Серые земли (СИ) - Демина Карина. Страница 33
От тех времен у пана Вильчевского остались в памяти запах горелой гороховой каши — готовила матушка неважно, и множество незнакомых людей, которые появлялись и исчезали… исчезали и появлялись…
Еще темнота — матушка экономила на свечах.
Лютый холод.
И страх, что однажды наступит день, когда уже у него, пана Вильчевского, не останется денег. Нет, пансион, несколько облагороженный, имел успех, благо, был недорогим и располагался едва ли не в самом центре Познаньску, но все же… все же… жильцы ныне стали капризны, избалованы.
То им кофий поутру подавай в нумера, да не простой, а высшего сорту. То белье меняй ежедневно, а не раз в седмицу, то еще какую глупость придумают… одна вон повадилась купаться каждый день, расходует воду почем зря. Другой читает до полуночи, а после спит до полудня. И не важно, что за газ пану Вильчевскому платить приходится, тогда как дневной свет, небось, бесплатный… нет, пусть и приносил пансион доход, но от жильцов в нем было одно беспокойство. Оттого и был пан Вильчевский мысленно согласен с государем — портрет намалевал художник, не имея иной возможности оплатить долг — что относиться к ним следует с подозрением.
И нового гостя разглядывал пристально, через лупу — оставил старый академик, имевший дурную привычку курить у окна, все гардины своими цигаретками завонял. После прачке пришлось доплатить два медня, чтоб их в ароматном растворе пополоскала. Оттого и забытую лупу пан Вильчевский себе оставил, во восполнение ущербу, его имуществу нанесенного.
Гость терпеливо стоял, прижимая к груди фетровую шляпу с лентой. Глядел он прямо, и в лупе выпуклый глаз гостя был особенно кругл, темен и смотрел этак, с ленцою, а лень пан Вильчевский почитал первейшим из грехов человеческих, поелику сам он вставал засветло, ложился заполночь, и даже во снах продолжал работать…
— Чем могу помочь? — поинтересовался пан Вильчевский, еще не решив, готов ли он принять этакого постояльца…
Нет, одет гость был прилично.
Костюмчик шерстяной, светленький, маркий. Рубашечка белая. Гальштук новомодного оттенку салатной зелени, да и в клеточку, и булавочкой этак к рубаке пришпилен.
Перчатки белые.
Саквояж кожаный, с бронзовыми острыми уголками да круглою рамочкой, куда бумажку с именем вставлять надобно, только гость до сего не дошел, вот и красуется в бронзовой рамочке название лавки, из центральных, в которых честных людей вдвое, а то и втрое супротив истинной цены переплачивать заставляют.
Сам пан Вильчевский к подобному транжирству относился с осуждением, предпочитая закупки делать на старом городском рынке, да и средь старьевщиков он был гостем частым, зная, что иные бестолковые людишки, за модой угнаться силясь, скидывают в лавки вещи новые, хорошие совсем и за малую цену…
— Мне бы нумер, — с запинкой произнес гость и покраснел.
Небось, только — только приехал в Познаньск и, заместо того, чтоб жилье приличное сыскать, по лавкам кинулся, за лоском столичным.
Пан Вильчевский покачал головой.
И как быть? Нумера?то простаивали… но нынешний гость… не принесет ли он, вырвавшийся из?под папенькиного крыла, больше беспокойства, нежели прибытку? Не станет ли кутить, просаживая отцовские деньги? А то еще и с компанией дурною свяжется. Был тут один, который поначалу сребнями направо и налево швырялся, да когда закончились, вынес под полой три канделябра бронзовых и фарфорового ангелочка, оставшегося от матушки…
Отказать бы…
Но гость извлек кошель приятной толщины и веса с виду немалого, и по стоечке покатился злотень.
— За два месяца вперед плачу, — сказал гость.
Пан Вильчевский смотрел на монету. Разве ж можно этак с деньгой… а злотень все катился и катился, поблескивая заманчиво, очаровывая. И рука сама собой потянулась, спеша перехватить монетку, пока не достигла она края стойки да не сверзлась на пол…
— Кутежей не устраивать, — пальцы вцепились в злотень, и пан Вильчевский осознал, что при всем его нежелании — а гость?таки вызывал смутное беспокойство неясного характеру — он не сумеет заставить себя расстаться с этою монетой.
