Атлант расправил плечи. Книга 1 - Рэнд Айн. Страница 34

Но она знала, что летом он приедет на месяц к ним в поместье.

Этой зимой ее несколько раз посещало какое-то неясное опасение: на ум постоянно приходили слова, сказанные профессором, – смысл этого предупреждения Дэгни не могла разгадать и поэтому постаралась его забыть. Думая о Франциско, она чувствовала крепнущую уверенность в том, что этот месяц приблизит ее к будущему, словно в подтверждение того, что мир, который она видела впереди, реален, хотя и чужд окружавшим ее людям.

– Привет, Слаг!

– Привет, Фриско!

Стоя на склоне холма в первое мгновение их новой встречи, она вдруг поняла смысл того мира, в котором они оба существовали вопреки всем остальным. Это длилось лишь мгновение, она почувствовала, как край юбки, развевавшийся на ветру, бьет ее по коленям, почувствовала лучи солнца на своих ресницах и толкавшую вверх вызванную громадным облегчением силу – она уперлась ногами в поросшую травой землю, подумав, что сейчас, преодолев ветер, невесомая, поднимется вверх.

Это было внезапное чувство свободы и безопасности – она поняла, что ничего не знает о его жизни, никогда не знала, и что в этом никогда не будет необходимости. Мир случайностей – семей, званых обедов, школ, людей без жизненной цели, гнущихся под бременем неведомой вины, – не был их миром, не мог изменить его, ничего не значил. Они никогда не обсуждали то, что случалось с ними, лишь делились своими мыслями и планами на будущее.

Она молча смотрела на него и слушала внутренний голос, который говорил ей: «Не то, что есть сейчас, а то, что мы создадим… Ты и я… Нас не остановить. Прости, что я боялась потерять тебя, боялась, что ты уйдешь к ним; прости меня за мои сомнения, им никогда не достичь твоей высоты; я больше никогда не буду бояться за тебя…»

Он тоже замер на миг, глядя на нее, и в его взгляде она прочла не только приветствие после долгой разлуки. Так мог смотреть лишь тот, кто весь год думал о ней каждый день. Дэгни не была в этом уверена – это длилось лишь мгновение, такое короткое, что, едва уловив его, она увидела, как он повернулся, указывая на березу позади себя, и сказал так, как они говорили в детстве, играя в эту игру:

– Когда ты наконец научишься бегать быстрее? Мне всегда придется ждать тебя?

– А ты будешь ждать меня? – весело спросила она.

– Всегда, – ответил он без улыбки.

Они поднимались по холму к дому, и всю дорогу он разговаривал с Эдди, а она молча шла рядом. Она чувствовала, что в их отношениях появилась какая-то сдержанность, которая, как ни странно, как-то по-новому сближала их.

Она не спросила о его учебе в университете. Много дней спустя поинтересовалась лишь, нравится ли ему там.

– Сейчас там преподают много ненужного, но некоторые предметы мне действительно нравятся, – ответил он.

– Ты нашел друзей?

– Да, двоих. – Больше он ничего ей не сказал.

К этому времени Джим перешел на последний курс колледжа в Нью-Йорке. Годы, проведенные в колледже, придали его манерам странную воинственность, словно он обрел какое-то новое оружие. Однажды он ни с того ни с сего остановил Франциско посреди лужайки и заявил агрессивно-праведным тоном:

– Мне кажется, теперь, когда ты вырос и учишься в университете, тебе пора узнать кое-что об идеалах. Пора забыть эгоистичную алчность и подумать об ответственности перед обществом, потому что те миллионы, которые ты унаследуешь, не предназначены для твоего личного удовольствия, они вверяются тебе во имя блага бедных и терпящих лишения, и я считаю, что тот, кто этого не понимает, самый развращенный и порочный человек.

– Не стоит высказывать свое мнение, Джеймс, когда тебя не просят. Иначе ты рискуешь оказаться в дурацком положении, поняв, какова ценность твоих суждений в глазах собеседника, – вежливо ответил Франциско.

– А в мире много таких людей, как Джим? – спросила его Дэгни, когда они отошли в сторону.

Франциско рассмеялся:

– Да, очень много.

– И тебя это не тревожит?

