Знамение пути - Семенова Мария Васильевна. Страница 25
«Взыскующему истины – укажи путь», – напомнил старику Волкодав завещанное Близнецами.
Тот поджал губы:
«Мы здесь трактуем эти слова в том смысле, что не следует отказывать никому, возжелавшему принять нашу веру…»
«Да? – прищурился венн. – А вот Возлюбленный Ученик Сиридван, поясняя эти слова, некогда наставлял помогать советом и поступком всякому стремящемуся преуспеть в благом деле…»
С тех пор прошло три года. Подтрунивать над венном давно прекратили, ибо даже отчаянным зубоскалам со временем надоедают бесполезные насмешки. Хранитель же библиотеки по-прежнему встречал Волкодава как нежеланного гостя, хотя давно убедился, что «варвар» книг не портит и не крадёт. На первых порах венн никак не мог истолковать для себя поведение старика. Он вспоминал Эвриха, Тилорна, брата Никилу… весь его опыт свидетельствовал: люди, проводящие половину жизни за книгами, зачастую сами проникаются доброчестием древних учителей – и во всяких жизненных столкновениях оказываются мудрей, дружелюбней… а зачастую – и мужественней не обременённых учёностью. Не всегда, конечно. Но в большинстве. Почему же тин-виленский хранитель книг так себя вёл?.. Он ведь не только пыль с них сметал куриными перьями, связанными в маленький веничек. Он самым внимательным образом просматривал всё, что привозили нового!
Волкодав долго раздумывал над этой загадкой. Пока не вспомнил одного мастера боя на копьях, старинного знакомого госпожи Кан-Кендарат, которого они посетили во время совместного странствия.
«У этого человека, – сказала она, – ты сможешь многому научиться, малыш…»
И тот вправду оказался великим умельцем. Одним из немногих, к которым, по мнению Волкодава, слово «великий» можно было применить без натяжки. Молодого в ту пору венна он попросту колотил и валял. На каждом уроке он мог двадцать раз убить его, если бы захотел, – что, прямо скажем, для обычного бойца уже в те времена было непросто. Венн жадно впитывал новое знание, постигая науку превращать любое копьё и даже обычную палку в продолжение своих рук – чтобы в случае нужды самая простая метла становилась грозным оружием, чтобы безо всякого затруднения рубить и колоть лёгким метательным копьём-сулицей или, наоборот, без промаха метать тяжёлое копьё, предназначенное только для рукопашной… Позже эта наука здорово выручит его, когда он расстанется с Матерью Кендарат и отправится мстить за свой род, но тогда он, конечно, об этом не знал. Как-то они ужинали вместе с мастером у него дома, и разговор зашёл о любви.
«Женщины? Пустые сосуды, куда мы изливаемся, дабы продолжить себя, – вот как отозвался повелитель копий о Тех, что были для Волкодава святее святого. Присутствие госпожи ни в малейшей степени не смущало хозяина дома. – Самки и матери. Больше они ни на что не годны, да к тому же ещё и быстро стареют. Мужчине следует время от времени прогонять их, заменяя новыми, более молодыми…»
Выслушав такое, Волкодав про себя ощутил страшную горечь разочарования, но вслух, конечно, ничего не сказал, поскольку был гостем, вступившим под кров и отведавшим одного хлеба с хозяином. Однако на другой день они с Матерью Кендарат покинули дом мастера и отправились дальше, и во время первого же привала венн выплеснул на жрицу жгучее недоумение:
«Я думал, несравненным воином может стать только тот, чья правда духа столь же велика и чиста, как его боевые умения… А он? Воитель отменный, но притом сущий ублюдок… Почему так получается, госпожа?»
