Страж. Тетралогия - Пехов Алексей Юрьевич. Страница 19

Он, несмотря на мой крайне ироничный тон, внезапно опустил взгляд и закусил губу:

— Не думаю, что это так уж важно.

— Ну, только в том случае, если ты хочешь понять, зачем ты Братству, — невинно пожал я плечами. — Я всего лишь оказываю услугу коллеге, который не смог тебя сопровождать. Довезу до Богежома и сдам в руки тех, кто в курсе. Если тебе любопытно — лично у меня никакой выгоды нет, хотя ты меня заинтересовал.

— Да неужели? — Он глянул на лошадей, явно раздумывая, не отправиться ли ему в дорогу одному.

— Ты нужен Ордену, а я не слишком люблю Lex talionis, точнее, я его совсем не люблю и с огромной радостью не дам им заполучить тебя. Цеховые противоречия, знаешь ли.

— Скорее политика.

— Я страж. Политикой пусть занимаются магистры и те, кому это нравится.

Он рассмеялся:

— У меня создается такое впечатление, что ты живешь в несколько ином мире. Политикой занимаются все, хотят они этого или нет.

— А он тебя уел, — неожиданно влез в разговор Проповедник.

— Заткнись, — попросил я. — Возможно, ты и прав, Хартвиг. Хотя бы потому, что ты, судя по всему, увяз в этой политике, как в болоте. Так что тебе предстоит решить, и решить быстро, от кого принять помощь, иначе ты уйдешь в трясину с головой.

Он цокнул языком, посмотрел не на меня, а на Проповедника и глухо сказал:

— Все решено. Я уже говорил, что менять Братство на Орден, Церковь или княжескую милость не буду. Из двух зол, как говорится, выбирать приходится меньшее.

— Приятно слышать, — сказал я, вставая с земли. — Рад, что ты мыслишь позитивно и понимаешь — в одиночку тебе будет хуже, чем со мной. Пора в дорогу. Позавтракаем в седлах.

Мы ехали до полудня, через поля, на которых уже собрали рожь, под ясным, готовящимся к скорой осени небом и палящим солнцем. Проповедник восседал на крупе моей лошади, хотя не нуждался в подобном способе передвижения. Он все утро молчал, и его молчание выражало высочайшую степень неодобрения. Я подозревал, что все дело в этой авантюре, поэтому в какой-то момент не выдержал и произнес:

— Давай, мой друг. Скажи, что я неправ.

— Ты неправ, — тут же откликнулся он. — Карла ты выручал гораздо чаще, чем он тебя. Долгов на тебе нет.

— Это ты так считаешь. Впрочем, меня интересовало несколько иное. Что ты узнал о Хартвиге?

Последний тут же повернул голову в мою сторону и напрягся. Проповедник молчал так долго, что я уже начал думать, что он меня игнорирует. Но он все-таки ответил. Осторожно, словно ходил по тончайшему льду:

— Людвиг, я искренне считаю, что тебе некоторых вещей лучше не знать.

— Это почему же?! — тут же откликнулся Хартвиг.

— Он, знаешь ли, крайне совестливая натура, хотя на первый взгляд так не кажется, — откликнулся Проповедник. — Тут же пожалеет, что связался с тобой.

— Я ничего дурного не сделал!

— Болтай дальше, — попросил я старого пеликана. Тот вздохнул и нехотя ответил:

— Твой спутник, Людвиг, до последнего месяца работал картографом при городском земельном совете. Но, как оказалось, у него есть маленькая слабость: по всем христианским законам он с чего-то решил, что за помощь ближнему своему ему воздастся.

— И в чем выражалась эта помощь? — Я посмотрел на Хартвига.

— Я умею снимать с людей темные грехи, — ответил тот.

— Свершилось чудо, — пробормотал я. — Очень большое преступление. Обычно прощением грехов занимаются исповедники.

— Ты не слушаешь, — поморщился тот. — Не прощение грехов, а полное снятие. Исповедники облегчают совесть, но не стирают с души темные пятна. А я это делаю. Что?

Он увидел, как мое лицо окаменело, а губы Проповедника скривились, словно ему предложили съесть какую-то падаль.

— И давно у тебя… такие способности? — мягко поинтересовался я.

— Я стал видеть души и уметь их исцелять на это Благовещение, после того как меня ударило молнией. — Он расстегнул ворот своей черной рубахи, и я увидел след от страшного ожога.