Ныне же вечером, после обычного обходу — пан Вильчевский самолично проверял, заперты ли все окна, погашены ли газовые светильники, да и вовсе, не случилось ли за день какой беды, как в тот раз, когда в гостиной, на софе, почти новой, обнаружилось ужаснейшего вида кофейное пятно…
Пан Вильчевский вздрогнул и перекрестился: вывести пятно стоило трех сребней!
— За ущерб, ежели случится по вашей вине, платите отдельно.
Гость кивнул и выложил на стойку еще четыре монеты. Новехенькие, блестящие, небось, только — только покинувшие тишь и уют королевского монетного двора. Пану Вильчевскому заранее сделалось за них, таких беззащитных пред потными людскими руками, боязно.
Ничего, он не позволит обидеть их.
Спрячет.
Нет, не в банк отнесет, банкам он не доверял, предпочитая золото держать в надежном месте — огромной склянке, каковую прятал в камине собственной комнаты. Благо, камин оный пан Вильчевский даже зимой не растапливал, экономя… ему и без того приходилось на жильцов тратиться, коим просто?таки жизни без каминов не было.
— Столоваться у нас будете? Питание оплачивается отдельно…
Гость добавил еще монету.
Сколько ж их в кошеле?то? Бедных, обреченных пойти в уплату прихотей человека недостойного… и сердце пана Вильчевского разрывалось от боли.
— Ежели что понадобится… я к вашим услугам.
Пан Вильчевский покосился на короля, который по — прежнему взирал на гостя хмуро, недовольно, еще не убедившись в его благонадежности.
— Прошу за мной.
Отправив злотни в карман, пан Вильчевский запер конторку. Он не держал ни коридорного, ни лакеев, полагая сие зряшною тратой денег, ему и самому несложно гостя проводить, а что возраст и больная спина не позволяют с багажом управляться, так нынешний гость молод, сам свой саквояжик донесет…
— Погодите! — пан Вильчевский вовремя спохватился. — Как вас в книге записать?то?
— Гавриил… — сказал гость и, густо покраснев, добавил. — Волчевский…
— А занимаетесь чем?
— Всем понемногу…
Главное, чтобы не коммивояжер, ибо это племя, бестолковое, суетливое, пан Вильчевский на дух не переносил опосля того случая, когда заезжий мошенник, коммивояжером представившийся, выманил целых сорок злотней за новую мебель для пяти спален… а после исчез, паскуда этакая.
— Не торгуете? — пан Вильчевский указал мизинчиком на саквояж, который гость нес бережно, держа за пухлые кожаные бока, не замечая, что мнет светлый свой пиджачок.
— Нет.
Пан Вильчевский кивнул, не сказать, чтобы он был удовлетворен ответом, однако же злотень, который гость протянул заместо благодарности, послужил достойной компенсацией.
И страхи хозяина «Трех корон» утихли.
Ненадолго.
В покойницкой табачный дым мешался с иными, куда более привычными месту сему ароматами, и кисловатая смесь их, как вынужден был признать Аврелий Яковлевич, портила всякое удовольствие от цигаретки. Оттого и бросил он ее, недокуренную, на пол, растер носочком туфли и, наклонившись, носочек этот отер платком: налипли на лаковую кожу и травинки, и кусочки земли.
Нехорошо.
К обуви Аврелий Яковлевич относился с особым пиететом, помня еще те времена, когда случалось ему носить, что лапти, из лозы плетеные, что грубые матросские ботинки, от которых по первости ноги кровавыми мозолями покрывались.
Вздохнул.
И разогнав редкие дымы, принялся за дело.
Благо, пол в покойницкой был ровный, плита к плите, а в особом закутке, которым штатный ведьмак пользовался, и знаки вычертить не поленились белою заговоренною краской. Конечно, лучше бы вовсе на камне выбить, но то дело марудное, затратное…
Знаки Аврелий Яковлевич подновил.
Отступил, окинув картину критическим взором, почесал бороду и добавил несколько собственных, тайных, печатей. Мыслилось ему, что покойницы нынешние, ежели и соизволят для беседы восстать, то всяко возвращению в мир живых не обрадуются.