Русский купидон - Майская Саша. Страница 28
Внезапно эта идиллия была нарушена ревом мотора! На маленький двор въехал «фольксваген-«жучок», из которого с разной скоростью, но одинаковой целеустремленностью высыпались Серафима Кулебякина, румяный гигант Эдик, Кулебякина Аглая с веером и Елена Синельникова.
При виде старушек Кулебякиных Паша Мячиков на секундочку закрыл глаза и тут же их открыл, в надежде, что это мираж. Увы, все происходило на самом деле. Элеонора приветственно помахала Лене на правах старой знакомой и заботливо поправила на голове у Паши венок из привядших одуванчиков. Серафима Кулебякина стремительно прошествовала в сторону «обезьянника», бросив Паше:
— Тебе идет. Больше, чем фуражка.
Только тут старший лейтенант Мячиков очнулся, решительно сорвал с головы венок и устремился вслед за вредной старушкой.
— Извините, Серафима Владимировна, но к задержанному я вас пустить не могу.
— Извини, Павлик, но мы приехали именно за ним. У нас к нему вопросик.
— Задавайте при мне!
— Отлично, так даже лучше. Все-таки представитель власти… Максим!
— Да?
— Во-первых, тебя здесь не обижают? Кормили? Не рукоприкладствовали?
Колян обиженно хрюкнул из темноты, лейтенант Митя возмущенно запыхтел, а Мячиков остался надменно-спокоен. Макс Сухомлинов облокотился на решетку и уставился на Лену укоризненно-нежным взором.
— Кто же может меня теперь, Серафима Владимировна, обидеть? Ежели женщина, которую я люблю больше жизни, своими руками сдала меня в милицию, бросила, можно сказать, в узилище — то что мне теперь само это узилище?! Какая разница, где рыдать по утраченному раю и медленно угасать от тоски?
Мячиков уловил слово «угасать» и тревожно затоптался. Аглая зааплодировала, Эдик одобрительно крякнул и подкрутил пшеничные усы. Серафима с видом Доброй Феи наблюдала за тем, как Лена приникает к решетке и осторожно берет Макса за руку. Потом Серафима откашлялась и грозно вопросила:
— Тогда второе и главное: скажи, Максим, берешь ли ты эту женщину в жены и собираешься ли прожить с ней долго и счастливо?
Макс немедленно заорал:
— Да! Йес! Я-я! Си! Так! Да, да и еще раз да! Лена, выходи за меня, пожалуйста!
Лена засмеялась, смущенно и растерянно оглядываясь на собравшихся, а потом неожиданно прижалась к решетке и наградила Макса горячим и страстным поцелуем прямо в губы. Потом отстранилась и прошептала:
— Ну конечно выйду. Макс, разве я могу выйти за кого-нибудь другого…
Серафима удовлетворенно кивнула и повернулась к Мячикову.
— Пашка, выпускай его.
На круглом и ошарашенном лице старшего лейтенанта неожиданно проступило демоническое выражение. Мячиков прищурился, выпрямился и медленно отчеканил абсолютно железным голосом:
— А вот тут неувязочка, граждане. Никак не могу я выпустить гражданина Сухомлинова.
— Паша, не дури, я матери пожалуюсь…
— Это, Серафима Владимировна, ваше конституционное право, а только выпустить задержанного я не могу, так как в деле имеется официальное заявление, подписанное гражданкой Синельниковой… Так, Елена Васильевна?
Лена кивнула, пряча глаза. Макс нахмурился. Аглая картинно ахнула и затрепетала веером, Эдик расстроился. Серафима же нахмурилась, явно просчитывая в уме дополнительные варианты спасения, наверняка включавшие и силовой захват отделения, и взятие Пашки Мячикова в заложники…
В этот момент Лена подняла голову и кротко попросила:
— Павел Сергеевич, чтобы снять все вопросы, зачитайте мое заявление вслух, будьте добры. Мой жених должен знать правду, какой бы горькой она ни оказалась…
Мячиков кивнул, удалился к себе в кабинет, откуда вышел уже в кителе и фуражке, а также с Лениным заявлением в руке. Встал поближе к фонарю, откашлялся и звучным голосом зачитал следующее:
— Я, Синельникова Елена Васильевна, такого-то года рождения, проживающая постоянно по адресу: Московская область, поселок Кулебякино, Центральная 18, заявляю, что двадцать лет назад Максим Георгиевич Сухомлинов похитил мою… ЧЕГО?!
