Маркиз должен жениться - Джеффрис Сабрина. Страница 2

Маркиз развернулся и прошелся вдоль стола, за которым в ожидании бабушки сидели его братья и сестры. О Боже, зачем она попросила их собраться именно здесь? Холстед-Холл всегда будил в нем чувство вины, Оливер как мог избегал его. Много лет дом стоял заколоченным. Воздух был пропитан запахом плесени. В доме было холодно, как в погребе. Только в одной комнате мебель стояла без чехлов, там управляющий занимался текущими делами. Для этой встречи пришлось снимать чехлы здесь, а ведь бабушка вполне могла пригласить их в свой городской дом.

В прежние времена Оливер отказался бы от поездки в свое заброшенное имение. Но три дня назад с его братом Гейбриелом произошел несчастный случай, и теперь братья и сестры чувствовали, что с бабушкой надо вести себя осторожнее. Она молчала о происшествии, а это было ей несвойственно. Что-то затевалось, и Оливер подозревал, что им всем это придется не по душе.

— Как твое плечо? — спросила Гейба их сестра Минерва.

— А как ты думаешь? — ворчливо отозвался тот. Руку он держал на перевязи. Черный костюм для верховой езды был помят, тусклые темные волосы, как всегда, взлохмачены. — Дьявольски больно.

— Что ты фыркаешь? Не я же неслась как сумасшедшая и чуть не убилась до смерти!

Двадцативосьмилетняя Минерва была средней из детей — на четыре года моложе Джаррета, второго из братьев, на два года старше Гейба и на четыре — старше Селии, самой младшей. Но как старшая из девочек, Минерва всегда стремилась опекать остальных. Она даже внешне была похожа на мать — та же молочно-белая кожа, те же золотисто-каштановые волосы и темно-зеленые глаза. У Гейба такие же. А вот Оливер на этих двоих совсем не похож. Внешность он унаследовал от их отца, наполовину итальянца, — темные глаза, черные волосы, смуглая кожа. И мрак в сердце.

— Тебе повезло, что лейтенант Четуин вовремя придержал лошадь, — заявила Гейбу Селия, которая выглядела бледной копией Оливера. Казалось, кто-то добавил ложку сливок в черный кофе. И глаза у нее были светло-карие. — Говорят, у него больше храбрости, чем ума.

— Тогда они с Гейбом — отличная пара, — прорычал Оливер.

— Оставь его в покое, слышишь! — Джаррет бросился на защиту брата. В его внешности сливались черты обоих родителей: черные волосы, сине-зеленые глаза, но никакого намека на итальянские корни, не то что у Оливера. — Ты его все время пилишь, с самого дня той дурацкой скачки. Он был просто пьян. Ты должен бы понимать, что это такое.

Оливер резко обернулся к Джаррету:

— Да, но ты-то не был пьян. И ты позволил ему…

— Джаррет не виноват, — вмешался Гейб. — Четуин бросил мне вызов. Если бы я не согласился, он назвал бы меня трусом.

— Лучше быть трусом, чем покойником, — раздраженно бросил Оливер. Доводы брата казались ему глупостью. Жизнь важнее, чем все остальное. Ею не стоит рисковать ни ради женщины, ни ради чести, ни ради репутации. Жаль, что он так и не сумел внушить это своим бестолковым братцам.

Гейбу особенно следовало подумать. Гонка проходила на самой опасной в Лондоне беговой дорожке. Ее обрамляли два больших утеса, и располагались они так близко, что в просвете помещался только один экипаж. Наездник, чтобы не разбиться о камни, должен успеть затормозить в последний момент. Многие не успевали.

Лондонские повесы называли это «проскочить в игольное ушко», а Оливер — «сбрендить». Конечно, Четуин успел придержать лошадь, но коляска Гейба зацепилась за один из утесов. Колесо отвалилось, и фаэтон превратился в груду щепок, клочков кожи и перекрученного металла. Лошади, слава Богу, не пострадали, а Гейб отделался переломом ключицы.

— Четуин оскорбил не только меня! — Гейб упрямо выпятил подбородок. — Сказал, что я испугаюсь скачек потому, что я такой же трус, как наша мать, которая стреляла по теням. — Голос Гейба дрожал от бешенства. — Он назвал ее холстедской убийцей!

При этом упоминании давнего семейного скандала все замерли. Оливер стиснул зубы.

— Она умерла много лет назад. Тебе ни к чему защищать ее честь.

Лицо Гейба окаменело.

— Кто-то должен это делать. Ты же не хочешь.

Это правда. Он не хочет. Она совершила немыслимое. Он никогда не простит ее. А себя он не простит за то, что допустил такое.

Дверь распахнулась. В библиотеку вошла бабушка. За ней следовал семейный поверенный Элиас Богг. Молодежь затаила дыхание. Присутствие адвоката не сулило ничего хорошего.

Богг опустился на стул. Бабушка остановилась во главе стола и обвела внуков усталым взглядом. Оливер испытал новый приступ вины. Бабушке был всего семьдесят один год, но выглядела она гораздо старше. Казалось, груз ответственности давит на ее хрупкие плечи и она сгибается под его тяжестью.

Оливер давно уговаривал ее оставить руководство семейной пивоварней, которую основал дед, и нанять управляющего, но она отказывалась, говорила, что ей нравится работать, иначе, чем она станет заниматься — сидеть в деревне и вышивать?

Возможно, у нее были причины так говорить. Эстер, или Хетти Пламтри, происходила из тех, кого называют простонародьем. Ее родители держали таверну. Там Эстер и встретила будущего мужа. Вдвоем они превратили пивоварню Пламтри в настоящую пивную империю, доходы с которой позволили их дочери Пруденс получить образование в самой лучшей школе для молодых леди и позже заполучить в мужья промотавшегося маркиза.

Бабушка всегда гордилась тем, что дочь вступила в родство с одной из самых древних ветвей английской аристократии, но ее собственное происхождение из торгового сословия так и не было забыто и время от времени давало о себе знать: тонким винам бабушка предпочитала кружку эля, а изысканной беседе — крепкую шутку. Тем не менее, она была твердо намерена сделать из своих внуков настоящих аристократов. Бабушку раздражала их склонность бросать вызов обществу, которое и без того относилось к ним как к отпрыскам семейства, чье прошлое запятнано скандальной историей.

Сражаясь за восхождение семьи по общественной лестнице, бабушка мечтала увидеть плоды своих усилий, мечтала об удачных браках для внуков, о рождении достойных правнуков. Равнодушие молодого поколения к этому вопросу приводило ее в гнев.

Оливер допускал, что у нее было право сердиться. В раннем детстве внуки мало видели бабушку. После смерти мужа она была слишком занята делами пивоварни. Но младшим детям она заменила мать, и они ее боготворили. И сам Оливер боготворил, если только не ссорился с ней из-за денег.

— Садись, Оливер. — Бабушка вперила в него острый взгляд голубых глаз. — Перестань бродить из угла в угол. Ты меня нервируешь.

Оливер прекратил ходить, но садиться не стал. Бабушка нахмурилась и расправила плечи.

— Я приняла решение относительно вас, дети, — произнесла она таким тоном, словно они все еще оставались несмышленышами. — Вам пора устроить ваши судьбы. — Голос бабушки окреп. Она обвела комнату строгим взглядом. — Я даю вам год. В это время все будет оставаться по-прежнему. Потом всех до единого я лишу содержания и вычеркну из завещания. — Молодые люди замерли и перестали дышать. — Если только… — Бабушка сделала эффектную паузу.

Оливер заскрипел зубами.

— Если — что?

Она перевела на него взгляд.

— Брак — вот что вас всех спасет.

Оливеру следовало этого ожидать. Ему тридцать пять. В таком возрасте большинство титулованных мужчин уже женаты. Бабушка часто выражала неудовольствие тем, что у титула до сих пор нет наследника. Но, черт возьми, кому нужны потомки столь неудачного союза? Его отец женился ради денег. Результат оказался сокрушительным. Оливер даже в самой суровой нужде не станет повторять такую роковую ошибку.

Бабушка знала об этих его настроениях, понимала его и сейчас, вынужденная оказывать давление на него, угрожая его братьям и сестрам, чувствовала, что совершает предательство.

— Ты готова сковать меня по рукам и ногам и потому запугиваешь разорением братьев и сестер? — в гневе воскликнул Оливер.

— Ты не так меня понял, — холодно возразила бабушка. — Когда я говорю о браке, то имею в виду не только тебя, а всех вас. — Она обвела взглядом молодых людей. — Вы все должны вступить в брак до истечения годичного срока, иначе можете прощаться с вашим наследством. Более того, через год я откажусь от городского дома, ведь я живу там лишь потому, что там живут внучки. Они не получат приданого. Я перестану оплачивать жилье Гейба и Джаррета в Лондоне и расходы на конюшни. Если вы пятеро не найдете себе супругов, моя поддержка на этом кончится. Вас будет содержать один Оливер.