— Лучше бы она тебя убила, приятель, — посмотрел я на него с сочувствием.

— Даже не буду спрашивать, почему ты это сказал.

— А я все же отвечу. Ты представляешь угрозу для этого мира, и я не слишком понимаю, почему тебя не прикончили сразу.

— Его взяли люди маркграфа Валентина Красивого, — обмолвился Проповедник. — Ходят слухи, что его милость еще тот грешник, и сковородка в аду для него не только приготовлена, но смазана маслом и хорошенько подогрета. Как говорится, скворчит и ждет.

— Понимаю, — протянул я. — Его милость решил облегчить свою страдающую душу от пары-тройки грехов, чтобы его пропустили через райские врата. Что же. Очень разумно с его стороны позаботиться об этом, но крайне глупо выбрать исполнителей-идиотов, которые перепугались собственной тени настолько, что вытащили тебя из надежной камеры и перепрятали в монастырь.

— Что ты делаешь? — Хартвиг увидел, как я разворачиваю лошадь.

— Спасаю твою шкуру. Забудь о Богежоме.

— А я ведь говорил, что тебе лучше не знать! — ехидно произнес Проповедник, обращаясь ко мне. — Ты разве не слышал, Хартвиг, что у Людвига есть столь интересное свойство души, как совесть? Он не собирается везти тебя на жертвенное заклание.

— Да почему, черт вас подери?! — вскричал тот.

Я направил лошадь к нему, подъехал практически вплотную и сказал:

— Потому что ты опасен. Для Братства, для Церкви, для всех, кто получает власть с помощью душ и чудес. Да о чем я с тобой разговариваю! Ты, как видно, полный идиот, не видавший в своей жизни ничего, кроме карт Фирвальдена, раз решил рассказать людям о своих способностях!

Он не сопротивлялся и не спорил. Кажется, до Хартвига начало доходить, что ситуация гораздо более серьезная, чем ему представлялось. Он хмурился, молчал, но мне не перечил и с разговорами в дороге не лез, за что я был ему очень благодарен.

Нам пришлось выбраться на лесную дорогу, окруженную кленами, ветви которых были переплетены друг с другом, образуя тенистый купол, пропускавший через себя темно-зеленый свет. В другое время я обязательно полюбовался бы подобным великолепием природы, но не теперь.

Я был достаточно зол, в первую очередь на себя, что поддался на уговоры Карла. Уверен, он в курсе всего, но утаил это от меня, иначе я бы и пальцем не пошевелил ради его авантюры. Теперь же есть три варианта — привезти Хартвига в Богежом и надеяться на милость магистров, а следовательно, собственноручно убить человека, который мне доверился, потому что милости перед такой угрозой от Братства не будет. Отпустить его на все четыре стороны и знать, что его поймают достаточно быстро и опять же убьют. Или же довести до границы княжества и рассчитывать, что дальше он сможет о себе позаботиться.

Я хотел поделиться своими размышлениями с Проповедником, но не успел. Впереди, на дикой лесной дороге, появились всадники. Они выезжали из-за поворота один за другим, неспешно, медленно и неумолимо, словно смерть, шествующая во время чумы от города к городу.

Наездники были удивлены встрече не меньше моего и не проявили никакой агрессии, просто чуть-чуть подогнали лошадей с явным желанием узнать, кто мы такие. Проповедник, как и я, увидел ало-золотые мундиры солдат маркграфа и помянул Сатану и весь сонм его многочисленных бесов.

— Что мне делать? — Хартвиг тоже достаточно быстро сообразил, чего ждать от этой встречи.

— Разворачивай! — гаркнул я.

Наши внезапные действия не укрылись от солдат. Подул влажный, горячий ветер, и лошадь подо мной обмякла, словно из нее в одно мгновение вытащили все кости.

— Прочь! С дороги! Прочь! — крикнул я, неловко спрыгивая вниз.

Всадники уже неслись к нам со скоростью ветра. Проповедник молился и ругался одновременно, бормоча слова на корявой латыни. Плоть лошади таяла на глазах, я схватил арбалет, сумку с болтами и, словно ныряльщик за устрицами, головой вперед, прыгнул в придорожные кусты.

Спина удиравшего Хартвига то и дело мелькала между деревьями. Я припустил за ним, через густой, мешающий бегу подлесок, слыша, как на дороге раздаются крики и резкие команды.