Знамение пути - Семенова Мария Васильевна. Страница 34

А третьи, самые бездарные, но, как водится, собственной бездарности не понимающие, прятали этакие многозначительные ухмылки: «Ну конечно. Из кого же ещё ему было воспитывать Лучшего ученика, как не из такого же венна. Нас-то вот не выбрал небось…»

Потом подошёл Хономер. Жрец, по обыкновению, внешне являл полное самообладание, но что-то в выражении его лица показалось Волкодаву странным… что именно? И так ли уж это было важно?

Хономер молча смотрел на него сверху вниз. Он не злорадствовал, но и не пытался поставить под сомнение победу ученика, а значит – согласно уговору, – провозглашение нового Наставника и уход из крепости прежнего. Трудно было удержаться от мысли, что ему просто доставляло удовольствие вот так созерцать Волкодава, распростёртого на земле и, похоже, бессильного. И ещё – он как будто знал про венна нечто такое, чего тот сам о себе не ведал.

Что он знал?.. Имело ли это значение?..

Навряд ли…

Не пытаясь подняться, Волкодав сказал Хономеру то, что представлялось первостепенным ему самому, и голос прозвучал на удивление ровно:

– Если ты позволишь, я задержался бы здесь ещё на несколько дней. Книгу одну хотелось бы дочитать.

4. Завязать узел

Солнце клонилось к вечеру.

По холмам, поросшим где хорошим сосновым лесом, где влажными сумрачными ельниками, вилась утоптанная дорога, а по дороге, неся заплечный мешок, шагал Волкодав.

Когда-то давно, невообразимо давно, поистине до начала времён, из моря на сушу пытался выползти исполинский дракон. Исполинский – не то слово; никакой исполин не может быть настолько велик, чтобы ему показалось тесно посреди океана и захотелось искать простора на суше. Твари, подобные тому дракону, сами способны держать на спинах гряды островов и целые материки, – что, кстати, было отлично известно некоторым древним народам, оставившим про то немало сказаний.

Медленно полз дракон, отягощённый немыслимым весом, неспешно ворочалась туша, зацеплявшая шипастым хребтом облака. Неделя, а может, и месяц, уходила на то, чтобы переставить одну лапу и сделать шаг. В те отдалённые времена ещё не было на свете людей, некому было считать и замечать время… А дракон, то ли притомившись ползти, то ли выбрав наконец удобную лёжку, опустился брюхом наземь – да так и заснул, остался греться на солнышке. Что такому проспать целые века, а там и тысячелетия? Сладко дремало чудище, не замечая, как наросли под боками песок и земля, как зимы покрывали его спину снегами, а торопливые вёсны заполоняли буйным цветением.

Потом появились люди и нарекли имя зубчатой броне на лопатках дракона, назвали её Заоблачным кряжем. Были там места никем доселе не пройденные, – хоромы и храмы вечного льда, не предназначенные для человека, да и – если пребывает он в здравом рассудке – ему вовсе не надобные. Были места святые и заповедные, ревностно оберегаемые суровыми горцами-итигулами от праздного постороннего любопытства… Только они, эти горцы, знали тайные тропы, головокружительные и опасные, но всё-таки надёжно ведущие через становой хребет Заоблачного кряжа самым кратким путём.

Теми тропами итигулы водили далеко не всякого возжелавшего. Волкодава они бы приняли с радостью и дали бы ему самого лучшего провожатого, ибо считали его своим другом. Волкодав в самом деле водил с горцами дружбу… но это не значило, что с некоторых пор он начал любить горы. Нет уж. Если не вынуждала к тому смертельная необходимость, от гор он по-прежнему старался держаться подальше. А посему выбрал дорогу, пролёгшую ближе к берегу моря и далеко обходившую укутанные снегами хребты. В этих местах вздыбленные драконьи чешуи теряли облик отвесно вздымавшихся пиков и превращались в песчаные, довольно крутые, но всё-таки не горы, а холмы, чем-то даже напоминавшие родные места Волкодава. Тот же песок под ногами, те же ёлки и сосны по сторонам, на старых гарях – берёзы, по краю болотец – заросли ольхи. Вот только на полянах тянулись к солнцу совсем другие цветы, а над головой пели шо-ситайнские птицы, к которым он за три с лишним года так и не привык.

