Самоцветные горы - Семенова Мария Васильевна. Страница 44

Мономатанка хотела что-то сказать, но не смогла и расплакалась. Волкодав не принадлежал к числу тех мужчин, которых зрелище женских слёз приводит в неописуемый ужас. Напротив, он взирал на них даже с некоторым облегчением. У него дома слёзы считали благословением женщин, помогающим выплеснуть и пережить многое из того, что для мужчин обычно кончается сединой и ранней болью в груди.

– Пойдём!.. – кое-как выговорила она наконец. – Пойдём скорее к моему повелителю... к моему великому и величественному господину... – Она судорожно цеплялась за его руки. – Прошу тебя, накажи ничтожную рабыню как только тебе будет угодно, распорядись мною как пожелаешь, только не откажи...

– Там, где я вырос, – сказал Волкодав, – никто не распоряжается женщиной, кроме её собственной матери, да и та – больше мудрым советом. Может, ты кому и рабыня, но только не мне. Веди меня, красавица, к человеку, удостоенному тобой имени повелителя, и, если ты считаешь ему нужным выслушать рассказ о судьбе благородного Мхабра, – пусть слушает...

– Идём, милостивый господин мой! – был ответ. – Скорее идём!..

– Что же касается второго, названного тобой... – думая, что Волкодав не может более слышать его, вполголоса повторил продавец книг.

И тихонько засмеялся неизвестно чему.

Волкодав не особенно удивился, обнаружив, что “великий и величественный повелитель” опасной красавицы обитал в наиболее дорогом и ухоженном постоялом дворе Чирахи. Здесь при входе стояли даже не обычные вышибалы, а самые что ни на есть городские стражники. При шлемах, кольчугах и девятицветных вязаных поясах. И ещё бы им тут не стоять! Это ведь был не какой-нибудь “Удалой корчемник”, а почтенное “Стремя комадара”, по названию высшего саккаремского военачальника. И останавливались здесь не разные малопочтенные личности вроде Волкодава со спутниками, а люди вполне уважаемые, состоятельные и даже приближенные к Золотому Трону Мельсины. Внешность Волкодава произвела на стражников должное впечатление – то есть точно такое же, как во всех виденных им малых и больших городах. Двое вооружённых мужчин начали потихоньку сдвигаться к середине прохода, соображая, пускать или не пускать в приличное место явного головореза. Мономатанка яростно замахала на них руками, и стражники сразу отпрянули, отступая с дороги. Наверное, хорошо знали её. Или, что важнее, знали её повелителя.

Девушка провела Волкодава через общую комнату, где сидели за пивом и неспешной беседой лишь несколько очень богато одетых купцов, и они поднялись по лесенке наверх, причём перила, как отметил про себя венн, были должным образом навощены и натёрты, а чисто вымытые ступени совсем не скрипели.

Девушка без стука устремилась в одну из дверей. За нею они чуть не столкнулись со вскочившим с пола парнишкой, опять-таки чернокожим. Его, пожалуй, уже нельзя было назвать подростком, но и взрослым парнем – с изрядной натяжкой. Так – большун<Большун – почти взрослый парень. >.

– Афарга, ты куда, он же не велел...

Поименованная Афаргой так свирепо шикнула на парнишку, что тот только руками развёл. В одной руке у него, между прочим, был свиток с обугленным и изорванным краем, а в другой – чашка с чем-то белым и кисточка. Проводив глазами Афаргу и Волкодава, он вновь опустился на пол и вернулся к прежнему занятию, состоявшему в бережном укреплении пострадавшего свитка. Правды ради следовало отметить, что в левом рукаве парнишка прятал оружие, какой-то род маленького, но вполне смертоносного самострела. Которым он к тому же владел весьма решительно и искусно. Если Волкодав ещё что-нибудь понимал, юный мономатанец давно привык к странным и напрямую взбалмошным выходкам прекрасной любимицы хозяина. Но, зная её способность постоять за себя и давно отвыкнув вмешиваться, он лишь с любопытством следил, чем кончится её очередное сумасбродство. Происходившее весьма мало нравилось ему, а всего более не нравился приведённый Афаргой мужчина. Это не обидело Волкодава – а много ли было тех, кому он нравился с первого взгляда?.. Что же касается их таинственного господина, венн успел навоображать себе просвещенного купца откуда-нибудь из Афираэну или Мванааке, уж не того ли самого Ша-наку, что некогда привёз в Галирад двадцать три чёрных алмаза и кустик, спрятанный под стеклянный пузырь... Но вот Афарга взялась за ручку двери внутренних покоев, и петли недовольно вздохнули.

