Мы - живые - Рэнд Айн. Страница 46

Кира ждала его, поддерживая в «буржуйке» огонь. Он вошел потный, в запятнанном грязью и маслом пальто; на руках была кровь. Ко лбу прилипли волосы. Он немного покачнулся и прислонился к двери, затем прошел в ванную. Выйдя через некоторое время, спросил:

— Есть чистая смена белья?

Он стоял голый, с опухшими руками. Голова его опустилась на плечо. Веки посинели.

Его тело было белым, словно мрамор, и таким же крепким и прямым. «Тело Бога, — подумала она, — который идет на рассвете по мягкой траве горного склона».

«Буржуйка» дымила. Едкий дым висел над лампочкой. Серый коврик под его ногами вонял керосином. Сажа из трещины в трубе «буржуйки», медленно кружась, оседала на пол.

Кира стояла перед ним, не в силах вымолвить ни слова. Она взяла его руки и припала к ним губами.

Он немного покачнулся и, запрокинув голову, закашлялся.

Лео опаздывал. Видимо, задержался на лекции в университете. Кира ждала, а примус тихо посапывал; на нем подогревался ужин. Зазвонил телефон. Из трубки послышался испуганный, плачущий детский голос.

— Кира, это ты?.. Это Ася… Кира, пожалуйста, приходи… сейчас же… к нам! Я так боюсь!.. Что-то случилось с мамой. Дома только папа, но он ни за что не позвонит и даже разговаривать не будет. Я боюсь, Кира… У нас нечего есть… Кира, пожалуйста, я так боюсь!..

На все деньги, что у нее были, Кира купила в лавке бутыль молока и два фунта хлеба.

Дверь открыла Ася, ее заплаканные глаза блестели на опухшем, багровом лице. Она ухватилась за Кирину юбку и, пряча в нее нос и вздрагивая плечами, залилась монотонным плачем.

— Ася, что случилось? Где Ирина? Где Виктор?

— Виктора нет, а Ирина побежала за врачом. Я хотела позвать жильца, а он сказал, чтобы я убиралась. Я так боюсь…

Василий Иванович сидел у постели жены. Его руки бессильно свисали между колен. Волосы Марии Петровны разметались по белой подушке. Она дышала с хрипом; одеяло резко поднималось и опускалось; на нем виднелось большое темное пятно.

Кира беспомощно стояла у кровати, сжимая в одной руке бутыль с молоком, а в другой хлеб. Василий Иванович медленно поднял голову и посмотрел на нее.

— Кира… — сказал он безразлично, — молоко… подогрей немного… может быть, это ей поможет.

Кира разожгла примус и согрела молоко. Она поднесла чашку с молоком к посиневшим губам Марии Петровны. Та, сделав два глотка, оттолкнула чашку.

— Кровотечение… — сказал Василий Иванович. — Ирина побежала за знакомым врачом, у него нет телефона. Больше никакой доктор не согласится прийти. У меня ведь нет денег. Из больницы тоже никого не пришлют, так как мы не члены профсоюза.

На столе горела свеча. Сквозь желтоватую мглу и пыльный туман три темных без занавесок окна были похожи на три ослепших глаза. Белый кувшин лежал перевернутый на столе; последние капли капали в лужицу на полу. На потолке вздрагивал желтый круг от пламени свечи; его отблеск плясал на лице Марии Петровны, словно дрожала ее кожа.

Мария Петровна тихонько простонала:

— Я в порядке… Все хорошо… Василий просто хочет напугать меня… Никто не может сказать… что мне плохо… Я хочу жить… Я буду, буду жить… Кто сказал, что я умру?

— Конечно, будете, тетя Маруся. Вы поправитесь. А сейчас успокойтесь, расслабьтесь.

— Кира, где моя пилка для ногтей? Найди ее. Опять ее Ирина куда-то дела. Я же говорила ей, чтобы она не брала ее. Где моя пилка?

Кира открыла ящик комода, ища пилку, но тут ее остановил странный шум. Он был похож на звук катящихся по полу камешков и на клокотание воды в забившейся трубе, и на вой животного. Мария Петровна зашлась в приступе кашля. По ее подбородку потекла пена.

— Кира, лед! — закричал Василий Иванович. — У нас есть лед?

Спотыкаясь, Кира бросилась через темный коридор на кухню. Край мойки был покрыт толстым слоем льда. Она отколола несколько кусочков при помощи старого зазубренного ножа, порезав при этом руку. Бегом она помчалась назад в комнату.

