Серые земли (СИ) - Демина Карина. Страница 64
— Обязательно, — спустя минуту соизволил ответить Евстафий Елисеевич. И ткнув карандашом в потолок, добавил с видом важным: — Протокол!
— Но…
— Без протоколу заявление не примут.
И карандаш он вновь за ухо отправил, а блокнотик — в карман.
— А если вам, панна Богуслава, вздумается искать справедливости в другом месте… скажем, передать сию душещипательную историю «Охальнику» или какой иной газетенке, которая горазда на вымыслы…
Он сделал паузу, глядя прямо в зеленые глаза панны Богуславы.
И взгляд она не отвела, усмехнулась этак, недобро:
— Скажете, не буду иметь права?
— Будете. Да только познаньская полиция в свою очередь будет иметь право и газетенку прикрыть… до выяснения обстоятельств, спасибо новому закону… и вам встречное обвинение выдвинуть.
— Мне?!
Сколько праведного возмущения.
И гнева.
— Да что вы себе позволяете?!
— Я позволяю себе предупредить вас, что, ежели будет доказан факт клеветы, то вы, панна Богуслава, рискуете предстать перед королевским судом. А он, в свете недавних событий, к клеветникам весьма строг… а потому, повторю, действуйте по протоколу.
— Я княжна!
— Рад за вас.
— Я… я не обязана! Ваши протоколы… вы все заодно! Вы… вы… вы куда?
— В Управление, — Евстафий Елисеевич поклонился. — Вы уж простите старика, у вас тут весьма себе… любопытственно, но работа… работа…
— К — какая?
— Всякая. Рутинная. Воры там. Душегубцы… мошенники всякие… развелось в последнее время, прям спасу нет. Так вы, панна Богуслава, сами к нам заглянете, аль прислать кого? Для протоколу?
Ответа Евстафий Елисеевич не дождался.
И выйдя за дверь, дверь прикрыл.
— Звать как? — поманил он давешнего полицейского.
— Андрейкой, — пробасил тот, отчаянно робея перед этаким высоким начальством.
— Слушай меня, Андрейка. Стой тут. И никого не пускай.
— Никого? — в голосе несчастного послышалась обреченность, вновь он подумал о муже, который, явившись домой, навряд ли обрадуется, что его в собственную квартиру, за которую он по пятьсот злотней в месяц платит, не пущают.
— Никого.
— И княжича?
— Особенно княжича, — Евстафий Елисееви ободряюще похлопал Андрейку по плечу, для чего пришлось встать на цыпочки, ибо боги наделили Андрейку немалым ростом да и силушки, судя по виду, не пожалели. — Не переживай. У него, сколь знаю, иные заботы. До завтрешнего дня не явится. А тебе часик — другой перетерпеть. Я смену пришлю. И Старика. Пускай эту красавицу под протокол опросит.
— А если, — Андрейка покосился на дверь. — Если она… ну того…
— Пускай попробует, — Евстафий Елисеевич нехорошо усмехнулся. — Старик будет рад…
В этом познаньский воевода нисколько не сомневался.
Глава 19. Где речь идет о женщинах, мужчинах и варварах
Курсы свои пан Зусек проводил в гостинице «Познаньска роза», каковая была не то, чтобы вовсе дорогой — до того же Метрополя, на который Гавриил глядел издали, исключительно любопытства ради, ей было далеко, однако же выглядела она много пристойней пансиона.
— Билет покупать будете? — осведомилась полная дама с вытравленными до синевы волосами, из которых торчали яркие фазаньи перышки. Облачена дама была в парчовый балахон темно — винного колеру, перетянутый под грудью золотым шнуром.
— Меня пан Зусек пригласил.
Гавриил вытягивал шею, силясь разглядеть хоть что?то, помимо двери в залу. К слову, дверь была вида превнушительного, убранная ко всему театральною портьерой.
— Без билету неможно, — отозвалась дама, подвигая очочки к переносице. — Пять злотней за разовый. Двадцать — за абонементу…
Пять злотней у Гавриила имелись, и даже двадцать, и куда больше двадцати, однако же провинциальный пан, которым он ныне являлся, не мог вот так запросто расстаться с этакою непомерною суммой. Костюмчик его и то обошелся в семь… так?то костюмчик, хотя ж и неудобственный, зато из хорошего сукна скроенный.
