Мы - живые - Рэнд Айн. Страница 99

— Где оно может фигурировать?

— Кира, с тобой и по отношению к тебе я не агент ГПУ.

Свет погас. Оркестр заиграл «Интернационал».

На экране, тяжело ступая на сухую заскорузлую землю, движется толпа в грязных сапогах. Перед зрителями мелькают огромные, во весь экран серые сапоги с толстыми подошвами; снаружи, под действием мышц, они собраны в складки, изнутри пропитаны потом. Сапоги не спешат, но и не медлят; это не копыта, но и не человеческие ноги; они перекатываются с пятки на носок, с пятки на носок, подобно серым танкам, дробя и сметая все, что попадается на их пути, превращая комья земли в пыль; бесконечным серым потоком чеканят шаг безжизненные, лишенные жалости сапоги.

Кира, заглушаемая грохотом «Интернационала», прошептала:

— Андрей, ты что, выполняешь новое задание ГПУ?

— Нет, я веду самостоятельное расследование, — сухо ответил он.

На экране на фоне черного неба возникают серые тени людей в военной форме, собравшихся вокруг костров. Чьи-то мозолистые руки помешивают воду в железном котелке; кто-то осклабился, показывая кривые зубы; покачиваясь из стороны в сторону, играет гармонист, на его лице застыла сальная усмешка; вскидывая ноги и прихлопывая в ладоши, выплясывает «казачок» какой-то парень; кто чешет бороду, кто — шею, кто — затылок; боец в расстегнутой гимнастерке жует корку хлеба, крошки падают на его черную волосатую грудь. Все празднуют очередную победу.

— Андрей… у тебя есть что сообщить ГПУ? — тихо спросила Кира.

— Да, — ответил он.

На экране шествует по улице города демонстрация, организованная в честь победы. Перед камерой медленно проплывают знамена и лица… В равномерном, нескончаемом потоке, подобно восковым фигурам, которые управляются невидимыми нитями, движутся миллионы людей, молодых и старых, в темных платках, вязаных шалях, солдатских фуражках, кожаных кепках. Их лица одинаково неподвижны и суровы; их невыразительные глаза кажутся нарисованными; губы у них мягкие и бесформенные. Никакой воли, никакой работы мышц — мостовая сама движется под ногами. Энергию сообщают только реющие, как паруса, знамена. Топливо заменяет духота, исходящая от слабой, тестообразной плоти. Дыхание отсутствует, чувствуется только запах залатанных подмышек и взмыленных сгорбленных плеч, которые бредут, бредут и бредут. В этом шествии нет никаких признаков жизни.

Кира резко вскинула голову. Дрожь пробежала по всему ее телу.

— Андрей, пойдем, — задыхаясь, выговорила она.

Он покорно вскочил.

Когда на улице Андрей кликнул сани, Кира, обращаясь к нему, сказала:

— Давай прогуляемся пешком.

— Что случилось, Кира? — поинтересовался он, взяв ее за руку.

— Ничего. — Кира шла, прислушиваясь к живому звуку хрустящего под ее каблуками снега. — Мне… мне не понравился фильм.

— Извини, дорогая. Я ни в чем тебя не виню. Мне бы хотелось, чтобы они, для своей же пользы, перестали снимать такие фильмы.

— Андрей, ведь ты хотел бросить это все и уехать за границу?

— Да.

— В таком случае к чему ты затеваешь против кого-то что-то непонятное… с целью помочь хозяевам, которым ты больше не хочешь служить?

— Я хочу выяснить, стоит ли все еще работать на них.

— Какая тебе разница?

— От этого зависит вся моя дальнейшая жизнь.

— Что ты имеешь в виду?

— Я даю себе последний шанс: у меня есть что им предъявить. Я знаю, что в таком случае они должны делать. Но я так же догадываюсь, что они в этом случае сделают. Я все еще член партии. В скором времени будет ясно, останусь ли я им.

— Ты проводишь эксперимент, Андрей? Который будет стоить жизни нескольким людям!

— Только тем, с кем необходимо покончить.

— Андрей!

Он взглянул на побледневшее от волнения лицо Киры.

— Кира, в чем дело? Ты никогда не спрашивала меня о моей работе. Мы с тобой никогда не обсуждали ее. Ты знаешь, что по долгу службы я имею дело с человеческой жизнью — и, если необходимо, смертью. Тебя никогда это так не пугало. Об этом, Кира, мы с тобой не должны говорить.

