Меч Предназначения - Сапковский Анджей. Страница 21

— Примерно через месяц надо бы проверить, лучше всего с собаками. Маленькие риггеры не безопасны.

— А ты бы не мог взять это на себя, ведьмак? Относительно оплаты договоримся.

— Нет. — Геральт взял деньги из рук Перегрибка. — Я не намерен торчать в вашем прелестном городе даже неделю, не то что месяц.

— Интересные ты вещи говоришь. — Гербольт криво усмехнулся, глядя ему прямо в глаза. — Воистину интересные. Потому как, я думаю, ты пробудешь здесь дольше.

— Плохо думаете, войт.

— Неужто? Ты приехал с черной ворожейкой, как там ее, забыл… Гунивер вроде бы. «Под Осетром» остановился. Говорят, в одном с ней номере.

— А что?

— А то, что она, всякий раз как заворачивает в Аэдд Гинваэль, так быстро не выезжает. А бывать-то она у нас уже бывала.

Перегрибок улыбнулся широко, щербато и многозначительно. Гербольт по-прежнему глядел в глаза Геральту. Без улыбки. Геральт усмехнулся. Как только мог наипаскуднейше.

— Вообще-то я ничего не знаю. — Войт отвел глаза и покрутил каблуком землю. — И мне до этого столько же дела, как до дерьма собачьего. Но чародей Истредд, запомни, у нас — особа важная. Незаменимая для города, я бы сказал, бесценная. Люди его уважают. Местные, да и неместные тоже. Мы в его чародейства носа не суем, да и в личные и всякие прочие дела тоже.

— Может, оно и верно, — согласился ведьмак. — А где он живет, позвольте узнать?

— Не знаешь? Вон видишь дом? Вон тот, белый высокий, что торчит промеж складом и цейхгаузом, словно, чтобы долго не думать, свечка в жопе. Но сейчас ты его там не застанешь. Истредд недавно недалеко от южного вала что-то выкопал в земле и теперь роет кругом, точно крот. И людей у меня согнал на эти раскопки. Пошел я, спрашиваю вежливо: чего, мол, мэтр, копаешься в яме, словно дитя малое, люди ж смеяться начинают. Что там в той земле есть? А он поглядел на меня, как на голяка какого, и говорит: «История человечества. Ответы на вопросы. На вопросы, что было, и на вопросы, что будет». Хрен, что там было, я ему: целина, кусты и упыри, пока города не построили. А что будет, зависит от того, кого в Рикверелине наместником поставят, опять какого-нибудь полуэльфа паршивого. А в земле нет никакой истории, ничего там нет, разве что червяки, если кому для рыбалки надо. Думаешь, он послушался? Куда там! Копает дальше. Так что, ежели хочешь с ним увидеться, иди к южному валу.

— Э, милсдарь войт, — фыркнул Перегрибок, — сейчас-то он дома. Сейчас ему не до раскопок, сейчас, когда…

Гербольт грозно зыркнул на него. Перегрибок скуксился и закашлялся, переступая ногами. Ведьмак, по-прежнему скверно улыбаясь, скрестил руки на груди.

— Да, хм, хм, — откашлялся войт. — Как знать, может, и верно, Истредд сейчас дома. В общем, мне-то какое дело?

— Будьте здоровы, войт, — сказал Геральт, не потрудившись даже сделать вид, будто кланяется. — Желаю успешно закончить день.

Он подошел к Цикаде, вышедшему, бренча оружием, навстречу. Молча протянул руку за своим мечом, который Цикада держал на сгибе локтя. Цикада отступил.

— Торопишься, ведьмак?

— Тороплюсь.

— Осмотрел я твой меч.

Геральт окинул его взглядом, который при всем желании нельзя было назвать теплым.

— Есть чем похвалиться, — кивнул он. — Мало кто его осматривал. А еще меньше тех, кто мог об этом рассказать.

— Хо-хо, — сверкнул зубами Цикада. — Жуть как грозно это прозвучало, аж мурашки по телу. Мне всегда было интересно, ведьмак, почему люди так вас боятся. Думаю, уже знаю.

— Я тороплюсь, Цикада. Возврати меч, будь добр.

— Дым в глаза, ведьмак, ничего больше, только дым в глаза. Вы пугаете людей, словно пасечник пчел, дымом и вонью, своими каменными физиономиями, своей болтовней, слухами, которые, верно, сами о себе распускаете. А пчелы драпают от дыма, дурные, вместо того чтобы воткнуть жало в ведьмакову задницу, которая тут же распухнет, как и любая другая. О вас говорят, будто вы чувствуете не как люди. Брехня. Если б кого из вас как следует пырнуть, почувствовал бы.