– Господин, господин мой, – воскликнула девушка, – взгляни только, кого я встретила на торгу и привела к тебе для беседы!..

– Ну сколько можно, Афарга... – донёсся из глубины комнаты, от окна, голос, при звуке которого Волкодав попросту замер на месте, так что рука мономатанки соскользнула с его запястья. Голос человека, бессердечно отрываемого от любимейшего на свете занятия – работы с пергаментом, пером и чернилами, – учёного, ещё витающего мыслями в том, о чём уже написал и только собирался писать, но при всём том понимающего, что в покое его не оставят и из мира, рождаемого в запёчатлённых словах, волей-неволей придётся возвращаться в обыденность...

Если до сих пор догадки о божественном водительстве, благодаря которому его с острова Закатных Вершин вынесло червоточинами мироздания почти прямиком в Саккарем, составляли для Волкодава лишь повод для праздного размышления, то именно в данный миг он уверовал в это самое водительство сразу и непоколебимо. Потому что из-за низкого столика возле распахнутого окна, освещённый с той стороны щедрым солнцем Чирахи, поднимался и шёл к нему, потирая усталые глаза...

Эврих.

Немало переменившийся, то ли возмужавший, то ли постаревший за годы разлуки... наживший почти такой же, как у самого Волкодава, шрам на левой щеке... И разодетый, словно саккаремский вельможа прямёхонько из дворца... Но всё равно – Эврих!!! – Афарга, я же просил... – начал хозяин покоев, но осёкся, видя, что приведённый девушкой человек уже вступил внутрь, а значит, не следует прямо здесь и сейчас выговаривать ей за самовольство, обижая тем самым нежданного и не слишком желанного, но всё-таки гостя. – Принеси чаю, – совсем другим голосом распорядился аррант. После яркого света из окна внутренность и порог комнаты тонули для него в сумерках. Волкодав стоял столбом и молчал. Мыш, подобными переживаниями нимало не обременённый, снялся с его плеча, шмыгнул мимо Эвриха, на лету ткнулся мокрым носом ему в щёку – дескать, привет, очень рад тебя видеть! – и унёсся в окно. Аррант отшатнулся, проводил его чумовым взглядом и пристальнее всмотрелся в полутьму у порога... А потом с невнятным, придушенным воплем рванулся вперёд.

Афарга, собиравшаяся умолять своего повелителя хотя бы о самомалейшем внимании к рассказу человека, знавшего её брата Мхабра, изумлённо смотрела на двоих мужчин, так сжимавших друг друга в объятиях, словно некая сила угрожала немедля их разлучить. Девушке доводилось лицезреть своего благодетеля, что называется, во всех видах. И в миг торжества, и предательски избитым, и скрученным скорбью о непоправимом... Но, кажется, ещё ни разу на её памяти чувства не пылали в нём так открыто и ярко, как при встрече с этим бородатым пришлецом с севера.

– Брат мой... друг мой варвар... – задыхаясь, бормотал Эврих. – Я не знал, каких Богов молить... Во имя покрывала Прекраснейшей, улетевшего с ложа!.. Я не отваживался надеяться на новую встречу с тобой...

– Не смей называть меня варваром! – отвечал хозяин летучей мыши. Его голос тоже почему-то звучал прерывисто и невнятно, как будто он никак не мог проглотить что-то, застрявшее в горле.

И оба смеялись так, словно прозвучала какая-то давняя и очень остроумная шутка.

Парнишка по имени Тартунг<Подробнее о Тартунге, Афарге и приключениях Эвриха в Мо-номатане можно прочитать в романах Павла Молитвина “Ветер Удачи” и “Тень Императора” (СПб.: Азбука, 2001, 2002 и позже). > стоял рядом с Афаргой, пряча обратно в рукав так и не пригодившийся самострел-кванге. И тоже не мог взять в толк, чему радуется хозяин.