Атлант расправил плечи. Книга 3 - Рэнд Айн. Страница 83

– Цифры показывают, – очень четко произнес мистер Уэзерби, – что поддержка обоих районов, по-видимому, становится невозможной. Пути и оборудование одной линии должны быть демонтированы, чтобы снабдить материалами другую.

Дэгни заметила, что Клем Уэзерби, их эксперт по железным дорогам, пользовался среди них наименьшим влиянием, а Каффи Мейгс – наибольшим. Каффи Мейгс сидел, развалясь на своем стуле и с отеческим терпением взирая на их игру в переливание из пустого в порожнее. Говорил он мало, но, когда ему приходилось говорить, его слова звучали как приказ, сопровождаемый презрительной ухмылкой:

– Помолчи, Джимми!

Или:

– Чепуха, Вис, ты в этом ничего не смыслишь!

Она заметила, что ни Джим, ни Мауч не сердились на него. Казалось, они признавали его авторитет; они признавали в нем хозяина.

– Надо быть практичными, – продолжал убеждать доктор Феррис, – надо подходить ко всему с научной точки зрения.

– Мне нужна экономика страны в целом, – постоянно повторял Висли Мауч. – Мне нужен весь совокупный национальный продукт.

– Разве вы говорите об экономике? О производстве? – спросила Дэгни, когда ее размеренный, холодный голос смог на короткое время привлечь их внимание. – Если это так, то дайте нам сделать все, чтобы спасти восточные штаты. Это все, что осталось от страны… и от всего мира. Если вы позволите нам это спасти, мы получим шанс перестроить все остальное. Если нет – нам конец. Пусть «Атлантик саузерн» позаботится о трансконтинентальном движении, которое все еще существует. Пусть местные железные дороги позаботятся о Северо-Западе. И пусть «Таггарт трансконтинентал» отбросит все остальное – пусть – и оставит все ресурсы, оборудование и рельсы на поддержку железнодорожного сообщения в восточных штатах. Давайте же вернемся к тому, с чего начиналась наша страна, но удержим этот плацдарм. Мы не будем развивать железнодорожное сообщение к западу от Миссури. Мы станем местной железнодорожной линией – линией для индустриального Востока. Давайте спасать нашу промышленность. На Западе уже нечего спасать. Мы можем столетиями заниматься сельским хозяйством, используя ручной труд и воловьи упряжки. Но если разрушить последнее в стране промышленное предприятие, столетия усилий не помогут возродить его или накопить экономическую мощь для того, чтобы начать сначала. Как вы считаете, может ли наша промышленность – или железные дороги – выжить без стали? Как вы считаете, можно ли получить сталь, прекратив поставки железной руды? Надо спасать Миннесоту, все, что от нее осталось. Страна? Никакой страны не будет, если погибнет промышленность. Можно пожертвовать рукой или ногой. Но нельзя спасти тело, пожертвовав мозгом или сердцем. Спасите промышленность. Спасите Миннесоту. Спасите Восточное побережье.

Бесполезно. Сколько раз она уже произносила это, со многими подробностями, статистикой, цифрами, доказательствами, которые могла выдавить из своего уставшего мозга в их неслышащие умы. Бесполезно. Они не отвергали, но и не соглашались, они просто смотрели на нее, будто ее аргументы ничего не значили. В их ответах звучал какой-то скрытый смысл, они будто что-то объясняли ей, но ключа, чтобы расшифровать их объяснения, у нее не было.

– В Калифорнии беспорядки, – мрачно сказал Висли Мауч. – Законодатели штата реагируют весьма раздраженно. Поговаривают об отделении от Штатов.

– Орегон переполнен бандами дезертиров, – осторожно вставил Клем Уэзерби. – За последние три месяца убили двух налоговых инспекторов.

– Важность промышленности для цивилизации в значительной степени преувеличена, – задумчиво произнес доктор Феррис. – Страна, ныне известная как Народная Республика Индия, столетиями существовала, не развивая никакой промышленности.

– Народу пойдет только на пользу, если у него будет поменьше материальных ценностей и побольше возможностей укрепить свой дух лишениями, – небрежно вставил Юджин Лоусон. – Для него это будет благом.

