Дворец для любимой - Корн Владимир Алексеевич. Страница 26

Коллайн отвлекся от созерцания содержимого чаши и благосклонно кивнул: слушаю, мол. Наедине с ним мы могли позволить себе обращаться друг к другу просто по имени, без всяких ненужных условностей. Вообще Коллайн, помимо всего прочего, мне нравился еще и тем, что не было в нем снобизма человека с длиннющей родословной, постоянно державшего на лице соответствующую данной ситуации маску. С ним можно поговорить о многих вещах, предаться воспоминаниям и даже от души подковырнуть, услышав в ответ не менее душевную колкость. И это было по-настоящему здорово. Как приятно посидеть вот так, запросто, прерывая воспоминания другого репликой: «А помнишь?» – и услышать в ответ: «Конечно, помню, а ты?»

И неслись наши воспоминания о том и об этом, и еще о том, о чем женам знать было не положено, хотя и произошло оно до нашего знакомства с ними. Особенно жене Анри, леди Лиоле, до того она оказалась ревнивой. Порой я даже диву давался, ведь до их свадьбы ничего такого не предвещало, а теперь… Частенько дело и до скандала доходило. В тот вечер по этому поводу Коллайн даже позволил себе поплакаться мне в жилетку, пусть и слегка. Ха, видели бы эту сцену люди, порой боявшиеся его пуще Кенгрифа Стока, главы Тайной стражи.

Тогда мне и пришло в голову утешить его рассказом о некоем философе Сократе, жившем в стародавние времена.

– И чем же он так прославился? – слегка заплетающимся языком спросил Анри, как обычно лечивший свои изношенные нервы любимым сортом бренди.

Коллайн получил весьма неплохое для своего времени образование, но знания других миров в него конечно же не входили.

– О, Сократ был великий мыслитель! – пустился я в объяснения, стараясь избегать труднопроизносимых слов. – Представляешь, Анри, этот человек был выдающимся оратором. Он мог убедить огромную толпу в чем угодно так, что не оставалось ни одного несогласного. А затем он убеждал их в совершенно противоположном, и опять несогласных не оставалось.

– Мне бы его талант, – неожиданно заключил Анри. – Особенно в такие моменты, когда мы решаем с тобой вопросы, касающиеся финансирования моего ведомства. Но при чем здесь я и этот… как его… Сократ? – все же вспомнил и смог выговорить незнакомое имя Коллайн.

Помню, я даже немного опешил от его логики. Ну как тебе объяснить, Анри? Понимаешь, есть некоторые направления, в которые нет смысла вкладывать деньги. Это я знаю точно, потому что в моем мире они зашли в тупик. Возможно, здесь они и закончатся удачей, но зачем лишние траты, если их можно избежать, ведь мне известны и заведомо успешные пути. Но объяснить-то тебе как?

И я продолжил свой рассказ:

– У Сократа была жена, Ксантиппа, – выговорить имя супруги философа мне с первого раза не удалось, и потому я заменил ее довольно распространенным в этом мире именем Ксанди, здраво рассудив, что это ничего не меняет. – Так вот, Ксанди была на редкость сволочной женщиной.

При этих словах Анри заметно оживился. Так, а я ведь думал, что знаю о его семейной жизни все. Дальше он слушал меня куда с большим интересом. И долго хохотал, услышав, когда Сократ на вопрос друзей, почему он, обладая таким даром убеждения, не может найти управу на одного-единственного человека – свою жену, заявил о том, что наездник он превосходный, и ему нужна именно норовистая лошадь. И уж если у него получается убедить Ксантиппу, то уж остальных-то!..

– Наездник, говоришь? – Коллайн никак не мог успокоиться.

Я же грустно размышлял на тему, что мне, при всей своей силе, не удастся помочь ему в том, что касается его семейной жизни…

«Но, по крайней мере, ты вполне можешь стать философом», – думал я, глядя на смеющегося Анри и вспоминая фразу главного героя одного из моих любимых фильмов. «Женись, – напутствовал тот своего знакомого, пребывавшего в мучительном раздумье, стоит ли ему идти на этот шаг. – И если жена попадется хорошая, ты будешь счастлив. Ну а если плохая, что ж, ты станешь философом…»

– Но разговор не об этом, – дождавшись, пока Коллайн отсмеется, продолжил я. – Война войной, но ведь нужно думать и о перспективах.

