Господин военлёт - Дроздов Анатолий Федорович. Страница 57
Глажу ее по плечу. Она прижимается ко мне, затем находит мою руку. Едем обнявшись, так теплее. Вечер прохладный, под брезент поддувает, а кожаные куртки мы не захватили. В местечко прибываем за полночь. Шофер тащит баул в дом, прощаемся с Егоровым. В доме тепло, Мария протопила. Достаю из печи пирожки, из сеней приношу горлач с молоком. Мы жутко проголодались. Ужин закончен, Ольга идет в спальню. Набрасываю халат, тащу из сеней деревянную бадью. Вода в чугунке теплая – в самый раз. Опорожняю его в бадью. Ольга в халатике и наблюдает за мной. Сидит на стуле и странно смотрит.
– Мойся! – говорю ласково. – Я воздухом подышу.
– Сил нет! – вздыхает она. – Кто б меня помыл?
Это не вопрос, это предложение. Что теперь? Я не хочу ее обижать, она не заслужила. Почему б не помочь кузине? Сама говорила, что не стесняется…
Беру ковшик. Ольга сбрасывает халат и забирается в бадью. Поливаю из ковша узкие плечи, спинку, грудь… С той поры, как видел ее обнаженной, тело Ольги округлилось. Это больше не галчонок, это взрослая женщина с заметными формами… Беру мыло. Я сделаю ей «тропический ливень», он восстанавливает силы. Всего лишь пальцами и всего лишь вдоль спины. Не сильно, но быстро. Это как душ, только струи у него толстые – как у тропического дождя…
Ольга тихо стонет, кажется, я перестарался. Надо «ливень», а не «язык»! Торопливо мылю ее, поливаю из ковшика. Все!
– Одевайся и в постель! – говорю строго. – Живо, не то простудишься!
Выбегаю во двор. Где моя бочка? Здесь! Вода в ней ледяная. Нетребка, лодырь, ясен пень натаскал с вечера, вода колодезная, прогреться не успела. Вот и славно, это то, что надо. Ухаю в ледяную купель и замираю. Терпи! Мерзни, мерзни, волчий хвост! Ты на что нацелился, на что покусился? Тебе ее хранить доверили, а не лапать! Сатир контуженый…
Славная штука холодная вода! Несколько минут, и мысли только о тепле. Нам никто и ничто более не нужно, нам бы только под одеяло! Зубы выбивают дробь…
– Павлик! Ты где? – Ольга на крылечке в одной рубашке.
Выскакиваю, набрасываю халат, бегу к дому. Вечер прохладный, а она после купания…
– Опять в бочке сидел? – Она трогает мои руки. Ладошки у нее теплые-теплые. – Боже, ледяные! И зубы стучат… Ты с ума сошел! Заболеешь! Живо!
Погоняемый тычками, влетаю в дом. Толчок в спину несет меня к Ольгиной спальне. Постель ее разобрана и даже смята: я заставил ее встать.
– Дурак контуженый! – Ольга сдирает с меня халат. – Схватишь воспаление легких, чем я тебя вылечу? Я твоих «тростников» не знаю, ты мне даже не показал. Лезь под одеяло, живо!
Напутствуемый тычком, влетаю в постель. Она теплая, ее успели согреть. Блаженство! Ольга устремляется следом. Койка узкая, двоим лечь – только на боку. Еще лучше обнявшись, иначе тот, кто с краю, может упасть. С краю у нас Ольга…
– Господи, какой дурак! – она гладит меня по голове. – Сколько можно таиться? Я же вижу! Как ты на меня смотришь, как ты меня желаешь. Чего ты боишься? Что не отвечу взаимностью? Так я устала обратное показывать! Как только его не поощряла! Обнимала, целовала, пела ему… Даже разделась перед ним! Нет, он в бочку полез! Я вся истомилась, ожидаючи!
Она прижимается ко мне. Тело ее горячее, оно не согревает, оно обжигает. Ее рубашка ни от чего не защищает, это какая-то паутинка, а не ткань. Под рубашкой у нее ничего нет, я чувствую это каждой клеточкой.
– Милый мой, дорогой, желанный… – Она обнимает меня за шею и покрывает лицо поцелуями. – Как я тебя люблю!
Руки у нее теплые, губы – мягкие, а я не железный…
Солнечный зайчик бьет мне в глаза. Я не в своей постели, солнце не будило меня раньше. Скашиваю взгляд. Ольга спит, свернувшись в клубочек. Ночью мы составили койки. Мне жалко будить Ольгу, но время не ждет. Осторожно глажу ее по плечику.
– Павлик! – бормочет она. – Не надо! Пожалуйста! У меня там все болит!
– Я не за этим…
Она резко поворачивается.
– Надо поставить койку на место.
– Зачем?
