Начало всех Начал - Никитин Юрий Александрович. Страница 91

Снова Ной замялся, тишина становилась напряженной, и Ной ответил сиплым голосом:

— Да, Господь. Ведь Ты запретил мне сходиться с женой во все время, что мы на ковчеге.

— Как и всякой твари на нем, — напомнил Голос.

— Да, Господь! Я за всем слежу.

Голос произнес сухо:

— Но не уследил. Впрочем, я не виню, за всеми не уследишь. Согрешили ворон, собака и келен. Да еще твой сын Хам под покровом ночи ходил к жене своей… Он сказал, что хочет прикрыть ее грех с Шахмаэлем, но хоть это и благородно, однако завет нарушен…

Ной ахнул:

— Так вот почему он вышел утром черным, как ночь!

— Да, — ответил Голос. — Что ж, хорошо, что ты ничего не нарушил сам… так ведь?

— Стараюсь, Господи!

Голос ничего не ответил, через мгновение Ной ощутил, что он снова один в трюме. С облегчением перевел дух, но не оставляло смутное предчувствие беды. Он подозвал Яфета, велел сложить мешки на месте, сам же поспешил наверх.

С верхнего этажа раздался душераздирающий крик. Ной, похолодев, помчался, прыгая через три ступеньки. Навстречу бежала жена, глаза вытаращены, волосы растрепались и вились сзади, как черные змеи.

— Что стряслось? — вскрикнул он.

— Дети! — закричала она диким голосом. — Дети мои! Иаван и Муак!

— Что с ними?

— Они… исчезли! Их нет!

Сцепив зубы, едва не теряя рассудок от горя, он примчался в угол, где поставили люльку. Еще издали видел, что она пуста. В голове страшно пронеслось воспоминание, как Творец пытливо спрашивал его о детях.

— Нет! — вскричал он, как раненый зверь. Ухватил себя за волосы, дернул, скривился от боли, дернул сильнее, стараясь простой болью заглушить боль в сердце. — Нет, Он не мог так!.. Он же обещал…

Ноема, захлебываясь рыданиями, спросила отчаянно:

— Что Он обещал?

— Что мои дети… уцелеют при потопе!

Вздрогнул от собственных слов, бросился к колыбели, начал ворошить тряпье… его пальцы сразу же наткнулись на теплое, мягкое. Из пустоты прозвучало недовольное кряхтение, затем обомлевшая Ноема и сам Ной увидели, как по тряпкам расползается мокрое пятно. Пальцы Ноя осторожно ползали по пустоте, ощупывая, трогая, с закрытыми глазами он отдал бы голову на заклание, что трогает своего ребенка Иаванчика. Но хотя кончики пальцев говорили, что прикасаются к теплому детского тельцу, он видел только мокрые тряпки. Вдруг запахло, по тряпке разлилось еще и желтое пятно. Послышался недовольный детский плач.

— Смени тряпки, — сказал он скорбно. Горечь сжала сердце. — Положи сухое…

— Ной…

— Они стали незримыми. Я соврал, что у нас только трое детей.

Она сказала в слезах:

— Ной… но ведь врать нельзя! Ты это постоянно твердишь детям!

— Да, — прошептал он. — Но сам… и вот наказан. Но даже тогда Он давал шанс признаться, покаяться, сказать правду… Он ждал! И простил бы… Обмануть — грех, но обмануть и не признаться — преступление гораздо худшее.

Он уронил голову, Ноема сказала тихо:

— И заслуживает, как показал Господь, наказания.

Ной прошептал:

— Неужели и дети мои будут повторять мои ошибки? Я ведь повторил…

— Что, Ной?

— Ева точно так же солгала! Почему это не послужило мне уроком?

Все время скитания по мутным водам небо оставалось в плотных рваных тучах. Не было ни дня, ни ночи, только постоянная угнетающая однообразная мгла. Если бы не драгоценные камни, все давно бы сбились, когда день, когда ночь, однако камни сверкали «днем» и тускнели на ночь, и Ной велел, чтобы все подчинялись этому ритму.

Свободолюбивый Яфет поинтересовался, а не стоит ли ложиться спать, когда хочется, а не когда указывают камни. Братья и жены слушали его с интересом и молчаливой поддержкой.

Ной покачал головой.

— Не будем уподобляться тем, — ответил он кротко, — кого Господь стер с лица земли.

