Начало всех Начал - Никитин Юрий Александрович. Страница 47
«Дней Адама по рождении им Сифа было восемьсот лет, и родил он сынов и дочерей», — повторил он еще раз. Так или примерно так будет сказано, если будет кому говорить. Если воинственные потомки Каина не сотрут с лица земли потомков Сифа.
А пока дети появлялись, вырастали, сперва селились неподалеку, а потом приходили и сообщали, что намерены поискать другие плодородные долины, другие холмы для виноградников, другие масличные или финиковые рощи.
Мне девятьсот лет, сказал он себе с горьким удовлетворением, но не чувствую признаков старости. Все так же крепок телом, сильны руки, глаза видят остро, любого зверя одолею в схватке, а птицу сшибаю с дерева камнем или дротиком с первого же броска.
Сколько у него детей, даже Ева не помнит. Про внуков и говорить не приходится, все живут по многу сот лет, так что нередко внук женится на прапрапрапрабабушке, что все такая же молодая и веселая, а прапра- и еще раз много раз «пра-» дед берет в жены внучку или племянницу.
Плодитесь и размножайтесь, повторил он. Населяйте землю. Преобразовывайте ее, рыхлите почву и засевайте зерном, собирайте урожаи. Что ж, получилось не так, как рассчитывал Господь, но и не так, как полагал жить он, Адам…
Сегодня Ева… заспанная и сердитая, купала в реке младших детей. Двоих выкупала… трое еще дурачились за кустами, еще двое просто убежали, заявив, что они уже взрослые и умываются по утрам сами.
Ева не стала настаивать, лишь бы не забывали мыться, только строго напомнила, что проверит их шеи и уши, а пока ей хватает забот и с этими. Внезапно небо сперва потемнело, затем осветилось пугающе-ярким светом. И сразу же раздался вселенский Голос:
— Долго спишь, дщерь! В каком ты виде покажешься мужу?
Ева смутилась, все еще со сна растрепанная и неопрятная, сказала с трусливой виноватостью:
— Да я сперва детей выкупала… сейчас за себя примусь.
— Детей… хорошо… — одобрил Голос строго. — Всех выкупала?
— Всех… всех… — торопливо ответила Ева.
Она чувствовала неладное… все-таки врет, но еще хуже вот так взять и признаться, что проспала рассвет, а это для настоящей женщины недопустимо.
Голос с небес прогремел:
— Что ж… так тому и быть.
Ева вздрогнула, по всему телу вздулись пупырышки, словно очутилась под ледяным ветром. Небо медленно приняло обычный вид, она поняла, что Господь уже забыл о ней, занявшись другими делами.
Она торопливо кинулась к оставшимся, надо их поскорее искупать, пока Господь не обнаружил, что вымыла еще не всех. За кустами почему-то пусто… только шевелится трава… будто по ней гуляет сильный ветер и бегают невидимые ножки. Она услышала звонкий смех, на нее с разбегу что-то налетело. Она непроизвольно подхватила… в ее ладонях очутилось живое теплое тельце ее сына. Звонкий голосок что-то пропищал над ухом… однако глаза говорили ей… что держит в руках… пустоту!
— Вот что он имел в виду… — прошептала она в ужасе. — Что я наделала… что я наделала!
Адаму снилось, что он бежит по вершинам гор за великолепным оленем с золотыми рогами. Если следующая гора оказывалась далеко, он прыгал и, расставив руки, пролетал через пропасти и снова бежал за сверкающим зверем…
…и вдруг тело налилось тяжестью, он торопливо замахал руками, как крыльями, но с ужасом ощутил, что падает в бездну. В смертном страхе остановилось сердце, он падал и падал, мучительно ожидая, когда же ударится о твердое темное дно…
Пальцы ухватили что-то лохматое, он отшвырнул в панике, и в глаза хлынул свет. Сердце стучит так, что вот-вот выскочит, он лежит на полу в углу нового дома, который недавно выстроил взамен старого. В кулаке зажат край шкуры, которой накрывался во сне. Рядом его копье и палица, которую он наловчился бросать в зверя со смертельной точностью.
В другом углу пристроились Хинан и Гилел, первому двенадцать лет, второму одиннадцать, все чаще пристают к отцу с просьбой брать их на охоту. Хинан так прижался к стене, словно старается втиснуться в нее, Гилел спит на спине, сосредоточенный и хмурый.
В душе все еще клубился черный ужас, Адам торопливо поднялся и разжег очаг. Огонь обладает странным свойством успокаивать и вселять уверенность, что все хорошо, зло не пройдет, здесь все защищено…
Теплый воздух наполнил дом, сыновья перестали ежиться и пытаться скрыться под короткими шкурами. Адам вышел из дома и сразу увидел бегущую от реки рыдающую Еву.
