Страж. Тетралогия - Пехов Алексей Юрьевич. Страница 215

— Думаю, те неудобства, которые вы терпите, с лихвой окупаются, князь. — Павел посмотрел на будущего короля Чергия из-под полуопущенных век.

— Семь тысяч лучшей пехоты в мире, полторы тысячи конных стрелков и девять пушек обходятся мне в целое состояние. Они все чертовски хороши в открытом поле, но не под стенами логова Жиротинца. Ладно… О войне я могу говорить часами. Зачем искал встречи и кто с тобой? Раньше я его вроде не видел.

— Ван Нормайенн. Он страж.

Князь налил алого вина в хрустальный кубок, не предложив нам:

— Так что понадобилось Братству на этот раз?

— Моров. Нам надо попасть в город.

— Тю! — Горловиц презрительно вытянул губы трубочкой. — А мою матушку вам не подать? Ты совсем обнаглел, если считаешь, что я разрешу вам отправиться туда. На кой черт мне надо, чтобы вы помогали Жиротинцу? Моему кровному врагу! Предателю и трусу? Я желаю выкурить его из города. Заставить открыть ворота. И если там есть темная душа, то только дурак уничтожит ее. Возможно, сейчас она лучше всех моих шпионов. Вдруг перегрызет Жиротинцу горло? Мне тогда ничего не нужно будет делать. Сэкономлю гору денег, которые пошли бы на оплату наемных убийц. Я не подпущу Братство к Морову на пушечный выстрел.

— Князь, наверное, забывает, что стражи не принимают ничьей стороны. Мы собираем души, где бы они ни были.

— Князь прекрасно помнит, что вы, как вороны, жируете на трупах и набираетесь сил, — с издевкой произнес Горловиц. — На этот раз поголодаете.

Павла и это не смутило.

— Князь также забывает, что мы можем поститься очень долго. Как раз для того, чтобы вы поняли, как это досадно, когда у армии нет защиты от темных сущностей.

— Ты мне угрожаешь, страж?! — Горловиц сжал побелевшие пальцы на рукоятке шестопера.

Он был в бешенстве, и его лицо мгновенно вспыхнуло яростью.

— Разве это похоже на угрозу, ваша милость? — делано удивился Павел.

— Лучше бы ты следил за своим языком, пока я не приказал его укоротить!

— Послушайте, — вмешался я. — Если в Морове появились темные души, их следует уничтожить. И как можно быстрее. Вам они на руку не сыграют, ваша милость. Лишь навредят.

Князь еще несколько секунд сверлил темными глазами равнодушного магистра, затем все же отпустил шестопер, буркнул:

— Говори, если есть чего.

— С каждым днем и с каждым убийством души набираются сил. И чем больше, тем опаснее становятся. Город, конечно, привлекательное место, но в жажде мести ваша армия гораздо сильнее привлечет этих сущностей. Рано или поздно твари проберутся в ваши лагеря, среди солдат начнется паника. Помните, что случилось во время Трехдневной войны между Фирвальденом и Лезербергом? Армия последних в ужасе бежала, когда темная душа начала жрать офицеров. Это был провал. Княжество проиграло меньше чем за час, после того как солдаты покинули свои позиции. Вы же этого не хотите? Моров важно очистить. Ваши разногласия с Жиротинцем следует решать сталью и порохом, а не с помощью существ, место которым в аду.

В тяжелом молчании князь допил вино. На его лбу появилась глубокая складка.

— Хорошо. Мне не нравится эта идея, но черт с вами! Хорошо. Я скажу, чтобы завтра вас пропустили к Морову. И дам сопровождение и охрану.

— Это ни к чему.

— Черта с два ни к чему, Павел! — тут же снова взъярился Горловиц. — Если вас прикончат, то я хотя бы прикрою задницу перед вашим Братством. Оно, как я знаю, терпеть не может, когда появляются трупы стражей. Маркграф Валентин тому примером. Уверен, его прибил кто-то из ваших. Так что получите охрану. До ворот. Найду для вас людей. И если вы там сдохнете, то я смогу сказать, что сделал все возможное, дабы не только отговорить вас от безумной идеи, но и защитить.

— Спасибо, ваша милость, — поблагодарил я.