Мария Петровна выла, заходясь в приступе кашля:

— Помогите мне! Сделайте что-нибудь! Ради бога! Завернув лед в полотенце, они положили его ей на грудь. На ее ночной рубашке расплылись красные пятна.

Вдруг она резко дернулась, лед с шумом упал и рассыпался по полу. На ее нижней губе повисла розовая пена. В расширившихся до предела глазах застыл нечеловеческий ужас. Глядя на Киру, она закричала:

— Я хочу жить! Жить!

Она бессильно откинулась на подушку, по которой, словно змеи, расползлись ее волосы. Рука бессильно перевесилась через край кровати. Из губ появился большой красный пузырь. Когда он лопнул, изо рта потекла какая-то вязкая темная жидкость, клокоча где-то внутри, словно вода в лопнувшей трубе; тихонько струясь по подбородку, она стекала на грудь. Мария Петровна лежала неподвижно.

Кира почувствовала, что кто-то схватил ее за руку. Василий Иванович, уткнувшись ей в бедро, беззвучно зарыдал. Она лишь видела, как вздрагивают его седые волосы.

Ася, сидевшая в углу за креслом, тихонько, монотонно плакала. Кира не плакала.

Когда Кира вернулась домой, Лео сидел возле примуса, разогревая ужин, и кашлял.

Они сидели за маленьким столиком в темном углу ресторана. Андрей, встретив Киру в институте, пригласил ее сюда попить чаю с «настоящими французскими пирожными». В ресторане почти никого не было. С улицы сквозь витрину заглядывали любопытные, недоверчиво и с неприязнью рассматривая людей, которые могли позволить себе посидеть в ресторане. За столиком в середине зала какой-то человек в огромной шубе держал перед веселой дамочкой блюдо с пирожными, а она, не зная, какое выбрать, шевелила над блюдом унизанными бриллиантами пальцами.

В ресторане пахло резиной и лежалой рыбой. С центральной люстры свисали длинные полосы коричневой липкой бумаги, покрытые черными точками попавшихся в них мух. Они покачивались всякий раз, когда открывалась дверь на кухню, на стене которой висел портрет Ленина, украшенный бантами из оберточной бумаги.

— Кира, я чуть было не нарушил свое обещание и хотел прийти к тебе. Я… беспокоюсь. Ты такая… бледная. Кира, что-нибудь случилось?

— Дома… небольшие неприятности.

— Я достал билеты на «Лебединое озеро». Искал тебя, но ты ни разу не появилась на лекциях.

— Прости. А что, балет тебе понравился?

— Я не пошел.

— Андрей, мне кажется, Павел Серов что-то замышляет против тебя.

— Может быть. Я никогда не любил его. В то время, когда партия борется со спекулянтами, он поощряет их. Я узнал, что он сам купил у контрабандиста свитер.

— Андрей, а почему твоя партия отрицает право человека на жизнь, пока его не убили?

— Ты имеешь в виду себя или Серова?

— Себя.

— В нашей борьбе, Кира, нет воздержавшихся.

— Вы можете провозгласить, что имеете право на убийство. Так всегда делали все, кто за что-либо боролся. Но разве можно лишать нормальной жизни тех, кто все еще жив?

Она посмотрела на его безжалостное лицо, на темные треугольники на впалых щеках, на напряженные мышцы его лица.

Он ответил:

— Когда кто-то может вынести любые страдания сам, он обязательно находит силы вынести страдания других. Это закон военного времени. Мы живем на рассвете огромного нового солнца, доселе невиданного. Мы — его первые лучики. Мы несем на себе страдания не только всех прошлых, но и будущих поколений. Каждая минута наших нынешних страданий превратится в десятилетия счастья для будущих поколений.

Официант принес чай и пирожные.

Когда она подносила пирожное ко рту, рука ее непроизвольно дернулась, выдавая испуганную торопливость, не объяснимую одной лишь жадностью до редкого угощения.

— Кира! — воскликнул Андрей и выронил ложку.

Она испуганно уставилась на него.

— Кира! Почему ты не сказала мне?

— Андрей… я не понимаю, о чем ты го… — начала было она, заранее зная, что он уже догадался.

— Подожди, не ешь это. Официант! Принесите тарелку горячего супа. Затем — полный обед, несите все, что у вас есть! Да поживее! Кира, я не знал… не знал, что ты в таком состоянии.