Он бросился навстречу.
— Что случилось?
— Ужасное, — прорыдала она. — Я снова виновата… я снова виновата!
Он протянул руки, она бросилась ему на шею и прижалась всем телом. Адам гладил ее по голове, как ребенка, а Ева содрогалась от рыданий.
Он спросил наконец:
— Что… с детьми?
Она зарыдала громче, он снова гладил и уже приготовил успокаивающие слова, что, мол, у них детей уже больше двух сотен, так что не надо так уж убиваться, но благоразумно смолчал, потому что для матери потеря любого ребенка — это потеря целого мира, и его просто не поймет.
— Я солгала Создателю, — прокричала она отчаянно. — Я солгала!.. И он тут же меня наказал, сказал, что пусть так и будет, как я сказала…
Он посмотрел поверх ее головы. На берегу реки из густой травы иногда выпрыгивала то одна головка играющего ребенка, то другая.
— Так что, если не с детьми?
— С детьми, — подтвердила она вся в слезах.
Адам выслушал ее рассказ, сгорбился и повел в дом. Ева почти теряла сознание, а когда отворил дверь, она вообще не смогла переступить порог, и он внес ее в комнату и бережно опустил на ложе.
Лицо ее оставалось смертельно бледным, а на истончившихся веках трепетали тонкие жилки.
Адам посидел возле нее, пока она не забылась сном, медленно и как будто не он, поставил разогревать вчерашнее жареное мясо. Он сам чувствовал, что двигается, как в тумане, и мысли тоже двигались вялые и неоформившиеся, пока наконец не всплыла одна, четкая и законченная.
— Да, — сказал он вслух, — да. Я понимаю…
На ложе завозилась Ева, приподняла голову.
— Адам?
— Я здесь, — ответил он.
— Адам, ты с кем-то разговаривал?
— Нет, тебе почудилось, — ответил он.
— Но я слышала твой голос…
— Я говорил с собой, — пояснил он. — Почему-то истины постигаются не на сладком, а вот на такой горечи. Или иначе не бывает? Мир устроен именно так?
Она спросила тихо:
— А что ты постиг?
Ей показалось, что он усмехнулся.
— Да такую мелочь, что… и говорить о ней неловко. Врать нельзя, вот эта истина. Врать нельзя, Ева.
Она прошептала:
— Да, я знаю… но все-таки…
Она замолчала, он договорил за нее:
— …жестоко?
— Да.
— Жестоко, — проговорил он мрачно. — Очень жестоко. Но я сейчас уже не тот бунтарь, каким был девятьсот лет тому. Я еще могу догнать оленя на бегу, но теперь я все чаще задумываюсь о причинах, и это мне нравится больше, чем убивать зверей.
— Причинах чего?
— Всего, — ответил он так же сумрачно. — Я с самого начала пытался понять, почему Создатель поступил с нами так жестоко и немилосердно, и никогда не находил Ему оправдания. Но в последнее время я начал чувствовать, что Он не так уж и не прав.
Она в удивлении приподнялась на локте, ее голос окреп, когда она сказала с возмущением:
— Адам! Но как можно было детей сделать невидимыми только за…
— За ложь, — договорил он, когда она замялась, подбирая слово помягче. — Даже не за их ложь, а за родительскую. Хотя вроде бы можно было, конечно, как-то пожурить… Но мы оба с тобой знаем, что это сразу бы забылось. Мы такие! И все люди такие. Нужно что-то очень болезненное, чтобы запомнили. Чтобы устрашились повторять такое снова.
Она покачала головой.
— Нет, Адам, тут я не соглашусь. Так было нельзя. Творец чересчур жесток!
Он сел возле очага, усталый и понурый, развел руками.
— Да, но почему? Если в отношении супружеской пары Адама и Евы — да, жестоко. Неоправданная, я бы сказал, жестокость. Но мы еще и первочеловеки! Да, мы в первую очередь — первые люди на земле. И все, что говорим и как поступаем, — это станет уроком будущим поколениям. И все, что с нами случается, тоже для них урок. Потому мы сейчас не просто муж и жена, живущие в этом доме… мы — символы. И жестокий удар по нас не для того, чтобы мы с тобой больше не врали, а чтобы не врало все человечество! Или чтоб как можно дольше не врало. Ведь даже невинная ложь может привести к очень опасному результату… Ведь первым соврал я, Ева. И с моей лжи все и началось…