– Придут Мария с Нетребкой. Увидят составленные койки и все поймут.
– На дворе двадцатый век, а мы люди цивилизованные…
Отшлепать бы ее! От души! Поздно…
– Цивилизованные люди живут в Петрограде. Они нюхают кокаин и постигают французскую любовь. Я не цивилизованный, я офицер. Офицер не смеет выдавать любовницу за кузину, это низко и постыдно. Сослуживцы устроят ему бойкот и будут правы. Неужели трудно отнести койку на место?
– Нам каждый день ее таскать?
Можно, конечно, и не таскать, можно вернуться к прежним отношениям. Только поздно пить боржоми, если влез в постель кузины. Выход есть.
– Нетребка закончил мебель для Елены Павловны. Тебе, наверное, интересно глянуть?
– Вот еще!
– Я бы рекомендовал. Ты женщина, и немедленно захочешь мебель себе. Например, кровать – широкую и удобную. Тебе ведь надоело спать на узкой, не правда ли? Нетребка будет рад сделать – деньги он любит.
– Павлик! – Чмок! – Ты у меня! – Чмок! – Самый умный! – Чмок! Чмок!
Был бы умный, спал один…
Тащим койку на место. Ольга смешно пыхтит – койка тяжелая. Ничего не поделаешь – в одиночку не отнести. Койка занимает законное место, Ольга ныряет под одеяло. Вот те раз: я собрался дремать в одиночестве. Ольга смотрит ждущим взглядом. Пристраиваюсь сбоку. Она накрывает меня одеялом, зевает.
– Поспим немножко, хорошо? Когда еще они придут! Мы теперь вместе спать будем. Всегда!
Моего мнения на этот счет, понятное дело, не спрашивают. Было у меня предчувствие, было…
17.
Завершился год семнадцатый. Чему надлежало произойти, произошло. Отрекся от престола Николай. Армия в лице командующих поддержала отречение, кое-кто умолял царя это сделать. Бывают в истории моменты, когда безумие овладевает головами: люди с восторгом пилят сук, на котором сидят. Каким бы ни был царь, он оставался единственной скрепой, державшей государство. Убрали скрепу, и все поползло…
Генералы прогнулись перед Временным правительством – и совершенно зря: их стали снимать с должностей. Подозрительных командующих сменяли революционные. Но даже их либералы боялись. Пара дивизий, переброшенных с фронта, – и в Петрограде монархия. Или, скажем, военное правительство. Временных выводят из Зимнего, вешают на фонарях… Надо было уничтожить армию, либералы этим занялись. Петроградский Совет ввел солдатские комитеты. Приказ распространили в войсках, армия заволновалась, офицеров начали убивать. Революционеры продолжили. Декларация прав солдата отменила дисциплину. Генералы умоляли Декларацию не принимать; однако Керенский, этот Горбачев семнадцатого года, документ подписал. Если Приказ подсек опоры, то Декларация их снесла. Армия как боевой организм смертельно заболела. Полки не подчинялись командирам, солдаты шли к немцам брататься, верные долгу части стреляли в изменников. На фронте и в стране наступил хаос. Керенский спохватился: союзники требовали воевать, но было поздно. Июльское наступление провалилось. У русской армии было все: мощная артиллерия, современное оружие, в достатке снарядов и патронов, но не было желания сражаться. Полки митинговали и не шли в атаку, а те, что пошли, сгорели в боях.
Отряд пережил год спокойно. Ушел командовать дивизионом Егоров, с ним уехала авиатрисса. Начальником отряда назначили Рапоту. Солдатский комитет возглавил Синельников, это помогло нам избежать эксцессов. Солдаты нас не задирали, мы держались вежливо. Нас перестали звать «благородиями» и отдавать честь; это было не страшно. Денщиков переименовали в вестовых, за работу мы им платили. Вот и все перемены. Мы летали, сражались, но больше по инерции, чем из чувства долга.
К ноябрю армия развалилась. Солдаты потянулись домой, в том числе и наши. Нетребка дезертировал одним из первых, на прощанье он попытался нас обокрасть. Я застал его с мешком на плечах и без лишних слов достал браунинг. Нетребка вытряхнул мешок на койку; я узрел среди вещей Ольгины панталончики и долго смеялся. Расстались мы по-хорошему. Я подарил вестовому сто рублей, он всхлипнул и назвал меня «благородием». Мы даже обнялись на прощание. Вслед солдатам двинулись летчики. В девятьсот шестнадцатом отряд пополнили главным образом офицерами. Кто-то из них подался на Дон, другие – бог знает куда. В отряде остались я и Рапота. В ноябре подписали перемирие, нам приказали вывозить имущество. Это было не просто, но мы справились. Сгрузили аппараты на Ходынском поле, получили расписку и пошли по домам.