Пока Анри собирался с мыслями и открывал рот, чтобы, вероятно, спросить: какими я их вижу, эти самые перспективы, мне удалось вставить:

– Думаю, что после победы над Трабоном и его оккупации нам придется посадить на трон своего человека. И этим человеком должен стать ты, Анри Коллайн.

Коллайн продолжал разевать рот, теперь уже от удивления, и я поспешил развить свою мысль дальше:

– Кто наши сегодняшние противники? Абдальяр с самым могучим флотом в мире и Трабон с самой сильной армией. Какая чепуха, право слово. А вот в том случае, если трабонский трон займешь ты, мы будем иметь дело с врагом куда более опасным. Конечно, не сразу, несколько лет у тебя уйдет на подготовку, но уж затем… Скажи, найду ли я еще одного такого врага – невероятно умного и очень-очень много знающего. Словом, такого, как ты.

Я было приготовился к ответным выпадам Коллайна, предполагая услышать от него что-нибудь не очень лицеприятное, он может себе такое позволить. Такое иногда бывало и даже пару раз помогло мне взглянуть на некоторые вещи новым взглядом, за что я был ему благодарен.

Но Анри, грустно посмотрев на меня, сказал:

– Артуа, мне удалось переправить Аниату с детьми из Дертогена в более безопасное место.

Вот почему Янианна в последнее время как-то странно на меня смотрела. Вероятно, она все же знает больше, чем хотелось бы мне самому. Но в любом случае одной проблемой стало меньше…

От воспоминаний меня отвлек чей-то тревожный возглас. Справа от нас, из-за невысоких холмов, показалось около сотни всадников, на полном скаку направляющихся в нашу сторону. Беспокоиться было не о чем, напасть таким количеством было бы даже не безрассудством – самоубийством, но наперерез им бросился один из эскадронов бригады фер Дисса и не меньше двух сотен конницы вардов.

Тотонхорн поднес к глазам бинокль и что-то пробурчал себе под нос. Бинокль, кстати, был все тот же, что я подарил ему еще при первой нашей встрече, хотя после этого он получил их чуть ли не с десяток, с не в пример более лучшей оптикой и отделкой. Ан нет, до сих пор дормон пользуется именно этим. С другой стороны, чего тут удивительного, у меня самого в переметной суме фляжка такая, что на людях лучше и не вынимать. Но – любимая.

Когда всадники, спешащие нам наперерез, приблизились, стало понятным, что это Тотайшан, старший сын Тотонхорна, со своей личной сотней охраны. Еще одна головная боль дормона. У Тотонхорна и других детей полно, жен у него, как и положено по статусу, много, но именно Тотайшану дормон хочет передать власть. А проблема заключается том, что не хочет Тотайшан брать себе других жен, кроме той единственной, что у него уже есть, – Алишы. И старейшины родов, знающие об отношении Тотонхорна к своему старшему сыну, обижаются: мол, Алиша далеко не из самого знатного рода, не то что наши дочери. Тотонхорну же не мешало бы укрепить свое положение и таким образом, особенно сейчас, когда дела у него не совсем чтобы очень хороши.

Я улыбнулся, представив себе картину: я говорю Янианне, что Империи не мешало бы упрочить свои позиции на международной арене и сделать это достаточно несложно. Ведь стоит мне взять в жены несколько принцесс из близлежащих королевств… И я совсем не о себе пекусь, а о государстве. Представил выражение ее лица и ее ответную реакцию, и мне стало смешно.

Подскакавший вплотную Тотайшан осадил коня чуть ли не на полном скаку, заставляя его заплясать на задних ногах. Отец строго посмотрел на сына (что, мол, за ненужная лихость?), на что тот ответил белозубой улыбкой. Затем козырнул мне на принятый в Империи военный манер – двумя пальцами и, не выдержав, снова улыбнулся.

С Тотайшаном я был знаком значительно лучше, чем с его отцом. Однажды мне пришлось дать слово дормону, что присмотрю за его сыном, пока Тотайшан будет гостить в столице Империи Дрондере. А гостил он там долго, чуть ли не три года. Не знаю, какие цели преследовал дормон, отправив сына на такой длительный срок, вероятней всего, чтобы он набрался опыта и расширил кругозор, но проблем, связанных с ним, поначалу хватало. Все-таки Тотайшан – человек совершенно другой культуры. Положение сына дормона по знатности примерно соответствует герцогскому, но отсутствие общепринятых среди аристократии Империи манер и полное незнание языка поначалу создавало ему множество проблем.