– Нет. Мне не обязательно иметь с ними дело. А почему ты спросила об этом?

– Потому что я думаю, что они чем-то опасны… Не знаю, чем именно…

– Боже мой, Дэгни! Неужели ты думаешь, что такие субъекты, как Джеймс, могут испугать меня?

Несколько дней спустя, когда они шли вдвоем по лесу вдоль берега реки, она спросила:

– Франциско, а кого ты считаешь самым порочным человеком?

– Человека, у которого нет цели.

Она стояла, глядя на ровные стволы деревьев, над которыми возвышалась сияющая полоса горизонта.

Лес был сумрачен и прохладен, но на ветвях деревьев играли горячие серебристые лучи солнца, отраженные гладью реки. Дэгни спрашивала себя, почему ей вдруг так понравился этот вид, – раньше она никогда не обращала внимания на окружавшую ее природу, – почему она так ясно и отчетливо осознавала радость и наслаждение, чувствовала каждое движение своего тела. Ей не хотелось смотреть на Франциско. Она чувствовала его присутствие более реально, не глядя на него, словно ее острое ощущение себя исходило от него, как отраженный водой солнечный свет.

– Так ты считаешь себя удачным экземпляром?

– Всегда так считала, – не оборачиваясь, с вызовом ответила она.

– Посмотрим, как ты это докажешь. Посмотрим, чего ты достигнешь, руководя компанией. Каких бы успехов ты ни добилась, я хочу, чтобы ты вывернулась наизнанку, пытаясь стать еще лучше. А когда ты, отдав последние силы, достигнешь цели, ты немедленно начнешь двигаться к новой. Вот чего я жду от тебя.

– Почему ты считаешь, что я вообще хочу что-то тебе доказать? – спросила она.

– Хочешь, чтобы я ответил?

– Нет, – прошептала она, пристально глядя на маячивший вдали противоположный берег.

Он засмеялся и спустя некоторое время сказал:

– Дэгни, в жизни имеет значение лишь одно – насколько хорошо ты делаешь свое дело. Больше ничего. Только это. А все остальное приложится. Это единственное мерило ценности человека. Все те моральные кодексы, которые тебе навязывают, подобны бумажным деньгам, которыми расплачиваются мошенники, скупая у людей нравственность. Кодекс компетентности – единственная мораль, отвечающая золотому стандарту. Когда станешь старше, поймешь, что я имею в виду.

– Я и сейчас понимаю. Но, Франциско… почему мне кажется, что об этом знаем только мы с тобой?

– А какое тебе дело до других?

– Я стараюсь понять все, но в людях есть что-то, чего я не могу понять.

– Что?

– Я никогда не пользовалась особой популярностью в школе, и меня это не особо волновало, но теперь я поняла причину. Причина просто невероятна: меня недолюбливают не потому, что я все делаю плохо, а потому, что я все делаю хорошо. Меня не любят потому, что я всегда была лучшей ученицей в классе. Мне даже не нужно учиться. Я всегда получаю отличные оценки. Может быть, для разнообразия начать получать двойки и стать самой популярной девушкой в школе?

Франциско остановился, взглянул на нее и ударил ее по лицу.

Земля закачалась у нее под ногами.

То, что она ощутила, можно было измерить только бурей чувств, вспыхнувших у нее в душе. Она знала, что убила бы любого другого человека, посмевшего поднять на нее руку, чувствовала неистовую ярость, которая придала бы ей силы сделать это, – и такое же неистовое удовольствие от того, что ее ударил Франциско. Она чувствовала удовольствие от тупой, жгучей боли и привкуса крови в уголках губ. Она почувствовала удовольствие от того, что вдруг поняла в нем, в себе и в его побуждениях.

Она напрягла ноги, чтобы остановить головокружение; высоко подняла голову и стояла, глядя на него с сознанием своей силы, с насмешливой торжествующей улыбкой, впервые чувствуя себя равной ему.

– Что, больно я тебе сделала? – спросила она.

Он выглядел удивленным. И вопрос, и улыбка были явно не детскими.

– Да – если тебе приятно это слышать. Мне приятно.

– Никогда больше так не делай и не шути подобным образом.

– А ты не будь ослом. С чего ты взял, что я действительно хочу быть популярной?