Знающий не говорит. Тетралогия - Астахова Людмила Викторовна. Страница 97

Он хотел улыбнуться и сказать своим обычным удалым тоном: «Элливейд-маргарец», – а вышел лишь сиплый клёкот. Ее личико стало таять, размываться, тускнеть, и только тавро оставалось и навязчиво маячило перед его глазами черным хищным пауком.

«Тебе не идет… эта штука», – подумал Элли и последним усилием воли накрыл ладонью ненавистный знак вечного рабства, не желая видеть в свой смертный час символ вечного позора и неволи.

Он уже умер, а девочка все плакала и плакала, обнимая его еще теплое, но уже опустевшее тело.

– … твою мать, Пард!

Мертвецки пьяный оньгъе даже не шевельнулся.

– Клянусь Пестрой Мамой, я ему завидую по-черному, – посетовал Унанки. – Альс, одни мы с тобой как проклятые. Ни напиться с горя, ни забыться.

– Я тебе забудусь, – посулил лангеру его командир, продолжая молча изучать Элливейдовы ножны от лекса, которые сам же ему и дарил несколько лет назад. – Больно будет вспоминать остаток жизни.

– А где сам лекс? – спросил Тор.

– Вот! Правильный вопрос. И еще несколько у меня есть к тому, кто украл лекс.

Сийгин просто лежал на кровати с закрытыми глазами, прямой, как копье. Ему больнее всего. Элливейда он считал ближайшим другом. И теперь поедом себя ел за то, что бросил Элли в том поганом игорном доме. А перед глазами у орка стояло мертвое полузасыпанное землей лицо маргарца.

– Так! – сказал Ириен Альс, вставая со своего места. – До рассвета я вернусь. Ждите меня.

Он не взял с собой ни своих мечей, ни кольчуги, только лекс – близнеца Элливейдову ножу.

– Вместе пойдем, – добавил Унанки.

Эльфы сдержали свое слово. Они вернулись за час до восхода солнца. Руки Альса до локтей были в свежей и успевшей засохнуть крови. Левая половина лица Унанки представляла собой сплошную рану. Ириен швырнул на стол липкий и черный лекс.

– Знаешь, Сийтэ, я не буду утверждать, что все это кровь убийцы Элливейда. Легче сказать, чьей крови на мне нет. Но того человека, который пырнул ножом нашего брата больше нет в живых.

– Но перед смертью он был очень разговорчив, – заверил орка Унанки.

– А вот за его хозяином нам придется побегать по Великой степи.

– Бьен-Бъяр! – прорычал Мэд Малаган. – Я так и знал.

– Твоя проницательность похвальна. А нам пришлось пятерых убить и восьмерых пытать, чтоб разъяснить ситуацию, – проворчал Альс. – Я ведь тоже дорожил маргарцем. Если кто еще не понял.

Сийгин улыбнулся сквозь силу. Элливейд точно оценил бы шутку.

– Отомстим? – подал голос Торвардин.

– Накажем, – уточнил Ириен. – Мэд, протрезви нашего оньгъенского страдальца, и будем собираться. Если уж и ланга спустит это дело Бьен-Бъяру Степному Волку, то существует ли вообще справедливость?

Странное дело, что о справедливости говорил именно Ириен Альс, чьей нечеловеческой жестокости минувшей ночью ужаснулась пышная, богатая и изнеженная роскошью Ан-Риджа.

Жрец Оррвеллова храма обмакнул перо в чернильницу-невыливайку и аккуратно вывел на прекрасно выделанном пергаменте летописные строки:

«Лангер-сидхи по имени Альс и ланга его пресветлая клялись на алтаре Великой Пестрой Матери, что за смерть сотоварища отомстят Степному Волку, поименованному Бьен-Бъяром, страшной местью. Кровью клялись и истинными своими именами. И было это 26 дня месяца балагера на 33 году правления Ваджира Могучего».

Почерк у жреца был просто великолепный, так что получилось красиво. Аддическое письмо, буковка к буковке, ни помарочки, ни запиночки. На радость потомкам, охочим до седой старины, когда хронисты были по-настоящему честны и диво как правдивы.

Сначала он шел по узкой тропинке в густой-прегустой траве, и всюду, куда хватало его взгляда, простирался этот диковинный луг, заросший большими желтыми цветами, которые пахли сладкой горечью. Потом он вышел на широкую дорогу, засыпанную теплым серым пеплом, в котором ноги тонули по самые щиколотки. Дорога уходила в облака и терялась где-то под аркой радуги, повисшей над рекой. Там, под радугой, его ждал старик в широкой темной хламиде. А может, это был и не старик. Глаза у него оказались молодые, зубы целые и усмешка юношеская. Непростой такой старик. Явно бог.