— Да какое тут уподобление, — сказал Яфет непонимающе. — Просто спать еще не хочется…

— Есть закон, — пояснил Ной. — Человек отличается от зверя тем, что принимает законы, несвойственные ему от природы. Люди были стерты с лица земли потому, что не увеличивали запреты, тем самым отдаляясь от животных, а рушили даже те, что были приняты…

Яфет кивнул:

— …и тем самым приближались к животным. Разумно. Отец, ты иногда выглядишь туповатым, но ты на самом деле мудр… где-то там глубоко внутри, и сейчас объяснил все очень четко. Вопросов нет! Мы пошли спать.

Сим наблюдал за братом с неодобрением. Яфету все нужно разъяснять, он все старается понять своим умом, а ведь не все в мире можно понять, во многие вещи нужно просто верить.

…Воды усиливались еще сто пятьдесят дней, а в семнадцатый день седьмого месяца ковчег вздрогнул, под ним заскрипело, он чуть накренился.

Все замерли и впервые ощутили, что их мир не двигается по волнам, не колышется, не приподнимается и опускается, а стоит на месте, опустившись на нечто твердое.

— Подождем, — проговорил Ной шепотом. — Если под нами земля…

— Боюсь и поверить, — прошептала Ноема.

Ной сказал строго, но в голосе звучало больше страстной надежды, чем строгости:

— В Господа надо верить…

— Мы в Него верим, — заступился за мать Хам, — верит ли Он в нас…

— Зависит от нас, — ответил Ной.

— Воды все-таки начинают уходить, — сказал Сим так же тихонько, как и отец, словно стихия могла услышать и передумать. — Подождем. Вдруг это нам кажется? Все-таки очень хочется…

Несколько суток прошли в тревожном ожидании, потом все услышали дикий вопль Хама. Он орал и приплясывал у открытого окна. Серая поверхность моря с мелкими волнами в двух местах прорвалась, снизу медленно выдвигаются острые камни.

Еще через сутки стало понятно, что это вершины одной горы, так как основания начали сближаться. Через четыре дня они сошлись, теперь с ковчега наблюдали, как неспешно выдвигается из воды вся гора. Ковчег тоже покоился на невидимом основании, наконец показалось почти плоское плато, хоть и небольшое, но почти ровное.

Ной с замиранием сердца наблюдал, как вода уходит медленно, как полагают дети, но на самом деле довольно быстро, словно опять прячется в подземные пещеры.

Ковчег опускался все больше, а на горизонте ближе начали подниматься другие горы. Ной смотрел на них потрясенно, с каждым часом они становятся все страшнее и чудовищнее, а через несколько дней уже не горы, а нечто невообразимое, достигающее вершинами небес. Даже облака пошли ниже вершин, что раньше было совсем немыслимо.

Хам смотрел с восторгом, внезапно заорал весело:

— Добро пожаловать в новый мир!.. Вот это да…

Яфет озирал мир настороженно и с подозрением во взоре.

— Все изменилось, — проговорил он наконец. — Мир совсем не тот… Никогда не было таких высоких гор.

— Никогда не будет возврата к прежнему миру, — сказал Сим потрясенно. — Вы понимаете, что это значит?

— Что? — спросил Хам.

Сим покосился на его черное, как обугленная головешка, лицо.

— Что все зависит от нас, — ответил он тихо и, как самому показалось, пугливо. — Как мы будем вести себя, так будут и дети наши. Дети их детей и… все люди на земле. Мы даем правила, мы даем пример, мы показываем всем, что надо, что можно, что нужно, а чего ни в коем случае нельзя… Не знаю, как вас, но меня это пугает.

Хам сказал с удивлением:

— Наоборот, должно радовать! Нет дряхлых старцев, которым все не так, которые доставали нравоучениями… Мы закладываем основы, это же здорово! Мы самые вольные люди на свете.

Яфет подумал, лицо его помрачнело.

— Мы самые невольные. Как подумаю, что все мои поступки будут как-то истолковываться, что с меня будут брать пример тысячи поколений… так вообще бы в какую-нибудь норку и переждать там, пока законы установят те, кто умнее меня.

Хам хохотнул:

— Идет! Лезь в пещеру и сиди. А я установлю законы.

Яфет вздохнул:

— Нет уж. Пусть над законами подумает лучше Сим, а я подумаю над правилами. И вообще, Хам, нам придется следить за каждым своим словом! А мне этого не хочется, как и тебе.