Джейн Эйр (другой перевод) - Бронте Шарлотта. Страница 101

Что думал Сент-Джон об этом сошедшем на землю ангеле? Естественно, я задала себе этот вопрос, когда он обернулся и посмотрел на нее. Столь же естественно я попыталась прочитать ответ по его лицу. Он уже отвел свой взгляд от этой пери и устремил его на смиренный кустик маргариток возле калитки.

– Чудесный вечер, но час слишком поздний, чтобы гулять одной, – сказал он, наступив на белые головки закрывшихся цветов.

– О! Я вернулась домой из С… (она назвала большой город милях в двадцати от Мортона) только сегодня днем. Папенька сказал, что вы открыли свою школу, потому что нашли учительницу. Так что после чая я надела шляпку и пробежала по долине посмотреть на нее. Это она? – Кивок в мою сторону.

– Да, – сказал Сент-Джон.

– Как вы думаете, Мортон вам понравится? – спросила она у меня с наивной простотой в тоне и манерах, очень приятной, хотя и детской.

– Надеюсь. Для этого есть много причин.

– А ваши ученицы так прилежны, как вы ожидали?

– О да.

– А ваш дом вам понравился?

– Очень.

– Я ведь мило его обставила?

– Очень-очень мило.

– И сделала хороший выбор, подобрав для вас Элис Вуд?

– Превосходный. Девочка услужлива и быстро все схватывает. (Так, значит, подумала я, это и есть мисс Оливер, наследница, получившая, как видно, щедрые дары не только от Природы, но и от Фортуны! Какое счастливое сочетание планет благословило ее рождение?)

– Иногда я буду приходить и помогать вам мучить ваших девочек, – добавила она. – Навещать вас будет для меня новым удовольствием, а я люблю все новое. Мистер Риверс, я так веселилась в С… Вчера, а вернее – сегодня, танцевала до двух часов утра! Из-за этих беспорядков там стоит … полк, а офицеры ведь самые любезные кавалеры на свете! Совсем затмили наших молодых точильщиков ножей и торговцев ножницами!

Мне на миг показалось, что нижняя губа мистера Сент-Джона выпятилась, а верхняя изогнулась. Пока девушка со смехом делилась с нами этими новостями, его рот был крепко сжат, а подбородок стал совсем квадратным. Он оторвал взгляд от маргариток и обратил на нее – неулыбчивый, испытующий, многозначительный взгляд. В ответ она вновь засмеялась, и смех этот очень шел ее юности, розам на ее щечках, ее ямочкам. Ее ясным глазам.

Он стоял молча, с мрачным видом, и она опять принялась ласкать Карло.

– Бедненький Карло любит меня, – говорила она. – Он вот не строг к своим друзьям, не сторонится их. А умей он говорить, так не молчал бы.

Она гладила голову пойнтера, с безыскусственной грациозностью наклоняясь совсем рядом с его молодым аскетичным хозяином, и я увидела, как по лицу этого хозяина разлилась краска. Я увидела, как огонь растопил лед его взгляда и запылал под властью необоримого чувства. Раскрасневшийся, озаренный этим внутренним пламенем, он не уступал ей в красоте. Его грудь вздымалась, будто его сердце против воли освободилось от тиранических оков и рвалось наружу. Однако он обуздал его точно так же, как, мне кажется, обуздывает вздыбившегося коня искусный наездник. Ни словом, ни движением он не отозвался на эти мягкие шаги ему навстречу.

– Папенька говорит, что вы больше у нас не бываете, – продолжала мисс Оливер, поднимая на него глаза. – Вы стали в Вейл-Холле совсем чужим. Нынче вечером он дома один, и ему нездоровится. Может быть, вы меня проводите и посидите с ним?

– Час слишком поздний, чтобы навязывать мое общество мистеру Оливеру, – возразил Сент-Джон.

– Слишком поздний? Вот уж нет! Именно в этот час папенька особенно нуждается в обществе. Фабрика закрылась на ночь, и ему нечем заняться. Мистер Риверс, пожалуйста, навестите его. Ну почему вы такой робкий и такой мрачный?

Он промолчал, и она сама ответила на свой вопрос.

– Совсем забыла! – вскричала она, встряхивая кудрявой головой, словно пеняя себе. – Я такая легкомысленная дурочка! Простите, простите меня! Мне следовало помнить, что вам не захочется болтать со мной по очень серьезной причине. Диана и Мэри уехали, Мур-Хаус заперт, и вы совсем, совсем один. Мне вас так жалко! Ну пожалуйста, загляните к папеньке!

– Не сегодня, мисс Розамунда, не сегодня.

