Батый - Ян Василий Григорьевич. Страница 33

С радостью ушел бы Дикорос еще дальше в глубь лесов, чтобы работать на приволье, без чужого хозяйского глаза, но все равно не скроешься от длинной руки монастырского сборщика в подряснике или княжеского тиуна. [114] с острыми хищными глазами, – все равно сыщут и доберутся до распаханных мест и начнут высчитывать и надбавлять дань [115] Крякнет Дикорос, бросит в сердцах о землю собачий колпак, тряхнет космами и прогудит:

– Сделайте милость, повремените с данью! И коню дают передышку, пускают на луга пастись. Так зачем же добивать человека? Ведь работаю один не покладая рук. Когда еще подрастет мне подмога! Сынишка еще мал.

И опять Дикорос налегал на рогали [116] или брал тяжелый топор и принимался за привычную работу: валить столетние стволы, прорубать просеку или, по пояс в грязи, выводить из болота канаву.

Всю надежду Дикорос возлагал на единственного сына. Пока тот был мал, звал он его Глуздырем, [117] а как паренек стал подрастать и в работе оказался сметливым и расторопным, дали ему соседи кличку Торопка. Было у мальчика и другое имя, каким при крещении наградил его старый поп на погосте, да то имя нелегко вымолвить: Анемподист. Высокий, вихрастый, в веснушках, с крепкими руками, он походил в работе на отца: и дерево срубит, и целину вспашет, и стрелой из лука собьет прыгающую по веткам веселую белку.

Была в Перуновом Бору еще вдова, звали ее Опалёниха. Считалась за крестьянина – и землю сама пахала, и дрова рубила, и на озере сетью ловила карпов и лещей.

Овдовела она с тех пор, как в низовьях Оки поволжские разбойники забрали у нее двух детей, мальчика и девочку, и продали булгарским купцам. А мужа, пытавшегося отбить детей, разбойники бросили в костер, отчего он и помер. С тех пор пошло ей прозвище – Опалёниха. Переселилась Опалёниха в Перунов Бор. Работой хотела тоску приглушить. Завела несколько овец. Они у нее жили и плодились, тогда как у других овцы погибали.

Опалёниха все детей своих вспоминала. Крепко привязалась она к Вешнянке, больше других соседей нянчила ее, а в голодный год [118] подобрала на погосте двух сирот, стала их кормить и пестовать, как родных детей.

Глава вторая

Пришельцы из «мира»

Редко кто заходил в Перунов Бор. Лежал он в стороне от большой дороги, и чаще, чем люди, туда заглядывали звери: то огромный лось-сохатый с лосихой и теленком, то неуклюжий медведь, то вылетит на поляну стройный пятнистый олень, спасаясь от рыси, а зимой подходили к избам волчьи стаи и кругом по пашням петляли и жировали зайцы.

Зимою, когда топкие болота затягивались прочным льдом, к глухому озеру приезжали из «мира» [119] два странных всадника и с ними слуга. Сидели они на отборных конях, и оружие их было в серебре. Один, молодой и с виду силы изрядной, часто шутил и быстро сдружился с обитателями Перунова Бора. Другой был мрачный старый монах с длинными полуседыми волосами, в черном подряснике под полушубком, в остроконечной скуфейке.

Они расспрашивали Кудряша и Дикороса о диких зверях, где замечены медвежьи берлоги, где проходили сохатые. Затем переодевались, как сподручнее для охоты. Монах сбрасывал долгополую одежду, надевал заячий треух, полушубок и брал рогатину. Оба становились на лыжи и вместе с Дикоросом, Кудряшом и Торопкой уходили загонять лося или подымать медведя из берлоги; целые дни бродили по лесу, пока не находили и не валили зверя.

Вернувшись к ночи в избу Дикороса, охотники ели щи из сохатины и рассказывали, какие с кем бывали случаи на охоте. Как-то Дикорос спросил старого монаха:

– Отчего ты, отче Эпимах, надел на себя черную рясу? Тебе бы меч или копье было куда сподручнее. Ты дивно ловкой на медведя. Твое дело ходить на бой, а не отбивать земные поклоны.