На что Кан-Кендарат, по обычаю своей веры отправившаяся странствовать только после того, как вырастила внуков, лукаво улыбнулась ученику:
«Я же говорила – ты многому научишься у этого человека, малыш…»
Минуло время, осталось в прошлом и обучение у Матери Кендарат, и её духовное водительство. Но получалось, что даже годы спустя Волкодав продолжал разгадывать когда-то преподанные ею загадки. В тот раз его отучили приписывать человеку благородство души на том основании, что его охотно слушается праведное оружие. Теперь вот удалось сообразить, что тысяча прочитанных книг сама по себе способна возвысить душу не более, чем тысяча отбитых ударов. «Спасибо, Мать Кендарат…»
И, если уж на то пошло, хранитель храмовой библиотеки очень напоминал венну другого Хранителя. Обитавшего – если только он был всё ещё жив – очень далеко от Тин-Вилены, на ином континенте. В Самоцветных горах. Он тоже был стариком и тоже распоряжался несметным богатством, не принадлежавшим ему. Сокровищницей, собранием величайших и лучших камней, добытых на руднике… Он знал камни, и камни знали его. Он без раздумий положил бы седую голову, защищая их от любого посягательства. Всесильные Хозяева приисков ни словом не противоречили ему, когда он располагал и устраивал вновь добытые самоцветы… но при всём том он оставался невольником, таким же ничтожным и бесправным рабом, как последний каторжник из забоя. Иной раз Волкодава крепко подмывало поведать книжному хранителю, какие воспоминания тот у него вызывал. Жизнь, однако, к тридцати годам в самом деле успела кое-чему научить его, и он помалкивал. Он, в конце концов, не о праведности хранителя радеть сюда приходил…
…Волкодав отнял руку от лица и решительно открыл глаза, хоть и предупреждало его дурное предчувствие: не будет нынче толку от всегдашнего средства. И точно. Книжная страница так и осталась пепельно-белёсой, а угловатые ряды аррантских букв, коим полагалось быть буро-лиловыми, как и прежде наполняла неестественная чернота. Волкодав поневоле пригляделся – уж не изменился ли заодно и смысл написанного? Нет. «Двенадцать рассуждений о пропастях и подземных потоках», созданные каким-то Кимнотом, придворным звездочётом Управителя стольного Арра, оставались всё теми же… хотя, право, лучше было бы им оказаться написанными задом наперёд. Или вовсе куда-нибудь исчезнуть вместе с красками мира.
Волкодав уже давно утратил склонность благоговеть перед книгой просто оттого, что это – книга и в ней целых двести страниц. Великий мастер боя способен, отставив копьё, оказаться полным ничтожеством и оскорбителем женщин, хранитель библиотеки – жмотом, перепутавшим сокровищницу мудрости с лавкой ростовщика… вот так и книгу, оказывается, может написать человек непорядочный или просто дурак. Волкодав долго шёл к осознанию этой истины, о которой когда-то его предупреждал ещё Эврих. И дело не в ошибках, способных закрасться порой даже в труд мудреца Зелхата Мельсинского, когда тот пишет об удалённом и неведомом племени веннов. Уже к середине самого первого «рассуждения» Волкодав мог бы поспорить на что угодно, что Кимнот сам никогда не лазал под землю, предпочитая пользоваться чужими, не очень-то проверенными россказнями. Зато преподносил он свои заблуждения с таким великолепным самодовольством, так прозрачно намекал своему неназванному, но явно облечённому властью покровителю на необходимость скорейшего наказания всех несогласных, что книгой хотелось запустить в ближайшую стену. За полной, увы, невозможностью проделать это с её создателем.
Однако книга как таковая не была ни в чём виновата, и Волкодав, хмурясь, просто переворачивал страницу за страницей. У него дома могли сурово выговорить впившейся под ноготь занозе, непослушной иголке или камню, из-за которого подвернули ногу на круче, – но никогда не попрекали немощью слабого или болезненного ребёнка. За что бранить детище, коему всё досталось от матери и отца?..
Мудрость родного племени Волкодава никогда прежде не подводила. Не подвела и теперь. Перевернув лист, он обнаружил начало новой главы и вдруг понял, что Хозяйка Судеб надумала за что-то его наградить. Быть может, за то, что в раздражении не захлопнул книгу посередине, решил всё-таки дочитать. «Рассуждение третье, – гласил заголовок (выделенный, должно быть, как и все прочие, красным), – разоблачающее низкий помысел Тиргея, сына дорожного мостника из предместья Арра».
Вот тут Волкодав жадно придвинул к себе книгу, начисто позабыв и об исчезнувших цветах, и о напыщенной глупости Кимнота! Да плевать на него, на Кимнота этого! Тиргей!.. Друг мой, Серый Пёс, брат мой… Прошу тебя об одном: не пытайся защитить меня, когда надсмотрщики придут меня добивать… Молодой учёный, чья память, помимо бездонных познаний о скрытой жизни пещер, хранила едва ли не всю классическую поэзию Аррантиады… Этого – заменить! И руки надсмотрщика по имени Волк, равнодушно, по-деловому, без гнева и злобы переломавшего ему позвонки. Тиргей… К Небесной Горе, брат мой, можно подниматься всю жизнь, обретая и обогащаясь. Так и с Истовиком-камнем: ты не повесишь его на цепочку и не вправишь в браслет. Ты просто будешь искать его, находя по пути гораздо больше, чем предполагал… Сквозь решётки правильных буквиц протягивал руку давно сгинувший друг, сумевший добраться к нему хотя бы так – посредством сочинений своего погубителя.