— Ты кончил?

— Угу, — сказал Цикада, возвращая меч. — Знаешь, что меня интересует?

— Знаю. Пчелы.

— Не-а. Я вот думаю, если б ты вошел в улочку с одной стороны с мечом, а я — с другой, то кто бы из нас дошел до ее конца? Вопрос, думается мне, стоит того, чтобы поспорить.

— Чего ты цепляешься, Цикада? Ищешь ссоры? Что тебе надо?

— А ничего. Просто интересно, сколь правды в том, что люди болтают. Мол, вы, ведьмаки, так хороши в бою, потому как нету у вас ни сердца, ни души, ни жалости, ни совести. И этого достаточно? Обо мне, к примеру, говорят то же. И не без оснований. Вот и любопытно узнать, кто из нас двоих зашел бы в улочку и вышел бы из нее живым. А? Стоит поспорить? Как думаешь?

— Я же сказал, тороплюсь. Не стану терять времени на глупые раздумья. И спорить не привык. Ибо спорит либо дурак, либо подлец. Первый — не знает, а спорит, второй знает, но спорит. Но если тебе когда-нибудь взбредет в голову помешать мне пройти по улочке, то добром советую, Цикада, сначала подумай как следует.

— Дым, — усмехнулся Цикада. — Дым в глаза, ведьмак. Ничего больше. До встречи, как знать, может, в какой-нибудь улочке?

— Как знать.

4

— Здесь мы можем свободно поговорить. Садись, Геральт.

Больше всего в мастерской бросалось в глаза внушительное количество книг — именно они занимали большую часть просторного помещения. Толстые томища заполняли шкафы, прогибали полки стеллажей, громоздились на сундуках и комодах. На взгляд ведьмака, книги стоили целого состояния. Не было, разумеется, недостатка и в других типичных элементах декора — чучела крокодила, висящей под потолком рыбы-ежа, покрытого пылью скелета и солидной коллекции банок со спиртом, содержащих, пожалуй, любую пакость, какую только можно себе представить, — сколопендр, пауков, змей, жаб, а также неисчислимое множество человеческих и нечеловеческих органов, в основном внутренних. Был там даже гомункулус или что-то, что напоминало гомункулуса, но с таким же успехом могло оказаться копченым младенцем.

На Геральта коллекция впечатления не произвела — он полгода жил у Йеннифэр в Венгерберге, а Йеннифэр располагала еще более интересным собранием, содержащим даже невероятных размеров фаллос, взятый, кажется, от горного тролля. Было у нее не совсем удачно выполненное чучело единорога, на спине которого она обожала заниматься любовью. Геральт считал, что если и существует место, еще менее пригодное для любовных игр, так это, пожалуй, только спина единорога живого. В отличие от него, считавшего кровать роскошью и ценившего все мыслимые возможности, предоставляемые этим чудесным предметом мебели, Йеннифэр была на удивление изобретательной. Геральт вспоминал приятные моменты, проведенные с чародейкой на крутой крыше, в забитом пылью дупле, на балконе, причем — чужом, на перилах моста, в раскачивающейся на бешеной реке лодке и во время левитации в тридцати саженях над землей. Но хуже всего был единорог. Наступил все же счастливый день, когда кукла сломалась под ними, развалилась и разлетелась на куски, подбросив массу поводов для смеха.

— Что тебя так забавляет, ведьмак? — спросил Истредд, присаживаясь к длинному столу, уставленному неимоверным количеством истлевших черепов, костей и ржавых железяк.

— Всякий раз, когда я вижу такое, — ведьмак уселся напротив и указал на банки и склянки, — я задумываюсь, действительно ли нельзя заниматься магией без всей этой мерзопакости, при одном взгляде на которую желудок подскакивает к горлу.

— Дело вкуса, — сказал чародей, — и привычки. Что одному противно, другого как-то не трогает. А что противно тебе, Геральт? Интересно, что может быть противно тому, кто, как я слышал, ради денег может по шейку лезть в дерьмо и нечистоты? Пожалуйста, не принимай мой вопрос за оскорбление или провокацию. Мне действительно интересно, чем можно вызвать у ведьмака чувство отвращения.

— А в этой баночке ты, случайно, хранишь не менструальную ли кровь невинной девицы, Истредд? Понимаешь, мне становится противно, когда я представляю себе, как ты, серьезный чародей, пытаешься с бутылочкой в руке капля по капле добыть эту ценную жидкость, преклонив колени у самого, так сказать, источника.