Дорога на две улицы - Метлицкая Мария. Страница 19

Потому что они еще так отчаянно молоды и так бездумно, наивно уверены, что все у них будет хорошо и даже замечательно – во всем, абсолютно во всем.

Потому что по-другому, иначе в молодости и не бывает – такова, слава богу, жизнь.

Она видела, как он тогда торопился домой. Просто бежал к подъезду с высоко задранной головой. И, увидев ее силуэт в окне, начинал так яростно размахивать руками, что на него с удивлением оборачивались случайные прохожие.

Как он скучал по ней! Сутки на работе были невыносимы. Он запирался в ординаторской и, если была возможность, говорил с нею так долго, что в дверь начинали ломиться дежурные врачи и сестры.

Ночью он иногда просыпался в поту от страха: а вдруг эта прекрасная жизнь с ней ему только приснилась?

Нет, она была тут, рядом. В двадцати сантиметрах от него. Спала, свернувшись улиткой, и сладко причмокивала губами. Он касался ее прохладного лба, проводил осторожно рукой по волосам и блаженно откидывался на подушку.

Слава богу, не сон – реальность.

Он все еще любовался ею – ее прохладной и ненавязчивой красотой, которая не возбуждала, а скорее успокаивала. Ему нравилось, как она смущалась от его взгляда – как девушка-подросток, мгновенно краснея.

Елена думала, как сказочно ей повезло в жизни. Как заботлив, нежен, умен и щедр ее муж. Ее возлюбленный. Как ей просто с ним, как легко. Как быстро они понимают друг друга, как моментально улавливают малейшие колебания настроения другого, ловят, словно локатором, испуг, неприязнь к кому-либо, недовольство или радость.

Они на одной волне. И смотрят в одну сторону. В общем, муж и жена. Одна сатана. А как по-другому?

По-другому нечестно, неправильно, плохо.

А у них все хорошо! Даже подумать страшно, как хорошо!

Ольгу, по-семейному Лелю, Елена родила легко. Ну разумеется, вторые роды. Всего-то за какие-то три часа. Спокойно, без разрывов и прочих сопутствующих неприятностей.

Новорожденная дочка смотрела на нее спокойно и внимательно. Елена, повидавшая предостаточно младенцев, удивилась разумному и не по-детски осмысленному взгляду девочки.

Дочка не капризничала, не плакала, не морщилась, не сучила ножками. Она была всем и всегда довольна – удивительный ребенок! Она внимательно, по-взрослому смотрела на мать, и взгляд ее обещал поддержку, помощь и понимание – всегда, в любое время и в любой ситуации. Она исполнила все то, что молчаливо обещала. И ни разу не подвела.

Почти ни разу.

А вот Ирка была совсем другой. Фокусы у нее начались с малолетства. Капризы и нытье, выпрашивание новых туфелек, заколочек и платьев. Ну, здесь оправдание найдет любая мать – растет маленькая женщина. А вот вранье – бесконечное, безо всякого веского повода, наглое, нахальное вранье – Елену обескураживало и приводило в панику и ступор.

Она пыталась вести разъяснительные беседы: врать нехорошо, за правду ругать никто не будет, какая бы она ни была. В нашем доме врунов никогда не было, мы всегда все поймем и тебе поможем, ну и так далее.

Все тщетно – Ирка продолжала бессовестно врать. И это было именно вранье – подлое, гнусное, мелкое, – а не какие-нибудь детские фантазии.

Обнаружилось, что Ирка завистлива и злоязыка. Жадна. Любительница обсудить и осудить. Злобно, не по-детски, насмехаться – над бедной одеждой, старостью, физическими недостатками. А самое страшное обнаружилось в восемь лет – Ирка вытащила деньги из отцовского кошелька и духи из Элиной сумки.

Духи нашли по запаху из-за неплотно завернутой золотой пробочки. Там же, в ботинке, спрятанном под кроватью, обнаружилась и мятая десятка, уведенная из отцовского кошелька.

Ирка ревела белугой и пыталась оправдаться: «Духи, да, взяла. А что? У тети Эли много! Вот не сдержалась – так вкусно пахнут! Нюхаю перед сном и засыпаю. А про деньги – так это же тебе, мамуля, на подарок. Ты же так мечтала о новой сумке в универмаге у метро. Помнишь, как ты ее разглядывала? Белая такая, с черной блестящей пряжечкой? Ты еще говорила, что она так подходит к новым босоножкам! Вот я и подумала: куплю тебе сумку! А где мне было взять денег?» – И она удивленно распахнула свои прекрасные глаза, в которых блестели слезы искренней обиды и искреннего же непонимания.