Мистер Сент-Джон произнес эти слова почти как говорящий автомат: только он сам знал, чего ему стоил такой отказ.

– Ну, если вы такой упрямый, я с вами попрощаюсь! Выпадает роса, и я боюсь задерживаться дольше. До свидания.

Она протянула руку, он едва коснулся ее пальцев.

– До свидания, – повторил он голосом тихим и глухим, точно эхо.

Она повернулась, сделала несколько шагов по тропинке и возвратилась.

– Вы здоровы? – спросила она, и с полным на то правом: лицо у него было белее ее платья.

– Совершенно здоров, – произнес он четко и с поклоном отошел от калитки.

Она направилась в одну сторону, он в другую. Легкой походкой пересекая луг, она дважды оборачивалась и смотрела ему вслед. Он шагал размашисто и твердо и ни разу не оглянулся.

Это зрелище чужих страданий и отречения отвлекло мои мысли от собственных. Диана Риверс сказала, что ее брат «неумолим, как смерть». Она не преувеличила.

Глава 32

Я продолжала трудиться в деревенской школе со всем усердием, на какое была способна. Вначале труд этот был действительно тяжким. И прошло время, прежде чем я наконец сумела понять моих учениц, оценить их характеры. Ничему не учившиеся, совершенно неразвитые, они все на первый взгляд показались мне безнадежными тупицами, однако вскоре я убедилась в своей ошибке. Они так же мало походили друг на друга, как ученицы в любом пансионе. И когда я узнала их поближе, а они – меня, различия между ними вскоре дали о себе знать. Когда они свыклись со мной, моей речью, моими правилами и требованиями, на первых порах их просто ошеломлявшими, некоторые из этих разевавших рты сельских тугодумок оказались просто умницами. Многие, кроме того, были приветливыми и услужливыми, и я обнаружила среди них немало примеров не только прекрасных способностей, но и врожденной деликатности, внутреннего достоинства, которые завоевали мое расположение и восхищение. Все эти девочки вскоре уже начали находить удовольствие в том, чтобы хорошо выполнять все, что от них требовалось, всегда быть чистенькими и аккуратно одетыми, прилежно учить уроки, вести себя благовоспитанно. Быстрота успехов некоторых из них казалась поразительной, и я испытывала приятную заслуженную гордость. Кроме того, самые лучшие девочки мне просто нравились, как и я им. Среди них были дочери фермеров, уже почти взрослые девушки. Они умели читать, писать, шить, и я их обучала грамматике, географии, истории, а также разным тонкостям рукоделия. Их отличала любознательность, желание усовершенствоваться, и я проводила немало интересных вечеров в гостях у них. Их родители (фермер с супругой) не знали, как меня усадить и чем потчевать. Была своя радость в том, чтобы принимать простодушные знаки внимания и платить за них скрупулезным уважением к чувствам и обычаям моих гостеприимных хозяев – уважением, которое они, возможно, встречали не всегда и которое не только чаровало их, но и шло им на пользу, так как, поднимая их в собственных глазах, оно вызывало желание быть в полной мере достойными такого учтивого с ними обхождения. Я чувствовала, что становлюсь общей любимицей. Когда я выходила из дома, то слышала только самые сердечные приветствия, и всюду меня встречали только дружеские улыбки. Жить в окружении такого теплого расположения, пусть всего лишь расположения простых тружеников, это то же, что «сидеть в лучах благословенных солнца»: безмятежность духа рождается и расцветает под такими лучами. В те месяцы мое сердце куда чаще преисполнялось благодати, чем погружалось в уныние. И тем не менее, читатель, если быть откровенной до конца, каким бы спокойным, каким полезным ни было мое существование, но после дня, проведенного в достойных трудах среди моих учениц, после приятного вечера за мольбертом или с книгой, ночью я погружалась в необычайные сны, многокрасочные, бурные, исполненные идеального, волнующего, грозного. В этих снах среди приключений, захватывающих дух опасностей, романтичных случайностей я вновь и вновь встречалась с мистером Рочестером – и всегда в какую-нибудь решающую минуту. И я опять ощущала жар его объятий, слышала его голос, встречала его взгляд, прикасалась к его руке, к его щеке, любила его, была им любима – и надежда провести жизнь подле него воскресала со всей своей прежней силой и огнем. Тут я просыпалась. Тут я вспоминала, где нахожусь и в каком положении. Тут я вставала с моей кровати без полога, дрожа и трепеща, а потом глухая темная ночь становилась свидетельницей припадка отчаяния и слышала страстные рыдания. Утром в девять часов я пунктуально открывала дверь школы, спокойная, сосредоточенная, готовая к дневным трудам.