– О! Элливейд-маргарец!

– Привет, – сказал тот богу. – Как ты меня узнал, Странник?

– А я тебя уже давно жду.

– Это еще зачем? – подозрительно поинтересовался Элли.

– Хотел с тобой познакомиться поближе, и вообще… мне тут скучно без тебя.

– Вот как?! Надо было предупреждать.

– Тебя докличешься, – чуть обиженно сказал Оррвелл. – И калачом в храм не заманишь.

– А я, собственно, еще собирался пожить, – хмыкнул бывший раб.

– Поживешь еще.

– А ребята без меня не пропадут?

– Не пропадут.

– Ну, тогда… Кстати, а что с девочкой сталось?

– А ты сам глянь.

Оррвелл подвел своего подопечного к ближайшей луже, в которой должно было, по идее, отражаться небо, а на деле Элливейд увидел хорошенькую знакомую мордашку с россыпью веснушек и мерцающими серо-зелеными глазами. И не было на ее невысоком чистеньком лобике даже следа от клейма. И даже малейшего шрамика не осталось.

– Опа! – обрадовался маргарец. – Так она теперь свободная! Ну, спасибо тебе… бог! Уважил. Вот это я понимаю.

И полез жать руку. Богу.

– Это ты сам сделал.

– Брешешь!

– Ну у тебя и лексикон, маргарец.

– Извини.

– Не переживай. Как ты относишься к небольшому путешествию? Вместе со мной.

– Положительно… Погоди, это что ж получается? Я теперь тоже бог?

– Да кто у нас сейчас не бог, – пробурчал Оррвелл. – Пошли уже… бог.

И хитро так ухмыльнулся. Как не бог прямо-таки, а хрен знает кто.

Чем дальше они уходили по дороге, тем оживленнее становилась их беседа.

Глава 4

БЕГЛЕЦЫ

– Пили быстрее… я уже задыхаюсь…

– Да пилю я, пилю. А ты ори громче!

– А! О-о-о-ох! Ах-х-х-х-х!

Вопящая от неутоленной жажды любви кошка, услышав ее страстные завывания, отгрызла бы себе от зависти хвост и ушла бы в какой-нибудь кошачий монастырь, дав обет целомудрия. Взятая в последний момент особо пронзительная нота вырвала из глоток обитателей хисарской ямы вопль нечеловеческой зависти. Оголодавшие мужики рвались со своих цепей, как кобели, учуявшие течную суку.

– Осталось совсем чуть-чуть… – умоляюще проскулил Ярим. – Заведи их как следует.

Эльф был омерзительно липкий от грязи и пота, старого и свежего. А ей приходилось прятаться с головой под куском ветоши, изображая бурное соитие, так что все его запахи предназначались исключительно носу хатами. Справедливости ради надо указать, что и сама Джасс воняла не менее отвратительно. За несколько месяцев в подземной темнице на них только раз вылили бочку протухшей воды. Баню же для узников владыка Сигирин полагал совершенно ненужным излишеством.

– Ах! Ох! Бай! Еще! Еще! О-о-о-о-о! О!

«Когда же ты уже допилишь эту проклятую цепь? Я сейчас охрипну, – думала она. – Или какая-нибудь тварь сорвется с цепи. Великая Пестрая Мать, какой идиотский план!»

– Эй! Что здесь происходит?! А ну, быстро заткнуть глотки! – донеслось сверху из открытого люка.

– Ори громче, – продолжал бубнить Яримраэн.

– Ты тоже голос подавай.

– А! О! О! У! Ы! – подхватил он.

– По идее, я с тобой трахаюсь, а не яйца тебе отрезаю, – зло зашипела Джасс. – Старайся лучше!

На этот раз эльф изобразил восторг гораздо достовернее.

«Великая Пестрая Мать, не оставь свою покинутую дочь в беде! Подай нам чуть-чуть удачи! Совсем немного! Прошу тебя! – истово, как никогда в жизни, молилась Джасс. – Если мы вырвемся… если они сюда спустятся… хоть один… я… я… исполню твою волю. Клянусь тебе, Пестрая Мать! Пусть только вниз кто-то спустится!»