Черный завет - Булгакова Ирина. Страница 7

– Такая. Отец умер. Перед смертью Истину сказал… Мне, – тусклый безжизненный взгляд скользнул по лицу Донаты, как ножом оцарапал.

– И что?

– Перед смертью сказал Истину мне. Что тут непонятного?

– Все тут непонятное, – она начала медленно закипать. Не хочет говорить – никто его за язык не тянет, но зачем душу выматывать?

– Интересно тебе, что сказал… Всем интересно, – он передернул плечами и тихо заговорил. Больше для себя, чем для Донаты. – Мог ведь сказать что угодно: гору золота, новый дом, здоровья для матери, в конце концов… А он, – голос прервался. Парень молчал собираясь с силами. – Сказал: всю жизнь ходить тебе по дорогам, не зная покоя… Вот так. Легко, думаешь, смириться с Истиной? Я ведь как все хотел… Семью, детей… Как обухом по голове, – он прикусил нижнюю губу и стал совсем молодым: года на два ее старше, не больше.

Донате вдруг захотелось его поддержать.

– Плюнь, – веско сказала она. – Какое дело тебе до отца, раз он так с тобой обошелся. Живи, как знаешь. Может, невзлюбил тебя покойник, вот и пожелал злого. Его зло к нему же обернется, даром что после смерти. Мало ли какой старик на старости лет из ума выживет, сболтнет лишнего. Скажет: что б ты сдох. Старческий ум слаб – старик уже и сам не рад, а за себя не отвечает. Что же ты, пойдешь и сдохнешь?

– Ты что, с дерева свалилась? – по-простому предположил он.

– Почему сразу с дерева, – буркнула она, и тут же обдало ветром воспоминаний: стоит она на толстой ветке у самой кроны, а вдали встает роскошный огненно-оранжевый диск Гелиона.

Но тут Ладимир заговорил, и простое устройство знакомого мира перевернулось для Донаты с ног на голову.

4

Оставалось лишь недоумевать, почему мать ни разу не обмолвилась об истинном устройстве мира. Не знала? Нет, она не могла не знать. Она ведь так и сказала перед смертью: «Я не мать, чтобы пожелать тебе вечного счастья». И Доната нисколько не сомневалась, что будь она ее настоящей матерью, непременно пожелала бы счастья. Она – Кошка, а не какой-нибудь человек, который перед смертью собственному сыну желает «не знать покоя».

Теперь становилось понятным и отношение к старикам, и злорадные слова знахарки Наины «захочешь проклятье наслать перед смертью, и ничего у тебя не получится – родственников нет».

Многое становилось понятным. Одновременно простым, сложным и… страшным.

Последнее слово умирающего, адресованное близкому родственнику, становилось Истиной. Становилось его судьбой, его счастьем или проклятьем. Далеко не каждому случалось изречь Истину. Иные умирали молча, иные болтали неумолчно, но перед смертью на них так и не сходило Озарение, позволяющее изречь Истину.

Бабушку Ладимира считали склочной старухой. Перед смертью за ней бегала вся семья, выполняя ни то что желание – любой каприз. Боялись, скажет такую Истину, что не поздоровится. Старуха болела долго, угрозами близкого проклятья измучила всех. Да во многих семьях так и бывает. Пугала сильно. Бывало, поймает маленькую сестренку Ладимира и шепчет ей на ухо: скажу Истину, так вовек замуж не выйдешь, старой девой останешься, будут от тебя мужики как от прокаженной шарахаться. Сестренка слезы сдерживает, а старуха смеется. Мать Ладимира только что ноги ей не мыла да воду не пила – за детей боялась. А перед смертью на старуху Озаренье нашло, и сказала она Истину матери Ладимира. «Жить тебе, Магда, долго, и ни разу болеть не будешь». Сказала и умерла. С тех пор мать Ладимира ни разу и не болела, избавилась и от тех хворей, что с юности мучили.

У соседей по-другому было. Девчонка у них, дочь Мокия, маленькая умирала. Ее в лесу Кошка задрала. А может, и не Кошка, раньше-то считалось, что обычные лесные кошки на нее напали. Девчонка мучилась сильно, и знахарка ее не спасла. Сохнуть стала, почернела вся. А ночью Озарение на нее нашло, и сказала Истину. А дело, надо сказать, летом было.

«Мама, – говорит, – порадуешься завтра, выйдешь во двор – а там снег».