– Черт побери, вы что, намерены поддаться уговорам этой дамочки и позволить, чтобы богатейшая страна на свете просочилась у вас сквозь пальцы? – Каффи Мейгс вскочил с места. – Подходящее времечко отказываться от целого континента – и в обмен на что? На маленький, незначительный штат, к тому же насухо выдоенный! Говорю вам: к черту Миннесоту, но сохраните свою железнодорожную сеть. Когда повсюду волнения и беспорядки, вы не сможете держать людей в узде, если у вас не будет сети сообщений – военных сообщений, – если вы не сможете за считанные дни перебросить солдат в любую точку континента. Сейчас не время отступать. И не трусьте, не поддавайтесь на ее речи. Вся страна у вас в кармане. Пусть так и останется.

– Но в конечном счете… – неопределенно начал Мауч.

– В конечном счете мы все помрем, – оборвал его Каффи Мейгс. Он нетерпеливо мерил шагами зал. – Отступить, окопаться – черта с два! В Калифорнии, и в Орегоне, и во всех этих местах еще много чего можно взять. Я вот что считаю: стоит подумать о расширении, экспансии – пока дела обстоят таким образом, никто не сможет нас остановить… перед нами Мексика, возможно, Канада – это будет проще простого.

Теперь она знала ответ: знала, какая тайна стояла за их словами; несмотря на все их туманные заявления о преданности веку науки, их крикливый технический жаргон, их циклотроны и «ксилофоны», стремление идти вперед у этих людей вызывал не зов промышленных горизонтов, а образ той формы существования, которую успехи промышленности свели на нет, – образ не признающего гигиены толстого индийского раджи, пустые глаза которого в ленивом бессилии уставились на мир из вонючих складок плоти и которому только и оставалось что пересыпать драгоценные камни сквозь пальцы и время от времени тыкать ножом в тело голодающего, изнуренного трудами и болезнями создания, требуя от него и от сотен миллионов таких же созданий еще немного риса, и таким образом заставить рисовые зерна обратиться в драгоценные камни.

Дэгни думала, что промышленное производство является ценностью, которой не оспаривал никто; она думала, что стремление этих людей отнять заводы у других можно объяснить их пониманием ценности заводов. Но эти люди в глубине своих скрытных душонок знали, – не посредством разума, а посредством какой-то безымянной дряни, которую они называли своими инстинктами или эмоциями, – знали то, о чем Дэгни, дитя промышленной революции, и помыслить не могла, что считала канувшим в Лету вместе с легендами об астрологии и алхимии: пока человек борется за жизнь, он никогда не будет производить меньше того, чего не мог бы отобрать другой человек, вооруженный дубинкой, оставив производителю лишь жалкие крохи, при условии, конечно, что миллионы производителей готовы подчиниться; что чем тяжелее труд и чем меньше они получают, тем более покорными становятся их души, что люди, которые живут, нажимая на кнопки пульта управления, не так легко подчиняются, как те, кто разгребает землю голыми руками, что феодальные бароны не нуждались в оснащенных электроникой заводах, чтобы пропивать свои последние мозги из драгоценных кубков, и радже из Народной Республики Индия такие заводы тоже не нужны.

Она понимала, чего они хотят и к какой цели ведут их инстинкты, которые они называли бессознательными. Она понимала, что Юджин Лоусон, гуманист, наслаждается при мысли о голоде, а доктор Феррис, человек науки, мечтает о том дне, когда люди вернутся к ручному плугу.

Она испытывала одновременно изумление и безразличие: изумление, потому что она не могла взять в толк, что может привести человека к такому состоянию, безразличие, потому что не могла больше считать того, кто достиг этого состояния, человеком. Они продолжали говорить, но она не могла уже ни слушать, ни спорить с ними. Она вдруг поняла, что чувствует лишь одно желание: вернуться домой и уснуть.

– Мисс Таггарт, – услышала она за спиной вежливо безличный, слегка обеспокоенный голос; она подняла голову и увидела почтительно склоненную фигуру официанта, – заместитель управляющего терминалом Таггарта у телефона. Он просит разрешения переговорить с вами по срочному делу. Прямо сейчас.