Я вещаю из гробницы - Брэдли Алан. Страница 2

Пока Фели не швырнула экземпляр «Псалмов старинных и современных» мне в голову. Что я точно знаю об органистах, так это то, что они совершенно лишены чувства юмора.

— Фели, — сказала я, — я замерзла.

Я задрожала и застегнула свой кардиган. Вечером в церкви было ужасно холодно. Хор ушел час назад, и без их теплых тел, сгрудившихся вокруг меня, словно поющие сельди в бочке, казалось еще холоднее.

Но Фели погрузилась в Мендельсона. С тем же успехом я могла бы обращаться к луне.

Внезапно орган издал задыхающийся звук, как будто поперхнулся чем-то, и мелодия булькнула и оборвалась.

— О ужас, — сказала Фели. Это было самое ужасное ругательство, на которое она способна, по крайней мере в церкви. Моя сестрица — благочестивая притворщица.

Она встала на педали и начала враскачку выбираться из-за органной скамьи, заставляя басы резко мычать.

— Ну и что теперь? — сказала она, закатывая глаза, как будто рассчитывая услышать ответ с небес. — Эта штуковина плохо себя ведет уже не первую неделю. Должно быть, влажность.

— Я думаю, он сломался, — заявила я. — Вероятно, ты его испортила.

— Дай мне фонарик, — сказала она после длинной паузы. — Мы пойдем и посмотрим.

Мы?

Когда Фели становилось страшно до потери пульса, «я» быстренько превращалось в «мы». Поскольку орган Святого Танкреда включен Королевским колледжем органистов в список исторических инструментов, любой ущерб этой ветхой штукенции, вероятно, будет расцениваться как акт национального вандализма.

Я знала, что Фели в ужасе от мысли, что придется сообщить викарию плохую новость.

— Веди, о виновная, — сказала я. — Как нам попасть внутрь?

— Сюда, — ответила Фели, быстро отодвинув скрытую консоль в деревянной резной панели около пульта управления органом. Я даже не успела заметить, как она это проделала.

Подсвечивая фонариком, она нырнула в узкий проход и скрылась в темноте. Я сделала глубокий вдох и последовала за ней.

Мы оказались в пахнущей плесенью пещере Аладдина, со всех сторон окруженные сталагмитами. В радиусе света от фонарика над нами возвышались органные трубы: из дерева, из металла, всех размеров. Некоторые были толщиной с карандаш, некоторые — с водосточный желоб, а еще какие-то — с телефонную будку. Не столько пещера, пришла я к выводу, сколько лес гигантских флейт.

— Что это? — спросила я, указывая на ряд высоких конических труб, напомнивших мне духовые трубки пигмеев.

— Регистр гемсхорн, — ответила Фели. — Они для того, чтобы звучать, как древняя флейта из бараньего рога.

— А это?

— Рорфлёте.

— Потому что он рычит?

Фели закатила глаза.

— Рорфлёте означает «каминная флейта» по-немецки. Они сделаны в форме каминов.

Точно, так они и выглядят. Они бы вполне вписались в компанию дымовых труб в Букшоу.

Внезапно в тенях что-то зашипело и забулькало, и я вцепилась в талию Фели.

— Что это? — прошептала я.

— Виндлада, [4] — ответила она, направляя фонарик в дальний угол.

Точно, в тени огромная кожаная штуковина, похожая на сундук, делала медленные выдохи, сопровождаемые бронхиальными посвистыванием и шипением.

— Супер! — решила я. — Похоже на гигантский аккордеон.

— Прекрати говорить «супер», — сказала Фели. — Ты знаешь, что отец это не любит.

Я ее проигнорировала и, пробравшись мимо нескольких труб поменьше, забралась на верх виндлады, издавшей удивительно реалистичный неприличный звук и немного просевшей.

В облаке поднятой мною пыли я чихнула — один раз, второй, третий.

— Флавия! Немедленно слезай! Ты порвешь эту старую кожу!

Я встала на ноги и выпрямилась во все свои четыре фута десять дюймов с четвертью. Я довольно высокая для своих двенадцати лет.

— Ярууу! — завопила я, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие. — Я король замка!

— Флавия! Немедленно спускайся, или я пожалуюсь отцу!

— Посмотри, Фели, — сказала я. — Тут наверху старый могильный камень.