Наутро деревня просыпается – кругом снег лежит, белый, пушистый. Радость была детворе. А мать ее говорит: привет вам от доченьки моей.

Вот и Наина. Никаких таких способностей, чтобы знахаркой быть, у нее не было. Сестра ее в тяжелых родах умирала. Ждали, про новорожденную Истину скажет, а она сестре говорит: будешь знахаркой великой, только ослепнешь навсегда. Наина, когда услышала, в голос выла. Зрение отдать за дар Тайный – еще поищи охотников.

А у Родимира, что через два дома живет, удивительное случилось. Брат у него был, только с ранних лет в семье не жил. Сорвался с места и уехал с торговым обозом в город. С тех пор ни слуху о нем, ни духу. Поговаривали, к разбойникам подался, но доподлинно никто сказать не мог. Много лет прошло, уже и Родимир стал забывать, что у него брат был. И вот, представь себе, просыпается он однажды, а на столе сундук кованный стоит, а в нем золотишка видимо-невидимо. Серьги женские, браслеты, кольца, словом, побрякушки разные. Хотел от деревни утаить, да баба у него болтливая, Пистемеей зовут. Проболталась. Наина говорит, если б вся кровь, что за то золото пролита, выступила бы на нем, так захлебнулся бы Родимир в избе своей.

Правда, не принесло то золото счастья. Повез его Родимир в город – кому понравится проклятое у себя держать? Повадятся покойники ходить, тут и всей деревне конец. Да у города его разбойники и порешили. А еще через год к Пистемее мужичок хлипкий приходил, да и шепнул украдкой, дескать, помер брат Родимира года два назад – с ножом под сердцем не больно-то поживешь. А награбленное пропало. Подельники рвали и метали, а толку-то?

А вот еще у Кристы, что у самой околицы жила, так с ней и вовсе страшная Истина приключилась…

Что там у Кристи приключилось, Доната не слышала. Все поплыло перед глазами, остался лишь запах свежескошенного сена под войлочной подстилкой, и тихий, баюкающий голос Ладимира.

Проснулась Доната, как от толчка, и успела испугаться. Было так темно, что в первый момент она не поняла, где находится. У долгожданной свободы был липкий запах подземелья, что холодным потом выступил на лице. Еще у нее были каменные стены, сочащиеся влагой, и низкий потолок. Но несмотря ни на что, это была свобода.

Доверчиво похлопав ресницами – мало ли что изменится, и облизнув сухие губы, она прислушалась. Где-то рядом должен находиться Ладимир. Она сдержала дыхание, но стояла оглушительная, давящая на уши тишина. Мысль о том, что рядом, у входа в пещеру, распахнула свою жадную пасть бездна, заставила Донату содрогнуться.

– Ладимир, – позвала она и поразилась, насколько жалко прозвучал ее голос.

А в ответ – тишина.

– Ладимир, – громче позвала она, еще надеясь, что он крепко спит.

Но пещера молчала, храня свои тайны. В том что их было много, Доната не сомневалась. В таком ужасном месте, пропитанном стонами, проклятьями, слезами, встретил страшную кончину не один человек. Эти стены слышали все: от бравады, за которой скрывался страх обреченного, до предсмертных хрипов. Может, до сих пор в глубине колодца бродят неприкаянные души, виновные в самом тяжком грехе – смертоубийстве. И тот душный, спертый воздух, которым она дышит, прежде вдыхали люди, объятые смертельным ужасом.

Просидев без движения некоторое время, Доната успокоилась. Она подумала о том, что будет делать, если Ладимир так и не объявится. Нужно осваиваться, искать факелы – благо она помнила, что лежат они недалеко, и выбираться. Дождаться ночи, и вперед. Достаточно переплыть реку, а там любимый лес скроет ее. На сей раз она как белка по деревьям поскачет. Пусть тогда это неведомый Лесник попробует ее найти. Это мать в последнее время не могла по деревьям прыгать, а ей что? Она молодая.

Мама… Доната глубоко вздохнула. Она помнит клятву. Месяц-два, страсти улягутся, и не в разрушенный город колдунов она пойдет скрываться мышкой в норке до конца своих дней, а пойдет на запад, в большой город, который называется Бритоль. Там Доната отыщет какого-нибудь колдуна, да не завалящего, а самого настоящего, который укажет, где найти… Пусть так и называется – Та Женщина. Самое подходящее название. Безликое и бесчувственное.