Елена не знала, как реагировать. Слова словно испарились, растворились, их не было вовсе. Она молча сидела на тахте, уронив голову в руки.

Ирка подошла и обняла ее за шею. Елена разжала ее руки: «Уходи. Не могу тебя видеть».

Дочь пожала плечом, вздохнула и пошла к себе.

Минут через двадцать, когда Елена нашла в себе силы подняться, она приоткрыла дверь в детскую. Ирка сидела на полу и наряжала куклу. Очаровательный ребенок с золотистыми кудрями, абсолютный ангел. Она подняла на мать голубые, вполлица глаза и безмятежно спросила: «Обедать, мамочка?» Елена резко закрыла дверь. Что делать? Может быть, правда не понимает? Издержки возраста? Перерастет, поймет, осознает. Всякое в жизни бывает! Из самых оголтелых хулиганов и врунов вырастают приличные люди.

Она старалась успокоить себя, утешить, но… Внутренний голос вещал – ничего не поймет и не осознает. Рождена с пороком сознания, сбой каких-то генов, цепочки ДНК.

Понимала – это ее крест. На всю оставшуюся жизнь. И ничего с этим не поделаешь.

Но не может быть для матери страшнее приговора, что твой ребенок с гнильцой. И что ты только можешь себе представить, а скорее всего, и нет, что может выкинуть этот ребенок впоследствии.

Вот тут были и страх, и горечь, и чувство вины, и обида – словом, всего понемножку. Или – не понемножку.

И вопрос – когда? Когда мы ее проморгали? Когда пропустили?

А ответа нет.

Первый блин комом – было бы смешно, если бы…

От мужа она многое скрывала – наверное, была не права, и это тоже ее мучило. Но – жалела его, себя и эту маленькую дрянь тоже. Как ни странно. И не хотела скандала.

Элька только посмеивалась в ответ на ее жалобы и испуг – брось, нормальная девка, да, хитрованка, врушка – подумаешь! И за духи не осудила – с кем не бывает!

А про мятую десятку Елена ей не сказала – постеснялась.

В дальнейшем, когда Иркины выкрутасы становились все изощренней, усмехаясь, говорила:

– Ну да, выросла стервой. Люди на свете разные, и всем хватает места. Зато в жизни устроится – с ее-то хваткой! Вот в этом ты не сомневайся!

Елена болезненно морщилась:

– Ну почему – моя дочь?

– Не строй из себя святошу! – жестко обрывала разговор Эля.

С Борисом они старались поведение старшей дочери не обсуждать – Елена видела, как болезненно он реагирует на Иркины фокусы, как страдает и мучается. Как стыдится ее поступков и… предпочитает о них не слышать и не знать.

Чисто мужская логика. Страусиная политика.

Вначале это ее коробило и обижало, а потом и ему нашла оправдание – замотан, занят, столько проблем на работе. Столько неприятностей.

В конце концов, она мать и воспитатель. И это ее главное жизненное дело. И ошибки, и удачи – тоже ее заслуга. Что вложила (господи, какой бред!), то и получила.

Он обеспечивает семью, она с девчонками дома. Вот с нее и спрос. А мужчины, в конце концов, в основном теоретики воспитания, а практики, увы, женщины.

Потом поняла – и это было ошибкой.

Спустя много лет, уже в старости, вдруг пришла в голову совсем неожиданная мысль: а ведь отношения с Борисом стали угасать, портиться именно тогда, с первыми серьезными Иркиными фокусами.

Нина Ефремовна однажды, внимательно посмотрев на собственную внучку, вынесла определение, не пожалев родную дочь: «У нее, Лена, глаза прожорливые. Хочет все и сразу. И к цели своей будет идти беспощадно, не сомневайся. Будь к этому готова».

Хорошее утешеньице! Елена на мать тогда обиделась, а потом часто вспоминала – и правда «прожорливые». Точнее не скажешь. Мать всегда умела не в бровь, а в глаз.

Радовала Леля. Умница – с малых лет. В три года убирала игрушки – за собой и за сестрой. В четыре, забравшись на табуретку, мыла посуду. В пять ходила с авоськой в булочную перед домом. Тогда же и научилась читать – сама, без Елениной помощи. И с тех пор с книжками не расставалась. В семь, изучив кулинарную книгу, толстую, неподъемную, испекла на день рождения отца яблочный пирог. Вполне съедобный, кстати. Без колебаний отдала старшей сестре крошечную лаковую сумочку, подаренную Элей на день рождения.