Уна Сэлинджер - Бегбедер Фредерик. Страница 19

Сильные чувства не могут долго противостоять классовой борьбе. Зависть, неуверенность, презрение: наличествовали все компоненты для высокой любовной страсти без взаимности. Эта невозможная, нескладная история будет развиваться по нарастающей всю войну. Это история любви, которую возвышает разлука: юный писатель любит все сильней, по мере того как война удаляет его от любимой, которую он считает (и напрасно) легкомысленной пустышкой.

Есть что-то от Гэтсби и Дэзи в этой идиллии карьериста, желающего очиститься, и дебютантки из «cafe society». Кто из них двоих невиннее? Кто сильнее страдает? Готовясь к войне, солдат Сэлинджер считает себя вправе преподать уроки добродетели «glamour girl» из мира избранных; он сам себе лжет, отказываясь признать, что его, как и Трумена Капоте, влечет этот мир мишуры, богатства и славы. В двадцать три года Сэлинджер – американский Милый друг, нью-йоркский Растиньяк. Но он ошибся в Уне: она якшается с несчастными богатыми девочками, но сама она не из их числа. Ее мать живет в «trailer park» в Лос-Анджелесе, а отец – давно отрезанный ломоть. Уне только и нужно было, чтобы ее утешили, обласкали, приютили, а не читали мораль о пустом времяпрепровождении. Это одинокое дитя в Нью-Йорке искало защитника, кого-то, кто позаботился бы нем, подобно кошке, которая делает вид, будто гуляет сама по себе, но требует свою мисочку с молоком в урочный час. Она не могла довольствоваться воинственно настроенным юнцом, отлученным от родины солдатом, сумрачным писателем и уж тем более травмированным ветераном… Но чтобы понять это, надо было быть как минимум на двадцать лет старше.

Итак, Джерри отправился в казарму, а Уна О’Нил села в поезд и поехала к матери в Голливуд. Ее лучшая подруга Кэрол обручилась с писателем Уильямом Сарояном (ей было семнадцать лет, ему тридцать три), а Глория в свои семнадцать в декабре сорок первого вышла замуж за крупного игрока и пьяницу, тридцатидвухлетнего Пэта Дисикко, пресс-атташе самого Говарда Хьюза. Из Трио Золотых Сироток последней непристроенной оставалась Уна, а две ее подруги выбрали себе мужей старше и именитее их самих. Они все одновременно перебрались на Западное побережье. Их приезд произвел в Лос-Анджелесе фурор: свадьба Глории Вандербильт была одним из главных светских событий года, вторым обещала стать свадьба Кэрол Маркус в Сакраменто. Едва сойдя с поезда – где отбывающие на войну новобранцы напоили ее пивом, – малышка Уна О’Нил была приглашена на ужин в «Эрл Кэрролл» двадцатишестилетним молодым человеком по имени Орсон Уэллс, который хотел (будто бы) поговорить с ней о своем замысле «Великолепия Амберсонов». Он был вдвое выше ее ростом. Уэллс только что расстался с Долорес дель Рио после провала в прокате своего первого фильма «Гражданин Кейн». Уне был приятен его глубокий голос, но ей не понравился его нос: романа не случилось. Нельзя влюбиться в человека, если тебе не нравится его нос, ведь видеть этот вырост на лице придется часто, и со временем он будет становиться все толще и безобразнее. Орсон Уэллс переживет эту неудачу и через год женится на Рите Хейворт, которой изменит с Глорией Вандербильт-Дисикко (Беверли-Хиллз тесен).

В тот вечер между Уной и Орсоном Уэллсом произошло нечто весьма странное. В конце ужина Уэллс попросил у Уны разрешения прочесть ее судьбу по линиям руки. Уна протянула ему ладошку, и Уэллс, внимательно рассмотрев ее, заявил, что линия любви предвещает скорую встречу с человеком старше ее.

– Не очень оригинально, – хмыкнула Уна.

– Но я знаю, кто это, – сказал Уэллс.

– Вы, я полагаю?

– Вовсе нет. Я говорю о том, кого вы встретите, а не о том, кто ужинает с вами сейчас. Это Чарли Чаплин: вы скоро с ним познакомитесь. И выйдете за него замуж.

Уна расхохоталась и не придала особого значения пьяным бредням. [76] В том, что Уэллс упомянул Чаплина, не было ничего удивительного: они близко дружили. В 1941 году Орсон Уэллс предложил Чаплину сыграть главную роль в фильме, который он хотел снять о Ландрю, убийце женщин. Идея так понравилась Чаплину, что он перекупил ее и в 1947-м снял «Мсье Верду».

Бен Хект [77] так определил старлетку: «Любая женщина моложе двадцати лет в Голливуде, не работающая официально в борделе». Уна не стала старлеткой только благодаря своему отцу. На свадьбе Глории Вандербильт Уна нашла хорошего агента, Минну Уоллис, женщину, десятью годами раньше открывшую Кларка Гейбла. Красивая девушка с громким именем могла быстро перезнакомиться со всеми знаменитостями Лос-Анджелеса: это было куда легче, чем в наши дни. Слава отца, фотографии, не сходившие со страниц прессы, – у Уны О’Нил было больше шансов пробиться к вершинам киноиндустрии, чем будь она официанткой в баре на Сансет-бульваре. Она читала письма Джерри, но не отвечала на них. Она знала, что между ними все кончено и что он не может выкинуть из головы их историю единственно потому, что находится в казарме.