Ученики – теперь уже бывшие ученики – долго провожали его…

От Волкодава не укрылось недовольство Хономера. Жрец, ни дать ни взять, опасался, как бы вся школа не снялась да не ушла следом за отрешённым от звания Наставника венном.

«Не бойся, Избранный Ученик, – с некоторым даже высокомерием ответил Хономеру Клочок. – Я не покину твой храм, пока не воспитаю воителя, который меня… – тут ему следовало бы сказать „превзойдёт“, но Волк не смог переступить через совесть и сказал иначе: – …который меня победит».

До сих пор у Хономера не было причины сомневаться в честности Волка. К тому же он понимал: для таких людей не придумано уз прочнее однажды данного слова, а иными способами нового Наставника, как и его предшественника, попросту не удержать – проще убить. И жрец только покивал головой:

«Что ж, я доверяю тебе».

Весь вид его, однако, говорил несколько иное. Старуха Кендарат была хороша, хоть и не по доброй воле нас обучала. Волкодав пришёл сам, и я было обрадовался его приходу, но скоро стало впору завыть. Каков-то из тебя будет учитель, молодой Волк?..

Волкодав тем временем укладывал свой заплечный мешок, дивясь про себя: сколько книг было в обширной храмовой библиотеке, а самым последним – он даже задержался ради него на два дня в опостылевшей крепости – выпало дочитывать творение пакостника Кимнота. Самое же поганое, что зловредный Кимнот так и не привёл нигде напрямую никаких слов Тиргея, видимо из опасения, что разница в познаниях сразу сделается для всех очевидна. «Что сделать с тобой, гнида ты этакая, если когда-нибудь поймаю? – возвращая книгу хранителю, мысленно обратился венн к придворному звездослову, погубившему человека несравнимо учёнее и лучше себя. – Взять голову оторвать, как мы крысам на руднике отрывали?..»

И, похоже, немалое напряжение духа сопровождало эту не высказанную вслух угрозу, потому что в ушах Волкодава вдруг с удивительной отчётливостью отдался голос Тиргея, словно бы донёсшийся сквозь годы и разделявшую их границу жизни и смерти: «Нет, брат мой! Хватит уже и того, что я вышел биться с Кимнотом оружием разума, а он против меня употребил оружие власти. Ещё не хватало, чтобы теперь ты против него употребил оружие силы! Я и сам, откровенно признаться, рад был бы ему шею скрутить, но что этим докажешь? И особенно – людям, которые прочли его сочинение и нашли его убедительным? Подобного проходимца можно уничтожить лишь одним способом. Имей я возможность, я написал бы книгу. Такую, чтобы все воочию увидели истину и посмеялись над самоуверенным лжеучёным, а потом крепко позабыли, кто он был таков и как его звали…»

Да, именно этих слов следовало бы ожидать от Тиргея… не смешайся его прах давным-давно с камнями и песком рудничных отвалов. Всё было на месте, даже сипящая одышка каторжника, отравленного неосязаемым ядом подземного озера. Написать книгу. Как просто. Самое, стало быть, естественное дело… Это при том, что Волкодав до сих пор ещё не вполне свыкся с чудом – возможностью через посредство покрытых буквицами страниц причащаться мыслей и чувств людей, никогда им не виденных, а то и вовсе умерших прежде, чем он родился на свет. Теперь он начинал понимать: большее и главнейшее чудо были сами люди, для которых очинить перо и засесть покрывать письменами лист за листом казалось столь же естественным, как для него самого – вытягивать из ножен меч. Или, вот как теперь, без устали шагать по дороге…