный и в то же время бесстрастный отчет об увиденном. И, как часто бывало в те времена, его отчет преисполнен назидательности, зато гнев, вызванный страданиями женщин, тщательно спрятан. Но когда, почти тридцать лет спустя, женщины в шахтах попали в историю, их суровые голоса заставили забыть отчет Болда. И даже при этом принудили власти к действию, вполне возможно, не эти хриплые и суровые голоса, а опубликованные вместе с ними карандашные зарисовки условий труда, изображавшие женщин и детей почти по колено в пыли; лампы на лбах, едва рассеивающие мрак в узких туннелях, где люди вынуждены передвигаться ползком… Порой слов недостаточно, чтобы убедить тех, кто предпочитает оставаться в неведении. В годы вьетнамской войны редакторы с Флит-стрит уяснили, что зрительный образ бьет в цель точнее печатного слова. И как тут не вспомнить, что именно сотрудничество двух шотландцев — Хилла и Адамсона — позволило создать искусство фотопортрета.