Джейн Эйр (другой перевод) - Бронте Шарлотта. Страница 48

Лицо Мэри казалось более добрым и более открытым, чем лицо Бланш, черты его были мягче, а кожа заметно светлее (мисс Ингрэм была смуглой, как испанка), однако Мэри выглядела безжизненной, ее чертам недоставало выразительности, глазам – блеска, ей нечего было сказать, и, опустившись в кресло, она сохраняла неподвижность, точно статуя в нише. Наряды обеих сестер были строго белоснежными.

И решила ли я, что мисс Ингрэм дано быть избранницей мистера Рочестера? Я не могла решить, я ведь не знала, какой тип женской красоты его привлекает. Если ему нравилась величественность, то она была само величие, а к тому же обладала множеством талантов и отличалась живостью. Наверное, ею должны восхищаться почти все джентльмены, размышляла я, а что ею восхищается он, у меня, казалось мне, уже были доказательства. Оставалось лишь понаблюдать за ними, когда они будут вместе.

Не думай, читатель, будто Адель все это время чинно сидела на скамеечке у моих ног. Нет, едва дамы вошли, как она встала, направилась им навстречу, сделала безупречный реверанс и произнесла торжественно:

– Bon jour, mesdames! [40]

Мисс Ингрэм смерила ее насмешливым взглядом и воскликнула:

– Что за говорящая куколка!

Леди Линн заметила:

– Я полагаю, это воспитанница мистера Рочестера, та французская девочка, о которой он говорил.

Миссис Дент ласково пожала ей руку и поцеловала ее. Эми и Луиза Эштон вскричали хором:

– Какое прелестное дитя!

И тут же позвали ее на диван, где она теперь сидит между ними, щебеча то по-французски, то на ломаном английском (и не только с этими барышнями, но и с миссис Эштон, и с леди Линн), и может купаться в их внимании сколько ее душе угодно.

Наконец подают кофе и приглашают джентльменов. Я сижу в тени – если возможно отыскать тень в пылании стольких свечей. Гардины полускрывают меня. Вот вновь зияет арка, и появляются они. Группа входящих джентльменов производит не меньшее впечатление, чем прежде – группа дам. Все они одеты в черное, почти все – высокого роста. Некоторые молоды. Генри и Фредерик Линны, бесспорно, выглядят истинным воплощением светских повес, а полковник Дент – бравым солдатом. Мистер Эштон, мировой судья округи, очень благообразен: волосы у него совсем седые, но брови и бакенбарды все еще темные, и это придает ему сходство с театральным «благородным отцом». Лорд Ингрэм очень высок, как и его сестры, – как и они, он красив, но, подобно Мэри, выглядит апатичным и вялым. Видимо, горячность крови и сила его ума заметно уступают высоте роста.

А где же мистер Рочестер?

Наконец он входит. Я не смотрю на арку и все же вижу, как он входит. Я стараюсь сосредоточить свое внимание на коклюшках, на петлях кошелечка, который плету, – я хочу думать только о моем рукоделии, видеть только серебристые бусины и шелковые нитки на моих коленях. И все-таки я ясно зрю его фигуру и, разумеется, вспоминаю те минуты, когда видела его в последний раз. Сразу после того, как я оказала ему, как он утверждал, неоценимую услугу: он держал меня за руку и глядел на мое лицо глазами, говорившими, как полно его готовое излиться сердце, и мне принадлежала доля этих чувств! Как близка я была к нему в тот миг! Так что же случилось с тех пор, какая перемена произошла в нашем положении относительно друг друга? Насколько далекими, насколько чужими мы стали теперь! Я не ждала, что он подойдет и заговорит со мной. И не удивилась, когда, даже не взглянув на меня, он сел в другом конце гостиной и начал беседовать с дамами.

Едва я убедилась, что его внимание приковано к ним и я могу не опасаясь смотреть туда, как мои глаза оказались прикованы к его лицу. Я не могла совладать со своими веками: они упрямо поднимались, и зрачки обращались на него. Я смотрела и испытывала горькую радость, несравненную, и все же болезненную радость – чистейшее золото со стальным острием муки, радость, подобную той, какая может охватить умирающего от жажды человека, знающего, что источник, до которого он с таким трудом добрался, отравлен, и все же страстно припадающего губами к божественной влаге.

