Стимпанк - Ди Филиппо Пол. Страница 50

Мадам Селяви тотчас стала сама любезность, хотя Эмили словно бы уловила в ее глазах стальной блеск неугасшей враждебности.

– Такое очаровательное миниатюрное создание, обладающее остроумием, не уступающим остроумию ее досточтимого брата! Позвольте обнять вас!

Эмили не успела возразить, как мадам Селяви прижала ее к груди, чуть не задушив. От нее исходил запах пота, шерсти и животного мускуса.

Освобожденная Эмили попятилась. Но еще не пришла в себя, как мадам Селяви ухватила ее за руку и втащила в гостиную.

– Эндрю! Уильям! Пришла сестра, о которой мы столь наслышаны!

Двое мужчин на исходе молодости – ни тот, ни другой не был пастухом страуса, которого видела Эмили, – сидели за столом, накрытом огромным чертежом, завертывающиеся углы которого были придавлены странными изделиями из стекла и металла, похожими на двурогие закупоренные с обоих концов флаконы. Заправленная ворванью лампа дополняла свет заходящего солнца.

Вырвав руку из хватки медиума, Эмили попыталась вернуть себе самообладание. Остин дал ей на это некоторое время, начав представления:

– Эмили, этот джентльмен – автор «Принципов Природы, Ее Божественных Откровений», а также труда «Голос Рода Человеческого», и известный издатель уважаемого журнала, посвященного спиритизму, «Универколем» [124]. Кроме того, он сам – ясновидящий. Именно он предсказал появление сестер Фокс задолго до их дебюта. Могу ли я представить тебе мистера Эндрю Джексона Дэвиса?

Дэвис щеголял холеной бородой и крохотными очками в проволочной оправе, за которыми пребывали обескураживающе несфокусированные глаза. Он не то не привык, не то был не склонен к общепринятым правилам хорошего тона и только кивнул в сторону Эмили.

– А вот этот дженльмен, Эмили, с не менее взыскующим умом, представляет научную сторону нашего равновесия. Именно он придаст нашему дерзанию интеллектуальную весомость, столь часто отсутствующую в иных непродуманных исканиях. Имею честь представить тебе не только открывателя таллия, но также последователя и друга самого Д. Юма. Эмили, познакомься с одним из величайших умов Англии Уильямом Круксом [125].

Полная противоположность Дэвису, Крукс галантно выступил вперед, взял руку Эмили, поклонился и поцеловал ее. Его длинное узкое лицо и высокий лоб были почти красивы. С чарующим прононсом англичанина он сказал:

– Ваш брат обидел вас, мисс Дикинсон, он не потрудился сказать, что у вас глаза цвета наилучшего хереса.

Эмили ужасно смутилась и против обыкновения лишилась слов.

К счастью, Дэвис нарушил неловкую паузу:

– Я не хочу прерывать такую прелестную интермедию, но не могу ли я напомнить присутствующим, что впереди у нас еще много работы, чтобы завершить хотя бы планирование.

Крукс с иронической улыбкой отпустил руку Эмили.

– А, да. Мир духов, который уже существует бесчисленные века, не может ждать нас ни единой лишней минуты. Что же, боюсь, пора снова запрягаться. Буду с нетерпением ожидать, когда снова увижу вас, мисс Дикинсон.

Эмили позволила Остину увести ее из гостиной. Проходя мимо мадам Селяви, она ясно услышала, как ей на ухо прошипели «у, пигалица!», хотя губы мадам сохраняли полную неподвижность.

В коридоре Остин сказал:

– Теперь тебе осталось только познакомиться с неуемным стариной Уолтом, он, наверное, с Генри и птицами.

Взяв себя в руки, Эмили сказала:

– Да, я хотела бы, если тебя не затруднит.

Они направились к задней двери «Лавров», и Остин сказал:

– По-моему, я упоминал про Генри. Он товарищ Уолта в его странствованиях. Саттон, если не ошибаюсь. Они вместе работали в «Бруклинском Орле», юный Саттон – учеником наборщика, а Уолт – редактором. Генри незаменим со страусами. У него особый дар заставлять их слушаться. Я говорил тебе о планах Энди относительно страусов? Не важно, ты скоро узнаешь. Вот мы и пришли!

Они затворили за собой дверь дома. Задний двор «Лавров» заполнил недавно построенный загон. В этом импровизированном вольере сидели шесть, а то и больше страусов. Над ними, испуская нежные кудахтающие звуки, бдел представительный молодой человек, которого она уже видела.

– Ген! – вскричал Остин. – Где Уолт?

Прежде чем Генри успел ответить, у них за спиной раздался звучный голос:

– Любимый бездельник Зеленого Шара твердо стоит прямо тут.

Эмили резко обернулась, сердце у нее колотилось.

С тех самых пор, как отец забрал ее из Женского колледжа в Маунт-Холиок со ссылкой на «слабую конституцию» (в тот же самый год, когда сестры Фокс впервые начали производить свои стуки), Эмили томилась по интеллектуальному общению и стимулированию, столь мимолетно испробованным. И когда не так давно она начала серьезно писать стихи, потребность эта стала еще глубже – болью, которую скучная и педантичная переписка с преподобным Уэствортом не могла утишить.

И вот теперь перед ней предстал во всем телесном великолепии (слава Богу, одетый), быть может, ее первый, последний, единственный и наилучший шанс для подобного общения – живой печатающийся поэт.

Трепеща, Эмили протянула ему корзинку своих цветов.

– Моя рекомендация, сэр!

Уолт ласково принял подношение. Она увидела, как его проницательные глаза остановились на аккуратно сшитой, завязанной лентой тетрадочке ее стихов, прикрытой цветами.

– Нечто большее, чем кажется на первый взгляд, думается мне, – сказал Уолт и подмигнул.

Ободрившись, Эмили сказала:

– В моей Корзинке Небесная с Земною Тверди, сэр!

– Но достаточно ли она велика, ma femme [126], чтобы вместить меня?

4

«Воздухом опьяненный я…»

На стене над роялем, который стоял на брюссельском ковре с цветочным узором в парадной гостиной «Имения», висела гравюра под названием «Затравленный олень». Деликатесная оленина, настигнутая на открытом месте и окруженная безмолвно лающими псами, вовеки созерцая нацеленное ей в грудь копье охотника на коне, была явно готова испустить дух от чистого ужаса.

Именно так почувствовала себя Эмили, едва Уитмен произнес свой скрытый вызов касательно вместимости ее корзинки с колесиками.

На лбу у нее выступила испарина, ноги и руки отказывались ей служить. Небо… небо, казалось, весило безмерно много, и она ощутила неколебимую уверенность, что Небеса рухнут и засыплют ее Лазурью…

И потому она убежала.

Как ребенок, испуганный тенями, она убежала с заднего двора «Лавров» через приграничную рощицу в приют своей спальни в «Имении».

Там она оставалась следующие двое суток, скорчившись под своими одеялами. Даже Карло был изгнан.

(И какие еще из возможных тягот тотчас обрушились на нее, как не внушающие леденящий страх ее месячные! Французские Золотые Периодические Пилюли доктора Дюпонко иногда облегчали это женское проклятие, но служили малым утешением. Где, где Пилюля для ее Нервов?)

Между приступами самобичевания и слезами Эмили сложила в уме стихотворение, чтобы период боли не пропал втуне.