— Читайте, товарищ старший лейтенант!
— …похитил мою невинность, а вместе с ней и сердце… Настоящим заявлением признаю, что люблю гражданина Сухомлинова больше жизни… и временно передаю его под охрану милиции… как самое ценное свое имущество. Прошу выдать обратно по устному требованию… Дата, подпись… Что ж это за…
— Пашка, держи себя в руках, тут дамы.
— Нет, ну как же это…
— Пал Сергеич, там же еще написано…
— Отвянь, Колян!
— Нет, он прав. Там ваша виза. Зачитайте.
— Ну… Подпись гражданки Синельниковой заверяю… ознакомился…
— Дальше!
— Старший лейтенант милиции, начальник Кулебякинского отделения Мячиков Пы Сы…
Лена нежно заглянула Мячикову в глаза:
— Ну что, доведем дело до суда? Или вернете мне мое ценное имущество?
В этот момент Элеонора, о которой все подзабыли, вдруг зевнула и громко позвала:
— Пашенька, сокол мой, пошли спать. Отпусти ты их, видишь, все наладилось. Отдохнешь, у тебя сегодня день был тяжелый. А я комариков буду отгонять.
Павел Сергеевич постоял минуту, потом махнул рукой, размашисто прошагал к решетке, отпер ее и залихватски распахнул перед Максом.
— Выходи! И чтоб не говорили потом, что Пашка Мячиков формалист и гад! А вообще — ей спасибо скажите.
С этими словами Пашка крепко и по-хозяйски прижал к себе девицу Элеонору, а та от избытка чувств звонко чмокнула его в плешь.
Через десять минут отделение милиции вновь погрузилось в темноту и тишину, а небольшая автоколонна, состоящая из «лендровера» и «фольксвагена», отбыла в сторону поселка.
14
Ночью пошел дождь, настоящий, долгий и прохладный ливень, смывающий желтую пыль, расправляющий пожухшие листья на деревьях, напитавший траву и цветы. Гроза погремела над Кулебякином и унеслась дальше, а дождь остался.
Максим притянул к себе голую и счастливую Лену, прижал покрепче, нашел ее смеющиеся губы и поцеловал нежным, долгим поцелуем. Потом поцелуй стал более настойчивым, а Лена вывернулась из объятий любимого и оседлала его сверху, прижав к подушке могучие руки и придерживая его ноги своими ногами.
Потом эта шутливая борьба неожиданно превратилась во что-то серьезное, и на некоторое время смешки прекратились, потому что им обоим потребовалось немедленно, сейчас же найти нечто очень важное, о чем они в глубине души знали, но никак не могли подобрать этому названия…
А потом, сжимая в руках выгнувшееся дугой тело женщины, погружаясь в него и погибая от любви, Максим вдруг понял — на единственный ослепительный миг — в чем тут дело.
Просто он не может без нее жить. Дышать, ходить, есть, пить — все это без Ленки Синельниковой не имеет никакого смысла.
Просто он счастлив только рядом с ней. Просто он мужчина только рядом с ней. Он хочет только ее, он только ее любит, он только с ней хочет просыпаться по утрам в одной постели, только на нее смотреть, есть только ее пироги…
И еще он хочет, чтобы эта женщина родила ему детей.
А Лена ни о чем не думала — она просто растворилась в нем и жила. Впервые за много лет — жила по-настоящему, смело и легко, летая под облаками и обгоняя ветер.
Жить значило любить Максима. Ей не нужно было подыскивать слова, она всегда это знала. Она просто растворялась в его прерывистом дыхании, то осторожно, то яростно ласкала эти широкие плечи и сильные руки, с восторгом и страстью отдавалась его любви, чтобы через мгновение отплатить сторицей и любить его неистово, требовательно, властно…
Она не знала других мужчин и не имела ни малейшего к ним интереса. Потому что ее мужчина находился рядом, и все шло именно так, как и должно было идти.
И она совершенно точно знала, что будет мальчик.
— Знаешь, когда-нибудь я отдышусь и поинтересуюсь: а где это ты научилась таким вещам?!
— Видишь ли, недостаток опыта я стараюсь заменить искренним отношением к делу и здоровым энтузиазмом… Кроме того, я много читаю, смотрю телевизор…