— Но учтите — скоро я собираюсь использовать свой козырь. И если он выгорит — в город войдут банды. Они не будут никого щадить. Я обещал отдать Моров наемникам на целые сутки. Сами будете объяснять разгоряченным от крови убийцам, кто вы такие. Ради вас я войну откладывать не собираюсь. И еще — передадите от меня ультиматум Жиротинцу. Если он сдаст город, я пощажу гарнизон. Слово Горловица.

— А сам князь? — Павел сделал вид, что интересуется макетом города.

— Какой он, к черту, князь?! Предатель и трус, продавший собственную страну врагу! Согласится открыть ворота, а его люди сложат оружие — и я убью его со всеми почестями. Плаха, хороший палач и острый меч. Если нет — посажу на кол и заставлю полковых шлюх швырять в него дерьмо, пока не сдохнет. Так и передайте. Хотя нет. Не передавайте. Лучше я напишу это, иначе, если у него будет дурное настроение, он вырежет вам языки. А мне стражи еще нужны.

— А ребенок? Наследник Жиротинца? Как вы поступите с ним, князь?

— Какое дело тебе до чужих детей?! — разозлился тот.

— Никакого.

— Тогда ты знаешь ответ на свой вопрос.

Его все знали. Горловицу не нужны другие претенденты на трон. Он не пощадит ребенка. Иначе эта проклятая война будет продолжаться вечность.

— Пропуск ты получил, ван Нормайенн. — Павел забрал кинжалы у охраны, вернул мне мой.

— Если только он не передумает.

— Все может быть, — равнодушно, словно речь шла о погоде, произнес магистр в пространство. — Князь, как и все властители, натура переменчивая.

Зал внизу был пуст. Лишь за столом продолжал спать пьяный Радек. Зато с улицы раздавались вопли и звон клинков.

— Какого черта там творится? — нахмурился магистр.

Толпа, собравшаяся на маленькой площади, была такой плотной, что мне, чтобы увидеть, что происходит, пришлось поработать локтями.

Мариуш Хальвец, золотоволосый гигант-хусар, грязно ругаясь, дрался сразу с четырьмя наемниками Дерфельда. Пятый валялся на мостовой с раскроенной головой.

Происходящее действо сложно было назвать судебным поединком, а тем паче дуэлью. Для этого имелись гораздо более подходящие слова — «рубка» или даже «кабацкая драка». Никакой красоты литавских мастеров фехтования, где шпага ткет паутинный узор смерти, не было и в помине. Просто, свирепо, примитивно и ужасно эффективно.

В руках у Мариуша было два катценбалгера, [109] он был зол, сыпал богохульствами, по его левому плечу текла кровь. Справа на него наседал наемник, вооруженный кулачным щитом и фальчионом. Слева осторожничали рыжий с тесаком и толстяк с гросс-мессером. Четвертый солдат, легко раненный в грудь, держался в отдалении, вперед не лез, уже жалея, что ввязался во все это.

Хусар отбил гросс-мессер левым клинком и в развороте полоснул кошкодером рыжего. Тот взвыл, потеряв правое ухо, отшатнулся назад, и Мариуш, совершив второй разворот, точно обезумевшая мельница, перерубил солдату горло. Перепрыгнул через захлебывающегося кровью противника, обрушил целую серию мощнейших ударов на солдата с гросс-мессером. Толстяк ловко защищался, блокируя падающие клинки. Он был так ими увлечен, что забыл о других опасностях и пропустил удар ногой в пах, согнулся, выронив клинок, и господин Хальвец добил его. Капли крови попали на лица зрителей.

Хусар, отбросив мечи, подхватил более длинный гросс-мессер и, нагнув голову, точно бык попер на человека с кулачным щитом и фальчионом.

Пробный удар в голову, затем в плечо, в ногу, укол в живот. Каждый раз противник умудрялся защититься и даже попытался перейти в наступление, но Мариуш сблизился с ним практически вплотную, ударил рукояткой клинка в ключицу. Затем последовала подножка и бросок.

— Я те покажу, курва, кусаться! — прорычал хусар, схватив поверженного за волосы, и с рычанием жаждущего крови льва начал долбить противника головой об мостовую. Потребовалось совсем немного ударов, чтобы череп треснул, и солдат, дернувшись, затих.

Последний из наемников, раненный в грудь, так и не решившийся продолжать бой, отшатнулся от взгляда Мариуша, врезался в плотную толпу, истошно завопил: