Язык цветов - Диффенбах Ванесса. Страница 51

Я села и взяла ее на руки.

– Пять минут, – сказала я. – Потом мы уходим. Тебе больше не нужно.

Но когда через пять минут я положила ее в плетеную колыбель, она заплакала, точно я собиралась пустить ее по реке и расстаться с нею навсегда.

– Что тебе от меня нужно? – спросила я. Отчаяние в голосе граничило со злобой.

Я попыталась качать колыбель, как Марлена, но малышку тряхнуло, и она лишь сильнее заревела. Я не умела качать нежно. Я взяла ее на руки, покачала, похлопала, чтобы она срыгнула, и стала напевать в ухо тихо, без слов. Крик не прекращался.

– Ну не может быть, чтобы ты хотела есть, – умоляюще проговорила я, склонившись прямо к ее маленькому уху, чтобы она слышала меня через собственный рев.

Но она повернулась ко мне и попыталась присосаться к моему носу. Я издала истерический звук, фырканье, которое человек, не осведомленный о том, как близко я была к срыву, мог бы принять за усмешку.

– Ладно, – сказала я. – На. – Подняв рубашку, я сильно прижала ее голову к груди.

Под давлением моей ладони она не могла открыть рот. Когда у нее наконец получилось, она замолкла и начала сосать.

– Ну все, – сказала я. – Надеюсь, тебе хоть нравится. – В моем голосе слышалась угроза, он словно принадлежал другому человеку. Я испугалась.

Держа малышку одной рукой, я вползла в голубую комнату, взяла пакет с молочной смесью и вывалила его содержимое на ковер. Шесть банок высыпались мне под ноги. Я наклонилась и взяла одну; сосок выскользнул из ее рта. Несчастный крик возобновился.

– Да здесь я, – процедила я и положила ее на стол, но мои слова не успокоили ни меня, ни ее.

Она выкручивалась на холодном столе, а я тем временем перелила искусственное молоко из банки в бутылочку и закрутила соску. Приложив к ее губам пластиковый наконечник, я ждала, когда она откроет рот. Когда этого не произошло, разомкнула ей губы пальцами и сунула соску насильно. Она подавилась.

Я сделала глубокий вдох и попыталась успокоиться. Поставив бутылочку на стол, шагнула назад. Моя дочь была голодна. Я должна была ее покормить. Ничего сложного. Я взяла бутылочку, села на диван и положила ребенка, поддерживая ее головку локтем. Поцеловала ее в лоб. Она снова попыталась ухватить мой нос губами, и тут я и сунула ей в рот бутылку. Она причмокнула один раз, затем отвернулась; искусственное молоко потекло изо рта. Она заорала.

– Значит, не голодная, – сказала я и поставила бутылку, треснув ей об пол со всех сил. Из соски брызнула тонкая струйка молока. – Если не хочешь молоко, значит, не голодная.

Я встала с ребенком на руках и принялась ходить по комнате. Подожду, пока она точно проголодается, и тогда опять дам ей бутылочку. Я попыталась представить, что я Марлена: легкость, с которой она перекладывала ребенка с одной руки на другую; быстрые, уверенные движения, которыми она пеленала малышку; мелодичное пение. Но все пеленки были грязные, а я не знала ни одной песни. Малышка замахала руками и начала царапать лоб и щеки, пока вся не покрылась царапинами. В отчаянии я уложила ее в колыбель. А сама пошла на кухню, запрыгнула на стол, вылезла в открытое окно и с треском опустила его.

Я слышала ее через тонкое стекло. Подойдя к краю крыши, я склонилась над низкой стеной и стала наблюдать за происходящим внизу, в мире. Машины на шоссе сливались в одну линию; вспыхивали фары, сигналили клаксоны. Потом они разом резко останавливались и снова бежали вперед. Крики ребенка из квартиры доносились в таком же нерегулярном ритме: они были то пронзительными, то тихими, то нарастающими, то затихающими, то вовсе замолкали, а затем снова резали слух.

Она все плакала и плакала, плакала и плакала.

– Я по тебе сегодня соскучилась, – сказала Элизабет, когда я вошла.

Она не спросила, где я была, и не попыталась угадать. Я залезла под одеяло, повернувшись к ней спиной.

Элизабет положила мне руку на плечо.

– Я люблю тебя, Виктория, – сказала она почти шепотом. – Надеюсь, ты знаешь это. – Когда она в первый раз произнесла эти слова, я ей поверила. Сейчас же они скользнули по сердцу, как вода по камню. – Нам всем в итоге будет хорошо, если мы переедем к Гранту и Кэтрин. Вот увидишь.

Я кивнула. Мне хотелось лишь, чтобы она ушла.

– Это значит «да»? – спросила Элизабет.

Я опять кивнула.

Элизабет вздохнула с облегчением, как будто долго задерживала дыхание и наконец получила возможность дышать свободно. Она легла рядом, положила одну руку мне на плечо и просунула ее в щель между кроватью и стеной.

– Спасибо, – прошептала она. Мне казалось, что мы лежали так часами; мои глаза были открыты, и я вся напряглась в ее нежных объятиях. Наконец она встала и на цыпочках вышла из комнаты. В ванной потекла вода, спустили унитаз. Дверь в спальню Элизабет закрылась, и наступила тишина. Я встала.

Спустившись вниз, я тихо прошла через кухню и выскользнула в дверь черного хода. Полотняный мешок лежал под крыльцом, где я его и оставила. Он был тяжелый, набитый под завязку. Не позволяя себе думать о том, что я собиралась сделать, я взяла его и прижала к груди. Стеклянные банки звякнули друг о друга.

Тем днем, сидя на корточках в канаве, я точно решила, куда пойду, поэтому сейчас быстро двинулась по направлению к дороге. Луны не было, но звезды ярко освещали виноградник. Я шла в его северо-западную часть. Здесь, между бетонной площадкой фермерского рынка и шоссе, виноград был пыльным, листья – постоянно сухими. Даже осенью, после созревания остального урожая, эти ягоды были еще кислыми.

Я отвинтила крышку первой банки. Бензин выплеснулся через край и потек по стеклу. Я медленно вылила его на ствол лозы, держа банку подальше от тела, чтобы не попало на голые ноги. Опустошив первую банку, открыла вторую и двинулась дальше вдоль ряда. Мешок казался бездонным, и я зашагала быстрее и стала расплескивать жидкость более небрежно, во все стороны, обрызгивая виноград фонтаном. Добравшись до конца ряда, вернулась обратно по своим следам, подбирая пустые банки, разбросанные по земле.

Я выставила банки в ряд на верхней ступени крыльца, в том самом месте, где мы с Элизабет когда-то сидели и вязали бусы из ромашек, и пошла на кухню за спичками.

Выйдя на улицу, я стала искать влажный бензиновый след. Он заканчивался у дорожки, ведущей к дому. Я сделала шаг назад. Зажав в кулаке несколько спичек сразу, я провела по широкой полоске сбоку коробка. Вспыхнула сначала одна, потом остальные, и в моей руке запылал шар трепещущего пламени. Огонь подбирался к кончикам пальцев, и я подождала, пока станет неприятно, а потом даже больно, и лишь тогда бросила спички на землю.

Возникла пауза, за которой последовали глухой шум, похожий на течение бурной реки, и серия громких хлопков. А потом мне стало жарко. Я повернулась и бросилась в дом, как и планировала, чтобы взять ведро воды. Но огонь оказался быстрее меня. Я глянула через плечо и увидела, что пламя несется в направлении от дома по невидимой колее, через кусты и виноград. Я думала, что оно охватит лишь тот участок, который был полит бензином, и будет гореть на одном месте, пока я не прибегу с ведром. Но огонь не стал меня ждать.

Я взбежала по лестнице, перескакивая через две ступеньки, и бросилась на кухню. Положила спички на место и закричала, стала звать Элизабет. Та сразу же проснулась. Я слышала, как она бежит ко мне в спальню, выкрикивает мое имя.

– Я здесь, внизу! – позвала я. Я стояла у раковины и наливала воду в большую кастрюлю. Старые трубы зафыркали, вода полилась медленно, потом забила фонтаном под слишком большим напором.

Схватившись за ручки полной кастрюли, я побежала к двери, и в тот самый момент Элизабет спустилась по лестнице, и мы повернулись, плечо к плечу, и замерли, глядя на свет.

Небо стало багряным. Звезды исчезли. В считанные секунды пламя нырнуло в глубокую канаву, и четверть мили зарослей сухого чертополоха вспыхнули на наших глазах. Поднявшаяся стена огня закрыла половину неба. Все, что было за ее пределами, исчезло, и мы с Элизабет остались одни.