Распутник - Маклейн Сара. Страница 59

Существовало много вариантов ответа — женщины целомудренные. Женщины с безупречным поведением, безупречным происхождением, безупречным воспитанием и безупречной жизнью. Женщины, которые сами по себе совершенство.

— Я не хочу, чтобы ты соприкасалась с этой жизнью.

— Почему? Это и твоя жизнь.

— Это совсем другое. Она не для тебя.

Пенелопа остановилась у ближайшего угла, и в ее глазах он увидел боль. Понял, что его слова ее задели. Но еще он знал, что для них обоих будет лучше, если она так и останется обиженной. И будет держаться подальше от этого места.

— Что со мной не так? — прошептала она.

Его глаза расширились. Думай он хоть год, все равно не догадался бы, что она может сказать подобное. Воспринять его запрет приходить в «Падший ангел» так, словно это у нее есть какие-то отклонения? Даже в голову бы не пришло!

Господи, с ней-то как раз все в порядке! Она безупречна. Слишком безукоризненна для всего этого.

Слишком безукоризненна для него.

— Пенелопа. — Она шагнул к ней и остановился, желая сказать то, что нужно. Не ошибиться. Он всегда знал, что сказать, любой женщине по всей Британии, но, кажется, никогда не знает, что говорить жене.

Она отпустила шар, тот покатился через стол, ударился о другой, и тот покатился в противоположном направлении. Когда оба шара остановились, Пенелопа обернулась на него. Ее голубые глаза подозрительно блестели.

— А если бы я не была Пенелопой, Майкл? Если бы тут сейчас действовали ваши правила? Если бы и вправду не было никаких имен?

— Если бы тут и вправду не было имен, ты бы оказалась в серьезной опасности.

— Какой именно?

Той самой, которая всегда заканчивается падением еще одного ангела.

— Это не имеет значения. Имена есть. Ты моя жена.

Ее губы искривились в усмешке.

— Разве не иронично, что вон там, за этой дверью, сотня жен самых могущественных мужчин Англии берут то, что хотят, с тем, с кем хотят, а тут, в комнате, я не могу убедить своего мужа показать мне, что там такого интересного. Моего мужа, владельца этого клуба! Который его обожает. Почему не поделиться этим со мной?

— Потому что ты заслуживаешь лучшего. — Ее глаза широко распахнулись. Он наступал на нее, оттесняя от стола. — Ты заслуживаешь лучшего, чем бильярдная в игорном аду, чем рулетка с толпой мужчин, считающих тебя в лучшем случае чьей-то любовницей, а в худшем — кем-нибудь куда менее лестным. Ты заслуживаешь лучшего, чем место, где в любую минуту может начаться потасовка, где на карту ставятся состояния, где лишаются невинности. Ты заслуживаешь того, чтобы держаться подальше от жизни, полной греха и порока, где удовольствие и разорение раскрашены в красное и черное. Ты заслуживаешь лучшего, — повторил он. — Лучшего, чем я.

Он подходил все ближе, глядя, как все сильнее расширяются ее глаза, как их голубизна темнеет от страха, или возбуждения, или чего-то еще, но не мог остановиться.

— В моей жизни не было ни одной ценности, которую я не уничтожил бы своим прикосновением, Пенелопа. И будь я проклят, если допущу, чтобы это случилось и с тобой!

Она замотала головой:

— Ты меня не погубишь. Нет.

Он поднял руку к ее щеке, провел большим пальцем по невозможно гладкой коже, прекрасно понимая, что теперь ему будет еще труднее отпустить ее. И покачал головой:

— Разве ты не видишь, Шестипенсовик? Уже погубил. Уже привел тебя сюда, выставил на потребу этому миру.

Пенелопа замотала головой:

— Это не ты! Я пришла сама! Сама сделала выбор!

— Если бы не я, ты бы здесь не оказалась.

Его не должно было с такой силой тянуть к этой безрассудно смелой, авантюрной, волнующей женщине, в которую превратилась та, на ком он женился.

И все-таки это случилось.

Он прижался лбом к ее лбу, мучительно желая поцеловать ее, прикоснуться к ней, опрокинуть ее на пол и заняться любовью.

— Худшее в том, что даже если я отошлю тебя обратно, все равно буду хотеть удержать тебя тут.

