Что забыла Алиса - Мориарти Лиана. Страница 38

Послушать меня, так в группе сплошные фурии, но это не так. Вернее, может быть, они и фурии, только я этого не замечаю, потому что и сама такая же. Знаю только, что иногда чувствую: лишь обед раз в месяц с этими женщинами и помогает мне окончательно не выжить из ума. В следующее воскресенье будет День матери (о чем мне каждые две минуты громогласно сообщает телевизор). Для бесплодной это самый тяжелый день в году. В этот день, как только я просыпаюсь, меня тут же начинает жечь стыд. Даже не печаль. Именно стыд. Это как-то глупо, очень похоже на то чувство, которое я испытала в старших классах, когда оказалось, что только я одна не носила лифчика. Я не настоящая женщина. Я не созрела.

Сегодня мы встречались в ресторане в Мэнли, прямо в гавани. Когда я пришла, все уже расселись на солнышке, наслаждаясь блеском воды и сиянием голубого неба, и внимательно, сдвинув солнцезащитные очки на лоб, рассматривали что-то на столе.

– Тесты на беременность Анны-Марии, – сказала Керри, заметив меня. – Мы, конечно, это не одобряем, но интересно, что ты скажешь.

Каждый раз после ЭКО Анна-Мария делает эти свои тесты. Нам советуют не пользоваться домашними средствами после пересадки эмбриона, потому что результат вряд ли будет точным. Он может оказаться положительным, хотя никакой беременности нет и в помине, потому что в организме еще есть гормоны после стимулирующих инъекций, которые имитируют беременность, а может оказаться и отрицательным, потому что сделан слишком рано. Лучше всего дождаться анализа крови. Я сама никогда не делаю теста на беременность, потому что терпеть не могу неопределенности и вообще я хорошая девочка, но Анна-Мария начинает делать их на следующий же день после пересадки и как-то говорила, что однажды сделала семь тестов за день. У каждой из нас свои заскоки в этом вопросе, так что мы не смеемся друг над другом.

Я бросила взгляд на тесты Анны-Марии. Три бумажки, обернутые алюминиевой фольгой, как обычно. Мне показалось, что все они отрицательные, но ей говорить об этом не было смысла. Я сказала, что вроде бы вижу бледную-бледную розовую полоску на одной бумажке, а она ответила, что ее муж сказал – они все точно отрицательные, а она на него наорала за то, что плохо смотрел. Она ему сказала: надо просто захотеть и обязательно увидишь вторую полоску, и они сильно поругались. У Анны-Марии ни разу не получилось удачного цикла ЭКО, хотя она делала его уже больше десяти лет. Врачи, муж, родня уговаривали ее перестать. Ей всего тридцать, она среди нас самая молодая, так что вполне успеет разрушить еще лет десять своей жизни. Может быть, конечно, все будет не так. Мы все в таком положении. Насмешливое счастье может ждать уже в следующем цикле.

Керри (два года ЭКО с донорскими яйцеклетками, одна внематочная беременность, которая чуть не отправила ее на тот свет) сказала Анне-Марии: «Элизабет сделала пересадку десять дней назад и, могу поспорить, даже и не пробовала тест».

Всех нас оповещают о цикле ЭКО по электронной почте. У Анны-Марии, Керри и меня как раз середина цикла. У трех других все еще только начинается или вот-вот начнется.

Честно сказать, я даже не задумывалась, получится в этом цикле что-нибудь или нет. В самом начале, когда я еще верила в силу разума, я имела привычку каждое утро размышлять о пересадке. «Не уходи, мой эмбриончик, – напевала я, – не уходи, не уходи, не уходи…» Я старалась подкупить его: «Вот будет тебе пять лет, и поедем в Диснейленд. В школу не пойдешь, пока сам не захочешь. Если хочешь, разреши мне быть твоей мамой. Разреши, ну пожалуйста!» Но ничего не помогало. Так что теперь я просто считаю, что мне ничего не поможет, а если и поможет, все равно я не сумею выносить. Предполагается, что это все должно меня защитить, хотя и не защищает, потому что надежда все равно умудряется найти лазейку. Я никогда не полагаюсь на надежду, пока окончательно не потеряю ее, пока она не оставит меня. Каждый раз, заслышав это «извините», я чувствую себя так, будто у меня из-под ног выдергивают ковер.

– Спорим, вы оставили детей с папашами, а сами сбежали на денек! – заявил официант, подошедший с напитками.