— Ты запрещаешь мне говорить на эту тему?

— Да. И еще я хочу тебе кое-что сказать. Пожалуйста, послушай меня внимательно и не отвечай, потому что я не хочу знать ответа. Мне нужно, чтобы ты хранила молчание, потому что я не хочу знать, насколько хорошо ты осведомлена в деле, которое я расследую. Боюсь, мне уже известно, что ты некоторым образом причастна. От тех, к кому я обращусь, я ожидаю полной честности. И сам я не могу явиться к ним, что-то утаивая.

Пытаясь сохранить спокойствие, Кира сказала своим трепещущим от страха, неподдающимся контролю голосом:

— Андрей, я не буду отвечать. Теперь послушай меня и, пожалуйста, не задавай никаких вопросов. Я хочу сказать тебе только одно: умоляю тебя — надеюсь, ты меня понимаешь, — умоляю тебя, первый раз за все время я настойчиво прошу тебя о чем-либо, умоляю, если дело все еще находится в твоих руках, Андрей, откажись от него! Исключительно ради меня!

Он обернулся. Кира никогда еще не видела такого выражения на лице Андрея, теперь это было безжалостное лицо товарища Таганова, сотрудника ГПУ, видевшего тайные казни в темных секретных камерах. Андрей спросил, чеканя каждое слово:

— Кира, кем приходится тебе этот человек?

По тону его голоса Кира поняла, что лучшим способом защитить его будет молчание. Пожимая плечами, она ответила:

— Просто другом. Мы будем хранить молчание, Андрей. Уже поздно. Отвези меня домой.

Когда Андрей оставил Киру у подъезда дома ее родителей, она подождала, пока стихли его шаги за углом, а затем помчалась по темным улицам. Поймав первое попавшееся такси, она прыгнула в него, бросив на ходу шоферу:

— Мариинский театр. Как можно быстрее!

В тусклом пустынном фойе театра Кира услышала за закрытыми дверями громыхание оркестра, ужасную какофонию звуков.

— Сейчас нельзя входить, гражданка, — категорически заявил билетер.

Кира, сунув ему в руку смятую банкноту, тихо попросила:

— Мне нужно найти одного человека, товарищ… Это вопрос жизни или смерти… его мать умирает…

Между синими бархатными занавесками Кира бесшумно прошмыгнула в темный полупустой зал. На залитой светом сцене порхали хрупкие балерины кордебалета в огненно-красных тюлевых пачках, взмахивая тоненькими припудренными ручками, на которых висели желтые цепи из папье-маше. Исполнялся «танец тружениц».

Лео и Антонина Павловна сидели в удобных креслах, одни во всем ряду. Они подскочили, когда увидели Киру, пробирающуюся к ним через длинные ряды кресел.

— Сядьте же! — шикнул кто-то сзади них.

— Лео, — шепнула Кира. — Пойдем! Прямо сейчас.

— Что случилось?

— Пойдем! Я тебе все объясню! Выйдем отсюда!

Лео последовал за Кирой по темному проходу. За ними торопливо семенила Антонина Павловна. На ее лице застыло любопытство.

В углу пустынного фойе Кира тихо сказала:

— Лео, ГПУ следит за твоим магазином. Они что-то пронюхали.

— Что? Откуда ты это узнала?

— Я только что видела Андрея Таганова, и он…

— Ты видела Андрея Таганова? Где? Мне казалось, что ты собиралась навестить своих родителей.

— Я встретила его на улице и…

— На какой улице?

— Лео! Оставь весь этот вздор! Неужели ты не понимаешь? Мы не должны терять ни минуты!

— Что он сказал?

— Не многое. Так, на кое-что намекнул. Он предупредил меня, чтобы я держалась от тебя подальше, если не хочу быть арестованной. Андрей сказал, что ты владелец частного продовольственного магазина, и в этой связи упомянул Павла Серова. Из его слов я поняла, что он хочет сообщить о чем-то в ГПУ.

— Итак, он велел тебе держаться от меня подальше…

— Лео! Ты не хочешь…

— Я не хочу, чтобы меня запугивали всякие ревнивые дураки!

— Лео, ты его не знаешь! Он не имеет обыкновения шутить насчет ГПУ, и он не испытывает по отношению к тебе никакого чувства ревности!

— В каком отделе ГПУ он работает?

— В разведке.