Начало всех Начал - Никитин Юрий Александрович. Страница 61

Мафусаил ахнул:

— Внука? Это что, я уже дед?

Из дома вышла молодая женщина с младенцем на руках. Ламех сказал гордо:

— Мой сын! Я назвал его Ноем.

— Это имя означает, — сказал Мафусаил озадаченно, — отдых, покой, утешение, удобство… Почему?

— За время твоих скитаний умер Адам, — ответил Ламех. — Ему было уже восемьсот семьдесят четыре года, когда я родился, а умер он, когда мне было пятьдесят шесть. Вот я и решил, что если из жизни ушел Адам, то Господь, может быть, снимет Адамовы грехи с человеческого рода, утешит нас в работе нашей и в трудах рук наших при возделывании земли, которую проклял Господь?

— Хорошо бы, — ответил Мафусаил с сомнением. — А то у меня уже ладони затвердели от рукояти меча.

— Ты воин, — сказал Ламех с ноткой зависти. — Ты герой! О тебе песни поют.

— Не должны петь о воинах, — ответил Мафусаил твердо.

Ламех удивился:

— А о ком же?

— О пахарях, — ответил Мафусаил.

— О ком? — перепросил Ламех в великом удивлении, ему показалось, что ослышался. — О… пахарях?

— Почему нет? — ответил Мафусаил сердито, сейчас самому показалось смешно, что могут петь о пахарях и работниках труда, но повторил упрямо: — Почему нет? Мне кажется, нехорошо петь о тех, кто убивает. Пусть даже за дело. Хотя, конечно, приятно, что сказать…

— Конечно, приятно, — подтвердил Ламех. — Все песни, что я слышал, только о подвигах!

— Да? — удивился Мафусаил. — Наверное, я их просто не слушаю.

— А что слушаешь?

Мафусаил широко улыбнулся.

— О любви! Лучшие песни — о женщинах, о нашей любви к ним.

— То-то ты их почти не видишь, — заметил Ламех, — а все лазишь по горам, истребляя горных великанов!

— Потому и пою, — ответил Мафусаил со смехом, — женщины бывают опаснее горных великанов.

Мафусаил был более чем прав насчет своего отца Еноха, когда говорил о его верности заветам Творца. Только Енох каждый день и каждый миг своей жизни сверял с волей Творца, постоянно спрашивал себя, так ли живет, одобрил бы это Всевышний или нет, и хотя над ним посмеивались, но уважали за редкое умение найти правильный выход из самого сложного и запутанного спора и всегда приходили за решением к нему.

Однако неожиданно на триста шестьдесят пятом году жизни Енох собрал народ, обратился к ним с прочувственной проповедью и сказал, что все видят его в последний раз, так как сегодня его забирают на небо.

Перед ошеломленными соплеменниками вспыхнул яркий свет, что моментально и погас, но Еноха на прежнем месте уже не было. Мафусаил был там и успел подумать, что Енох, шестой в колене Адама, пережил великого прачеловека всего на пятьдесят два года.

Ламех, мудрейший в роду, размышлял как никогда долго над загадкой вознесения Еноха. Даже его пятая жена, которую он взял совсем недавно, молоденькая и смешливая пятнадцатилетняя девчушка, что, как белка, любила забираться ему на плечи и ездить там, не могла отвлечь очень серьезного мужа от глубоких раздумий.

Наконец он призвал Мафусаила, тот явился в хорошо подогнанных доспехах, статный и красивый, в блестящей кольчуге, из-под железного шлема выбиваются темные как смоль волосы, глаза горят живым огнем, а тело дышит ощущением неудержимой силы.

Ламех грустно созерцал своего отца, никто со стороны не сказал бы, что Ламех его сын: Мафусаил молод и строен, в сухом жилистом теле ни капли лишнего мяса, бодр и быстр в движениях, в то время как Ламех уже грузен, величав и нетороплив, любит размышлять, а говорит медленно и степенно.

— Ты снова собрался куда-то? — спросил Ламех.

— Приходится, — ответил Мафусаил с той почтительностью, как если бы разговаривал с отцом, а то и с дедом, — мир неспокоен, и мой меч ворчит и все чаще сам выдвигается из ножен.

— Ты воин…

— Поневоле, — прервал Мафусаил. — Я пахарь по натуре своей.

Ламех усмехнулся:

— Который не знает, с какой стороны браться за орало.