— Я знаю. Он для того, чтобы добавить веса виндладе. Теперь спускайся. И осторожно.

Я смахнула пыль ладонями.

— Иезекия Уайтфлит, — прочитала я вслух. — 1679–1778. Ого! Девяносто девять лет! Интересно, кто он?

— Я выключаю фонарь. Ты останешься одна в темноте.

— Ладно, — сказала я. — Иду. Нет нужды быть такой букой.

Когда я перенесла свой вес с одной ноги на другую, виндлада покачнулась и еще немного просела, так что у меня возникло ощущение, будто я стою на палубе тонущего корабля.

Справа от лица Фели что-то затрепетало, и она замерла.

— Вероятно, просто летучая мышь, — сказала я.

Фели издала дикий вопль, уронила фонарь и исчезла.

Летучие мыши стоят на одном из первых мест в списке вещей, которые превращают мозг моей сестрицы в пудинг.

Снова послышалось какое-то движение, как будто эта штука подтверждала свое присутствие.

Осторожно спускаясь со своего насеста, я подняла фонарь и провела им по ряду труб, как палкой по частоколу.

В помещении разнеслось эхо яростных хлопков чего-то кожаного.

— Все в порядке, Фели, — окликнула я. — Это и правда летучая мышь, и она застряла в трубе.

Я выбралась через люк в алтарь. Фели стояла там в лунном свете, белая, как алебастровая статуя, обхватив себя руками.

— Может, у нас получится выкурить ее, — сказала я. — Не найдется сигаретки?

Конечно же, я шутила. Фели терпеть не могла курение.

— А может, попробуем уговорить ее? — с энтузиазмом предложила я. — Что едят летучие мыши?

— Насекомых, — отрешенно сказала Фели, как будто пытаясь вырваться из парализующего сна. — Так что это бесполезно. Что нам делать?

— В какой она трубе? — спросила я. — Ты заметила?

— В шестнадцатифутовом диапазоне, — дрожащим голосом ответила она. — Ре.

— У меня есть идея! — заявила я. — Почему бы тебе не сыграть Токкату и фугу ре минор Баха? На полной мощности. Это прикончит маленькую тварь.

— Ты отвратительна, — сказала Фели. — Завтра я скажу мистеру Гаскинсу о летучей мыши.

Мистер Гаскинс — церковный сторож Святого Танкреда, и предполагается, что он должен разбираться со всеми проблемами от выкапывания могил до полировки меди.

— Как ты думаешь, как она попала в церковь? Летучая мышь, имею в виду.

Мы шли домой вдоль изгородей. Мимо луны проносились бесформенные облака, резкий встречный ветер трепал наши пальто.

— Я не знаю и не хочу говорить о летучих мышах, — заявила Фели.

На самом деле я просто поддерживала беседу. Я знаю, что летучие мыши не влетают в открытые двери. На чердаках Букшоу их водилось предостаточно, они обычно попадают туда через разбитые окна, или их, раненых, втаскивают внутрь коты. Поскольку в Святом Танкреде котов нет, ответ очевиден.

— Зачем открывают его могилу? — спросила я, меняя тему. Фели поймет, что я имею в виду святого.

— Святого Танкреда? Потому что исполняется пятьсот лет со дня его смерти.

— Что?

— Он умер пятьсот лет назад.

Я присвистнула.

— Святой Танкред мертв уже пятьсот лет? Это в пять раз дольше, чем прожил Иезекия Уайтфлит.

Фели ничего не ответила.

— Это значит, что он умер в тысяча четыреста пятьдесят первом, — сказала я, быстренько сосчитав в уме. — Как ты думаешь, как он будет выглядеть, когда его выкопают?

— Кто знает? — сказала Фели. — Некоторые святые не разлагаются. Их лица остаются такими же мягкими и персиковыми, как попка младенца, и они пахнут цветами. «Аромат святости», так это называется.

Когда у моей сестрицы есть настроение, она становится откровенно болтлива.

— Суперколоссально! — сказала я. — Надеюсь, я смогу хорошенько его рассмотреть, когда его вытащат из гроба.

— Забудь о святом Танкреде, — велела Фели. — Тебя к нему и близко не подпустят.

— Это все ‘рно что есть г’рячий ‘гонь, — сказала миссис Мюллет. Она, разумеется, имела в виду, что это «все равно что есть горячий огонь».