Монах ответил:

– Не думаешь ли ты, что мне, витязю Ратибору, привыкшему полевать [120] в диких степях половецких, было радостью скинуть бранную кольчугу? Да по своей ли я воле в монастыре сделался заточником? Встал я кой-кому поперек дороги, и вот пришлось смириться и уйти в глухую обитель… Князей и князьков развелось теперь много, все щелкают зубами, кормиться хотят и приглядываются, какой бы стол прибыльнее захватить. Ну и пусть себе князья грызутся! А я сижу в своей келье, пишу летопись о том, что слышу, добавляю то, что помню из моей долгой и бранной жизни… А когда за мной заезжает молодой витязь Евпатий, я бросаю гусиные перья и беру медвежью рогатину… Любо мне плечи поразмять да попробовать силушку один на один с медведем…

– А если вороги придут в наши земли? – спросил Дикорос. – Что ж, и тогда ты останешься в своей келье?

– Не удержат меня тогда в монастыре ни каменные стены, ни запреты игумена. Вступлю в дружину к смелому витязю Евпатию хотя бы простым воином и лягу костьми за нашу землю святорусскую.

Однажды зимой в Перунов Бор заехал бродячий торговец в санях с плетенным из ивы коробом, запряженных парой мохнатых лошадок. В коробе торговца хранилось много заманчивого товара: иголки, цветные ленты, нитки, платки, шитые цветами, стеклянные бусы, медовые пряники. Денег торговец не брал: искал он только в обмен мехов – куньих, лисьих, бобровых и других. Торопка выменял у него на связку беличьих шкурок зеленые стеклянные бусы и подарил их Вешнянке.

Торговец был не русский. И шапка у него иная, горшком, обмотанная белым полотенцем, и голенища сшиты из цветных кусков сафьяна, и кафтан особого покроя. Бабы сразу приметили, что кафтан его застегивался не на правую сторону, как у всех православных крестьян, а налево – как у басурман или у лешего.

От торговца обитатели Перунова Бора впервые услышали о приходе с востока, из степей, страшного народа, который никого и ничего не щадит, всех избивает, и старого и малого, жжет села и города.

– Ну, поведай-ка нам про этих извергов!

– Примчались эти люди к нам, к булгарам, в наш город Биляр, что на реке Каме, – рассказывал торговец. – Упали они на наши головы, как град среди бела дня, и была то передовая рать хана Шейбани, внука Чагониза, [121] и зовутся они татары и мунгалы. Разорили они наши города, наловили людей, отобрали тех, кто знает ремесла, связали и увели в неведомую страну. Спаслись только те, кто спрятался в лесах… Татары поставили отряды в пяти городах, чтобы заклепать над булгарами неволю, а главная их рать ушла дальше, в половецкие степи… Скоро и вы их увидите. А бороться с ними нет мочи… Множество их, что комарья над болотом… Нападают они скопом, с диким воем, тысячи за тысячами, страшные, в закоптелых овчинах… И нет от них спасения!

– Это для вас, булгар, татары – страшные вороги, – сказал Дикорос. – Вы, булгары, привыкли торговать да сапоги тачать, а доброго воина из булгарина никогда не бывало.

– Поглядим! – ответил торговец. – Как татары навалятся, что от вас останется?

– Типун тебе на язык! – закричала Опалёниха. – Пусть только эти нехристи сунутся сюда; мы их Чагониза примем в топоры!.. И бабы пойдут биться рядом с мужиками.

– Пусть татары кричат и на нас валом валят, – сказал Дикорос. – И медведь ревет, когда прет на рогатину. И половцы по-звериному вопят, когда в бою налетают, – запугать хотят… Наши рязанские дружины к этому привычны и знают, как их назад в степь отогнать. Чем татары их страшнее?