— Это верно, — признался Мафусаил. — Но как только очистим землю от чудовищ, как только наступит мир и благодать…

Он умолк на полуслове, видя, как печально улыбается Ламех. И хотя Ламех его сын, Мафусаил вдруг ощутил, что Ламех, который чаще смотрит на небо и размышляет о бытии, умнее его, Мафусаила, которому взглянуть на небо — это пропустить момент, как из-за скалы на него прыгнет дракон или горный див с дубиной размером с дерево.

— Ладно, — сказал Мафусаил с неохотой, — моему мечу приходится чаще ночевать в моей руке, чем в ножнах, потому что кто-то должен защищать пахарей, раз они себя не могут.

— Могут, — поправил Ламех, — но никто на свете этого не делает лучше, чем ты. Нужно тысячу вооруженных пахарей там, где тебе достаточно только появиться. Половина пахарей поляжет, а ты отделываешься царапинами да ссадинами. Потому не выпускай меч, Мафусаил! Мы все просим тебя об этом… А сейчас, отец, я бы хотел поговорить с тобой о деле весьма необычном…

Мафусаил насторожился.

— Необычном? Я и так занимаюсь не совсем обычными.

— Это еще необычнее, — заверил Ламех.

— Говори!

Ламех вздохнул, повозился в кресле, указал отцу место на лавке под стеной.

— Сядь, прошу тебя.

Мафусаил с неохотой сел, в нем бурлила энергия, требующая куда-то бежать, прыгать, вскакивать в седло скачущего мимо коня, рубить и повергать, но заставил себя смотреть в лицо чем-то очень смущенному и расстроенному Ламеху.

— Говори, — повторил он и добавил, усмехнувшись: — Говори, мудрый сын мой.

Ламех мялся, отводил взгляд, Мафусаил помалкивал, видно же, что Ламеху почему-то неловко, словно должен сперва признаться в чем-то постыдном, но без этого, похоже, разговор не получится, наконец Ламех сказал хмуро:

— Мафусаил, мой дед, а твой отец, был праведником. Настоящим праведником, за что его и взяли живым на небо… Боюсь, что это плохой знак.

Мафусаил удивился:

— Почему? Разве ему там плохо?

Ламех поморщился.

— Еноху-то не плохо…

— Ламех, — потребовал Мафусаил, — говори яснее. Я человек меча, меня сложные обороты речи утомляют.

— Да куда уж яснее, — проворчал Ламех. — Недобрый знак вовсе не для Еноха.

— А для кого? — спросил Мафусаил в лоб.

— Для нас, меднолобый, — ответил Ламех раздраженно. — Кроме Еноха, я не вижу людей, кто так же строго шел бы по пути, указанному Господом. Даже я погряз в чревоугодии и сластолюбии, а еще грешен в… впрочем, это не важно. Ты пока еще чист, хотя я еще не видел праведника с обагренным кровью мечом. И потому я прошу, чтобы ты дошел до края земли и поговорил с Енохом…

Мафусаил охнул, вскочил с лавки.

— До края земли?

— Да.

— И что… там встречу Еноха?

— Там смыкается небо и земля, — напомнил Ламех. — Там вообще можно взойти на небо.

— Я должен туда взойти?

— Думаю, — ответил Ламех поспешно, — этого не понадобится.

— Почему?

— Енох сойдет к тебе.

Мафусаил проговорил ошарашенно:

— Но даже… если я доберусь… что я должен спросить? Кроме, как дела, как живешь?

Ламех невесело усмехнулся.

— Для этого я бы тебя не посылал. Я не праведник, но я, возможно, мудрейший из живущих. И чутье у меня, как у собаки, что за сутки чувствует землетрясение. Тревожно мне, отец! Человечество извратило пути Господа. Сыновья племени Сифа вопреки запрету Господа начали брать в жены дочерей из племени Каина, а это окончательно нарушило и без того не слишком безупречную чистоту нашего рода…

— Знаю, — буркнул Мафусаил, — но что делать? За одним трудно проследить, но за тысячами тысяч?

— Уже не призывают имя Господа, — продолжал Ламех невесело. — Каждое племя создает своих богов, приносит им жертвы… кровавые жертвы! Даже людей. А это оскорбление Творцу.

Мафусаил кивнул.

— Знаю. Видел. Что я должен спросить?

— Узнай наше будущее, — попросил Ламех. — Что нас ждет? Я не верю, что Господь, покаравший Адама за один-единственный проступок, потерпит столь великие преступления… Нас ждет большая кара, отец!