Он прошелся по холлу гостиницы, будто бы в раздумьях, подступился к двери, запертой и перетянутой витым шелковым шнуром.
Вздохнул.
Потыкал пальцем в мохнатые стволы пальм, пощупал плотные накрахмаленные листья их. Подивился на лепнину и позолоту… дама, сперва следившая за перемещениями Гавриила зорко — верно, подозревала в нем непристойное желание задарма проникнуть в святая святых гостиницы — вскоре интерес утратила. Гостиница заполнялась людьми.
К столику подходили мужчины.
Высокие и низкие. Толстые и худые. Одетые солидно, и кое?как… были и студентики, что выкладывали на столике дамы целые башни из медней, изредка разбавляя их серебром. Были и те, кто, не глядя кидал горсти золота…
Со всеми панна билетер держалась одинаково. Она окидывала посетителя придирчивым взглядом, поправляла очочки и широкой ладонью накрывала монеты.
Пересчитывала их старательно, иные не стеснялась пробовать на зуб, после чего монеты отправлялись в ящик кассового аппарата. Дама с силой дергала за ручку, и аппарат вздрагивал. Проворачивался моток синей ленты, на который с глухим звуком падала печать, щелкали ножницы, и вожделенный билет передавался клиенту.
— Дайте билетик, — решился Гавриил и протянул монеты.
Кусочек влажноватой синей бумаги с плохо пропечатанным нумером, Гавриил сжал в кулаке. Но ничего?то, ни озарений, ни предчувствий, вожделенный билетик не вызвал.
В залу стали пускать в четверть пополудни.
Входили молча, старательно не глядя друг на друга и изо всех сил делая вид, будто бы оказались в сем месте исключительно случайным образом.
Рассаживались по местам.
И Гавриил оказался зажат между полным одышливым господином в сером сюртуке и узколицым субьектом вида преподозрительного.
— Жуть, — сказал субьект, мазнув взглядом по Гавриилу. — Деньгу дерут бесстыдно.
Он стащил мятый котелок и, поплевав на ладонь, пригладил рыжеватые волосы.
— Не хотите, не платите, — господин поерзал в кресле, чересчур тесном для его габаритов. — А меблю могли б и получше поставить.
— Не нравится, идите в «Метрополь».
— Пойду, милейший, уж не сумлевайтесь, — господин вытащил из внутреннего кармана пакет из промасленной бумаги и платок. Платок он расстелил на коленях, а уж потом и пакет развернул.
Запахло колбасой.
Вяленой. Чесночной.
Она лежала рядом, тоненькая, нарезанная полупрозрачными ломтиками. И господин неспешно обирал темные зерна горчицы, белые квадраты чеснока.
— Не могу я науку постигать без еды, — пояснил он беззлобно. И из другого карману извлек пакет с хлебом. Черным. Свежим.
Субьект нервически вздохнул и заерзал.
— Много жрать вредно!
— Так то много… — возразил господин, выкладывая на куске хлеба узор из колбасных ломтиков. — Я ж в меру…
И пальцы облизал.
— Ваша мера треснет скоро, — субьект, перегнувшись через Гавриила, ткнул пальцем в объемный живот господина.
— А вам что за беда?
От дальнейшего спора Гавриила уберег протяжный сиплый звук, который заставил субьекта вернуться на место, а господина — сунуть хлеб с колбасою в рот. Жевал он поспешно, стараясь не косить глазом на соседа, который смотрел уже не на господина — на сцену, сокрытую алым бархатным занавесом.
Первым поднялся антрепренёр в черном фраке.
Усевшись за рояль, надо сказать, инструмент показался Гавриилу донельзя солидным, куда солидней антрепренера, он заиграл веселенькую мелодию.
Вновь засипел рожок.
Дрогнул занавес.
А господин, дожевав хлеб, прошептал:
— Чичас начнут — с…
Субьект сполз ниже, так, что над креслом виднелась лишь лысоватая его макушка. Он смотрел на сцену жадно и, пусть бы ничего не происходило, шевелил губами, не то спрашивая, не то возражая.
На третий раз рожок сипел очень уж долго, так, что у Гавриила в ушах зазвенело. Занавес заело, что, однако, не испортило торжественности момента, тем паче, что толстенький служитель, вынырнувший из бархатных складок, скоренько устранил проблему.