Ах, эта святая простота плодовитых! В любой группе женщин определенного возраста они непременно видят матерей.

– Зачем выглядеть как чертовы мамаши, если мы – чертовы немамаши, – произнесла Сара, которая совсем недавно присоединилась к нашей группе.

У нее пока был только один цикл ЭКО, но она уже очень горюет о том, что бесплодна. Глядя на нее, я понимаю, что даже устала ощущать себя усталой. Мне очень нравится ее ругань.

Разговор плавно перетекает на то, кто и как нас обидел с последней встречи.

Итак, что мы имеем.

Начальника, который сказал: «Вы сами решили делать ЭКО. Вот если бы заразились гриппом – это другое дело. Не подпишу я ваш больничный».

Тетушку, которая сказала: «Успокойся, походи на массаж, ты не беременеешь, потому что слишком напряжена». Ну, такая всегда найдется.

Брата, который сказал (на фоне детского писка): «У тебя очень романтичные понятия о детях. А это просто тяжелый труд».

Двоюродную сестру, которая посочувствовала: «Хорошо представляю, каково тебе. Я вот уже шесть лет с диссертацией вожусь».

– С сестрой что? – спросила меня Керри. – Ты мне писала, что взбесилась от того, что она сделала.

– Это она, что ли, супермама троих детей? – сказала Анна-Мария, скривив губы. – Которой не нужно работать, потому что у нее богатый муж?

Все живо взглянули на меня, готовые осудить Алису, потому что, доктор Ходжес, честно говоря, я на нее жаловалась.

Но тут я вспомнила, как Алиса по дороге домой изображала человека в смирительной рубашке, о жалком выражении ее лица, когда она говорила с Ником по телефону из больницы. Я вспомнила, как она спрашивала: «Я тебе больше не нравлюсь?» И как, когда я уезжала от нее сегодня, все ее платье смялось, потому что она спала в нем, а волосы сбились на сторону. Это было так похоже на ту, прежнюю Алису – даже не взглянуть на себя в зеркало перед тем, как сойти вниз. Я вспомнила, как она плакала в больнице вместе со мной, когда родилась Оливия, и как сегодня она простодушно спросила нас всех: «Откуда я знаю эту Джину?»

Меня замутило от стыда, доктор Ходжес. Мне хотелось сказать им: «Эй, поосторожнее! Вы же говорите о моей младшей сестре!»

Вместо этого я рассказала им, как Алиса потеряла память и думала, что сейчас ей двадцать девять лет, и как это навело меня на мысли, что сказала бы я прежняя о той жизни, которую веду сейчас. Сказала, что я прежняя подумала бы, что пора успокоиться. Просто успокоиться, и все. Пусть себе идет как идет. Бросить все. Забыть про инъекции, про пробирки с теплой кровью, про горе.

Конечно, все слушали меня, замерев, как солдаты по стойке «смирно».

Я услышала привычное «Не сдавайся», и все по очереди рассказали мне страшные истории о бесплодии и выкидышах, у каждой из которых был счастливый конец – здоровый розовый ребеночек.

Я слушала, кивала, улыбалась, смотрела на мелькание чаек.

Не знаю, доктор Ходжес. Не знаю, и все.

За обедом Роджер взял на себя труд рассказать Алисе, что происходит, предложив собственную интерпретацию каждого важного исторического события, а мать одновременно и весьма подробно изложила личную жизнь всех родных и знакомых.

– А потом Америка вошла в Ирак, потому что этот старичок Саддам накопил много оружия массового поражения, – размеренно говорил Роджер.

– Только никакого оружия там не нашлось, – вставила Фрэнни.

– Разве кто-нибудь точно знает?

– Шутишь, Роджер!

– А потом Марианна Эштон… Ну, ты, конечно, помнишь ее, она была тренером в команде Элизабет, так вот, она вышла за Джонатана Кнокса, того приятного молодого сантехника, которого мы вызывали, когда в ту холодную Пасху у нас сломался туалет, они поженились на каком-то тропическом острове, и это было очень неудобно для всех, а та девочка, которая разбрасывала перед ними цветы, страшно обгорела, и вот два года назад они родили девочку, назвали Мадлен, отчего эта Мадлен теперь очень счастлива, и ты, наверное, представляешь, что я сказала: «А я никогда и не ожидала, что какая-нибудь моя девочка захочет назвать дочь Барбарой», но я, конечно, этого не сказала, но Мадлен сейчас такое модное имя, и вот, представь себе, бедная Мадлен оказалась…