Как справедливо присловье, что «красота – в глазах смотрящего»! Бледное оливково-смуглое лицо моего патрона, массивный квадратный лоб, густые черные брови, глубокие глаза, резкие черты, твердый мрачно сжатый рот – воплощение энергии, решительности, воли, – нет, их никак нельзя было счесть красивыми согласно канонам! Но для меня они были более чем красивыми, неизъяснимо интересными, полными силы, покорившей меня, отнявшей у меня власть над моими чувствами и приковавшей к нему. Я не собиралась любить его. Читателю известно, как я тщилась вырвать из своей души ростки любви, едва я их обнаружила. И вот теперь, при первом же взгляде на него, они сразу ожили: зеленые, полные жизни! Он принудил меня любить его, даже не удостоив меня взгляда.

Я взглянула на других джентльменов. Разве могли светская лощеность Линнов, томное изящество лорда Ингрэма и даже бравость полковника Дента сравниться с природной силой и истинной властностью его облика? Я не находила ничего притягательного в их внешности, хотя без труда могла себе представить, что очень и очень многие сочли бы их привлекательными, красивыми, импозантными, а мистера Рочестера упрекнули бы одновременно за грубость черт и за меланхолическое выражение. Я смотрела, как они улыбаются, смеются – так бесцветно! В огоньках свечей было не больше души, чем в их улыбках, в звоне колокольчика не больше смысла, чем в их смехе. Я увидела, как мистер Рочестер улыбнулся – его суровые черты смягчились, глаза просияли, подобрели, взгляд стал внимательным и сочувственным. В ту минуту он разговаривал с Луизой и Эми Эштон. И я поразилась, с каким спокойствием они встретили этот взгляд, который мне показался всепобеждающим. Напрасно я ожидала, что их глаза опустятся, щеки заалеют, но я обрадовалась такому их равнодушию. «Для них он не значит того, что для меня, – подумала я. – Он создан не для них; я верю, что он создан для меня. Нет, я в этом убеждена. Я чувствую родство с ним, я понимаю язык его лица и движений. Пусть нас разделяют его высокое положение и богатство, есть нечто в моем мозгу и в моем сердце, в моей крови и в моих нервах, что связывает меня с ним духовно. Неужели всего несколько дней тому назад я мысленно твердила, что нас соединяет лишь жалованье, которое он мне платит? Неужели я приказала себе думать о нем только как о моем нанимателе? Кощунство против Природы! Все мои лучшие, истинные, сильные чувства сосредоточились на нем. Я знаю, что должна скрывать это, должна задушить надежду, должна помнить, что для него я ничего не значу. Ведь когда я говорю о нашем духовном родстве, я вовсе не подразумеваю, будто обладаю его силой воздействия и его обаянием, но имею в виду лишь общность некоторых наших интересов и чувств. Значит, я должна без конца повторять, что нас навеки разделяет пропасть, и все же, пока я дышу и мыслю, я должна его любить».

Чашечки с кофе розданы. Дамы, едва вошли джентльмены, стали беззаботно веселы. Завязываются живые, остроумные беседы. Полковник Дент и мистер Эштон спорят о политике, их жены слушают. Две гордые вдовицы, леди Линн и леди Ингрэм, что-то обсуждают. Сэр Джордж (я забыла описать его: очень дородный и очень румяный деревенский помещик) стоит перед их диваном с кофейной чашечкой в руке и порой вставляет словечко-другое. Мистер Фредерик Линн подсел к Мэри Ингрэм и показывает ей гравюры, листая великолепный альбом. Она смотрит на гравюры, иногда улыбается, но, видимо, хранит молчание. Высокий флегматичный лорд Ингрэм облокотился скрещенными руками на спинку кресла миниатюрной задорной Эми Эштон. Она глядит на него снизу вверх и щебечет как малиновка: он ей нравится больше, чем мистер Рочестер. Генри Линн завладел пуфиком у ног Луизы. Адель разделяет с ним пуфик, и он пытается говорить с ней по-французски, а Луиза смеется его промахам. Кто составит пару Бланш Ингрэм? Она в одиночестве стоит у столика, грациозно нагибаясь над альбомом. И, кажется, ждет, что кто-то пожелает разделить ее общество. Но долго ждать она не намерена и сама выберет себе кавалера.