У нее такие голубые глаза, такие прелестные, обрамленные густыми золотистыми ресницами цвета осенней пшеницы, и он видел в них желание. Она его хочет!

Ее рука скользнула к его груди, задержалась там, поползла вверх, обвила его шею, пальцы запутались в волосах таким чудесным, невыносимым прикосновением. Время замедлило ход. Он наслаждался ее теплом, ее ароматом, тем, что она, такая нежная, безупречная, сейчас принадлежит ему.

— Ты меня за это возненавидишь. — Он закрыл глаза и прошептал: — Ты заслуживаешь лучшего.

«Гораздо более лучшего, чем я».

— Майкл, — мягко произнесла она. — Нет никого лучшего. По крайней мере для меня.

Эти слова словно сокрушили его, а она запрокинула голову, приподнялась на цыпочки и поцеловала его. Это был самый совершенный поцелуй в его жизни — ее губы крепко прижались к его рту, мягкие, сладкие, зачаровывающие. Он томился по ним столько дней, и вот она прильнула к нему, потеребила его нижнюю губу, он приоткрыл рот и задохнулся от восторга — она робко начала исследовать его языком, так шелково скользящим внутри. Майкл сгреб ее в объятия, крепко прижал к себе, наслаждаясь ощущением ее тела — мягким там, где он был твердым, шелковым там, где он был стальным.

Пенелопа все-таки оторвалась от него, губы ее припухли и порозовели, и он не мог отвести от них глаз. Они слегка приоткрылись, и Пенелопа сказала:

— Мне не хочется сегодня учиться играть в бильярд, Майкл.

Он оторвал взгляд от ее губ и посмотрел ей в глаза.

— Нет?

Она медленно покачала головой, и в этом движении ему почудилось греховное обещание.

— Мне хочется изучить тебя.

И снова его поцеловала, и он больше не мог сопротивляться. На свете не существовало мужчины, который смог бы устоять против нее. Он снова обнял ее и притянул к себе.

Он пропал.

Его жена стояла перед ним как воплощенное искушение и просила любить ее, рискуя своей репутацией и всем тем, ради чего он столько трудился. И чего теперь стоят его труды.

Впрочем, теперь ему на все это наплевать.

Он протянул руку, дернул скрытый рычаг и оттолкнул кусок стены, за которой открылась лестница. Ступени поднимались в великую зияющую тьму. Он протянул Пенелопе руку ладонью вверх, давая ей возможность сделать выбор, идти ли с ним. Он не хотел, чтобы она подумала, будто он заставляет ее. Вынуждает. Хотя на самом деле ему казалось, что именно эта отважная женщина взывает к нему.

И когда она без колебаний положила на его ладонь свою руку, Майкла пронзило желание, сильное, почти невыносимое.

Он притянул Пенелопу к себе, крепко поцеловал ее и шагнул вперед, закрыв за собой дверь. Лестница погрузилась во тьму.

— Майкл?

Она прошептала его имя, и ее голос, нежный и мягкий, показался ему пением сирены. Он повернулся к ней, сжимая ее ладонь, и потянул за собой, помогая найти ступеньку. Обняв Пенелопу за талию, он наслаждался ощущением ее тела под своей рукой, округлостью бедер, мягкой выпуклостью живота.

Она прерывисто вздохнула, когда он приподнял ее и поставил на ступеньку выше. Теперь их губы оказались на одном уровне, и он сорвал поцелуй, наслаждаясь ее вкусом — наркотиком, которого ему всегда будет мало.

А затем чуть отстранился, и она вздохнула, а он понял, что вожделеет ее сильнее, чем мог вообразить. Он снова завладел ее ртом, и ее руки запутались в его волосах, тянули его за кудри, и он отчаянно захотел, чтобы оба они оказались нагими, чтобы она направляла его губы туда, где ей хочется ощутить их сильнее всего.

Майкл даже зарычал от этой фантазии, отодвинулся от Пенелопы, сжал ее ладонь и сказал:

— Не здесь. Не в темноте. Я хочу видеть тебя.

Она поцеловала его, прижимаясь к нему грудями, и у него перехватило дыхание. Он отчаянно вожделел ее, жаждал гладить ее кожу, жаждал ее прикосновений, жаждал слышать ее негромкие вскрики, от которых его естество делалось твердым как камень. И когда она завершила свою опьяняющую ласку, он понял, что терпение кончилось.