А теперь я предлагаю вам отчаянно современный опыт. Вместе, дорогой читатель, здесь и сейчас мы создадим роман на YouTube. Объясняю, что надо делать: возьмите ваш компьютер, или айпад, или еще какой-нибудь навороченный цифровой гаджет. Зайдите на YouTube.com и наберите Oona O’Neill. Поисковик выдаст вам черно-белую картинку, Уну, повязанную косынкой, вот она.

Вы можете оживить Уну О’Нил, кликнув на «play». Уне семнадцать лет, и она только что приехала в Голливуд. 1942 год. Сокровище, которое вы сейчас увидите, – первый и последний актерский опыт Уны О’Нил. Это кинопроба, снятая Юджином Френке для фильма «The girl from Leningrad» («Девушка из Ленинграда»), – на этот проект уже дала согласие Грета Гарбо. Уна должна была играть русскую девушку Тамару, отсюда эта косынка, в которой она выглядит принцессой, переодетой в крестьянку. Я приказываю вам полюбоваться этим документом, а потом расскажу о нем. Пусть никто больше не говорит, что я противник технического прогресса – после такой-то киберглавы.

Ну вот, вы увидели Уну О’Нил в семнадцать лет. Согласитесь, она буквально пожирает экран. Камера влюблена в ее детские черты, даже режиссер растерялся. Он обращается к ней, будто к сиротке, найденной где-то на берегу Волги. Просит ее повернуться, чтобы увидеть профиль, правый и левый, оба изумительны. Она смеется смущенным и робким, задорным и ломким смехом. Ее хрупкость как магнитом притягивает взгляд, несмотря на дурацкую косынку, скрывающую темные кудри роковой женщины. Посмотрите на эти брови вразлет, точно два апострофа над сияющими глазами. Послушайте ее звонкий голосок, когда она спрашивает с вежливостью королевы: «Shall I turn over here?» [78] Съемочная группа, позволяющая себе командовать ею, вдруг кажется скопищем неотесанных грубиянов. Все они сознают, какая честь быть в одной студии, дышать одним воздухом с этим ангелом, лучезарным и скованным. Когда она всего лишь краткий миг смотрит в объектив, тысячи чувств мгновенно запечатлеваются на пленке: Уна знает, что положение ее не из лучших, боится сплоховать, думает, что она не в меру пафосна, ей хочется быть где угодно, только не здесь, она стесняется, чувствует себя неуклюжей. И в то же время все это ее забавляет, ее дискомфорт становится шалостью, кошачьей прелестью, чистотой и светом, в конце концов, это надо пережить, неприятно, но не больно же. За долю секунды два десятка противоречивых эмоций сменяют друг друга перед глазом камеры: уязвимость, деликатность, страх, скромность, вежливость, усталость, робость, нежность, доброжелательность, доверие, отчаяние, одиночество и т. д. Ее лицо очень подвижно, даже слишком, быть может, нервно, она не может угадать, какого выражения эти идиоты от нее ждут. Она постоянно как бы извиняется за свое присутствие, одновременно смущенно принимая комплименты. Когда она будто бы протестует, восклицая «I don’t know what to say…» [79] вежливым голоском девочки из хорошей семьи, застигнутой врасплох гувернанткой, становятся понятны страдания всех мужчин, встретивших ее в ту пору: они хотят, они должны о ней позаботиться, иначе жизнь прожита впустую. А когда она, в конце этого сказочного ролика, поднимает глаза к небу, она бесподобна, божественна, другого слова не подберешь: поднимает глаза, чтобы посмотреть на небо, откуда она упала и где пребывает сегодня. Перед этим дивным видением невозможно было устоять. На этих редчайших кадрах Уна О’Нил оставляет далеко позади Одри Хепберн в амплуа трепетной лани, Натали Портман в амплуа хрупкого фавна, Изабель Аджани в амплуа чувствительной инженю, Луизу Брукс в амплуа падшего ангела, затмевает Полетту Годдар с ее нескрываемой печалью, Грету Гарбо с ее горделивой томностью, Марлен Дитрих с ее ядовитой холодностью, потому что она естественнее и проще. Ее утонченность не наигранна, она не прилагает для этого ни труда, ни усилий; наоборот, она как будто постоянно старается не привлекать внимания, и это лучший способ завладеть им всецело. Она могла бы сделать колоссальную карьеру, стать звездой, иконой, всемирной и бессмертной. Уна – не женщина, она принцип. Ее красота сверхсовременна: Трумен Капоте ошибся, она не совершенна, она лучше. Что же произошло? Здесь мы вступаем в тайну Уны, основу ее величия: через несколько недель после этих поразительных проб она окончательно и бесповоротно поставит крест на всех мечтах о карьере в кино.